Гравировка

      Тик.       Новый дом — тихий японский городок — не был похож на прошлый, оставленный далеко позади. Жизнь на востоке шла совершенно другим чередом — из рассказов Асари, пропитанных светлой ностальгией, запомнили все хорошