Часть 1
25 декабря 2016 г. в 21:55
Конец декабря подкрадывается как-то незаметно: просто толкает в спину, сбивая с ног, резко наваливается сверху и совсем не интересуется чужим мнением. В России, будучи внимательным, его можно коварно отследить по усилившемуся без причины ветру и мелькающими за пыльными окнами маршрутки нелепыми гирляндами на лысых деревьях. В Канаде такой трюк не прокатывает — но у Юрия Плисецкого есть свои, куда более рабочие методы, за три с половиной года ни разу его не подводившие.
В доме Леруа постоянно многолюдно и шумно — почти как в отеле, только вечный поток «постояльцев» в конечном итоге оказывается их многочисленными родственниками и приятелями. Когда Плисецкий впервые сюда приезжает, то первым делом пятится назад, к двери, потому что сразу три двоюродные бабули из Америки чувство уверенности при знакомстве с родителями пассии не прибавляют от слова совсем. Джей Джей просто виновато пожимает плечами и говорит нихрена не подбадривающие слова — что-то вроде «ты привыкнешь» и «тут всегда так». Чужие люди везде: на кухне (в любое время суток), в гостиной (на всех горизонтальных поверхностях), в столовой (что за фигня, он-то думал, что такие только в фильмах бывают). На вторые сутки кто-то явно неадекватный ломится к нему часа в два ночи («Да ладно, дядя Арчер просто хотел познакомиться»), в соседней комнате до полуночи смотрят типичный сериал для женщин за…дцать («Сестрица Эмми еще ни одного из трехсот шестидесяти двух эпизодов не пропустила, представляешь»), а апогей происходящего наступает через неделю, когда Плисецкий, окончательно заработав нервный тик, улетает в Питер ближайшим утренним рейсом.
После того трусливого побега Джей Джей демонстративно игнорирует его сообщения почти две недели, сбрасывает все звонки и открыто коротает время в чьей-то компании. Слишком уж открыто для явной измены, но взбешенный Юрий не особо вникает в тонкости человеческой психологии и пытается решить проблему единственным действенным способом — а затем трижды извиняется за очень четкий и крупный фингал на скуле у кузена Леруа, потому что хрен их, канадцев, внешне разберешь, родственники или нет, у всех генетика одна.
Не без помощи все того же кузена они все-таки мирятся — бурно ругаясь и не менее бурно это перемирие отмечая, после чего Плисецкий рискует снова, клюнув на обещание Джей Джея установить в гостевой спальне замок. Вторая попытка выпадает на предрождественский период, и Плисецкий, всегда в целом придерживавшийся более чем православных взглядов, оказывается не готов к безумной праздничной суете. Рождественские хлопоты превращают дом в настоящее поле боя: битвы за цветовую гамму елки тут куда жарче, чем на катке за золотую медаль. Вскоре к этому безумию приобщают и Юрия — мистер Леруа всучает ему целую коробку гирлянд, умоляя не подпускать к ней ни одну из тетушек, и отправляет украшать двор. На улице прохладно, но зато — тихо, и Юрий даже насвистывает себе под нос песенку из новогоднего выпуска «Ну, погоди!». На строчке «Расскажи, Снегурочка, где была?» Джей Джей, самым наглым образом подкравшийся сзади, вкрадчиво спрашивает у неожиданно шарахнувшегося в сторону Плисецкого, не проклинает ли тот случайно всю его семейку какой-нибудь русской народной порчей, после чего начинается обыденная зимняя забава «Придуши канадца гирляндой». Леруа ржет и плачет одновременно, кажется, впав в банальную истерику, и падает на землю, утягивая за собой злобно вопящего Плисецкого, не упускающего возможность прописать по довольной канадской роже — не со всей силы, конечно, но весьма ощутимо. Так, для проформы, чтоб жизнь медом не казалась. Джей Джей от ударов уворачивается легко, играючи даже, а затем, хищно улыбаясь, меняет положение в свою пользу, заставив Юрия конкретно прихренеть от ощущения пригоршни снега за шиворотом. Впрочем, эта мелкая неприятность быстро отходит на второй план, а целоваться на морозе оказывается ни чуть не менее приятно, чем в безопасном тепле, — разве что риск подхватит пневмонию гораздо выше, но кто вообще задумывается о таких мелочах?
Когда они, оба мокрые, раскрасневшиеся и взбудораженные, возвращаются в дом, противостояние внутри достигает той точки кипения, на которой никак нельзя повернуть назад и решить конфликт полюбовно. Гости и домочадцы, разделенные на два воинствующих лагеря, толпятся в гостиной, устроив настоящую бойню подручными средствами. Над головой Плисецкого, едва тот переступает порог комнаты, проносится серебристо-синий елочный шар, разбиваясь о коварный косяк двери, а следом, почти без перехода, его судьбу повторяет моток красных лент. А затем происходит кое-что совершенно непредвиденное.
Джей Джей, сколько Юрий его знал, не матерился никогда. Издевался, снисходительно улыбался, плевался ядом, всем своим видом выражал превосходство, придумывал обидные клички и ассоциации — это да, вполне в его стиле, но ругаться — да Боже упаси. И, кажется, такими сведениями располагал не только русский фигурист, но и вся чертова дюжина присутствующих здесь, потому что отборные ругательства, разнесшиеся по комнате, превосходили как некогда культовый монолог из «Кровь и бетон», так и далеко не маленькие знания самого Плисецкого в данной сфере бытия. В конечном итоге секундного всеобщего замешательства Джей Джею хватает, чтобы растащить главнокомандующих противоборствующих войск (мистера и миссис Леруа, соответственно) по разным помещениям, что-то настойчиво им втолковывая, после чего запереться в собственной комнате, демонстративно громко хлопнув дверью. Юрий растерянно смотрит ему вслед и думает — наверное, нужно было как-то помочь, успокоить, а потом просто решает в эти семейные дела не влезать — сами разберутся, не маленькие.
В последующие несколько дней он понимает, каким бесчувственным идиотом был все это время. Той вспышки злости будто и не бывало — Джей Джей, как обычно, носится за родственичками, крайне тупо шутит и всячески его выводит, но на этот раз Плисецкий явно замечает небольшие круги под глазами и отчаянно сжимающиеся под столом кулаки, если за обедом дедушка вновь невзначай отпускает едкую остроту в сторону кого-то из младшего поколения. Юрий как-то совсем забыл, как трепетно Леруа относится к своей семье и как ненавидит любого рода столкновения внутри очага быта — вещь, вроде бы, очевидную и ясную, как дважды два, но одновременно с этим отодвигаемую на задний план собственным эгоизмом. А этот придурок тоже хорош — не мог сразу сказать, зачем на самом деле тащит его к себе? И вовсе не чтобы окончательно заставить его свихнуться, наоборот, сам чокнуться в таком дурдоме не хочет.
От милого понимающего мальчика Юрию как от Канады пешком до Москвы, но он все равно пытается: отвешивает подзатыльники знатно распоясавшимся братьям и сестрам, максимально тактично указывает пожилой тетушке, что, нет, убивать тостером пресловутого дядю Арчера ни в коем случае не стоит и все в таком роде. Параллельно он также пытается все возможное свободное время проводить с Джей Джеем, внимательно наблюдая за его состоянием и получая в ответ уставшие благодарные взгляды, которые означают куда больше, чем любые слова.
Одним самым прекрасным за последние полторы недели утром все неожиданно кончается. Плисецкий начинает что-то подозревать, проснувшись не от привычных звуков мелодрамы за стенкой, а вполне адекватного звонка будильника, который заводит уже чисто по старой привычкой. Вторая странность заключается в отсутствии стойкого запаха сгоревшей лазаньи, вечно следующий за всеми домочадцами после очередных кулинарных экспериментов. Зато в нос настойчиво бьет запах свежесваренного кофе, под чьим напором Плисецкий и сдается, лениво выползая из спальни.
В доме непривычно пусто и почти что нагнетающе тихо. Тишина проникает глубоко в черепную коробку, опутывая мозг, и Плисецкий судорожно вспоминает, не откинулся ли кто вчера, но нет, вечером ничего такого не происходило. Значит, не на поминках. Впрочем, он не может отрицать, что фактически счастлив оказаться, наконец, не в балагане, а вполне себе уютном местечке без вечного раздражающего гудения в голове.
На кухне он находит закутанного в уродливое одеяльце с утятами, счастливо хлебающего кофе и, кажется, впервые за это время выспавшегося Джей Джея. По телевизору — спортивные новости без звука, по радио — джаз вперемешку с кантри. И — не единого следа присутствия кого-то еще.
— А где.? — Юрий неопределенно взмахивает рукой, сам толком не зная, зачем спрашивает. Не то чтобы ему и правда было интересно.
— Да они всегда к двадцатым числам сваливают. Без понятия, куда и зачем, просто вот так. Но к сочельнику вернутся, даже не радуйся. — голос у Леруа хриплый, только со сна, хоть обычно он и встает не позже восьми.
Радоваться на самом деле особо нечему, но Плисецкий кивает, заваривает чай (зеленый, средней крепкости, с двумя ложками сахара) и падает на место рядом, ложка изредка и почему-то почти в такт музыке позвякивает о края чашки, и есть в этот моменте что-то такое… Домашнее, что ли. И уютное. Хочется совершенно ненормально смеяться или просто улыбаться, он даже обеспокоенно щупает лоб — не подхватил ли после тех уличных игрищ температуру, однако разум на удивление в здравом уме и твердой памяти.
— Ты извини, что не предупредил тогда об этом. — у Джей Джея лицо человека, совсем не сожалеющего о своих проступках, и Юрий вскидывает брови в напускном возмущении. — В смысле, они раньше спокойнее были, свежая кровь, наверное, будоражит.
— А ты бы позвал, если бы наперед знал, что твориться будет?
— Разумеется. А ты бы приехал?
— Лучше б сдох.
И мысленно добавляет: «С тобой, за компанию».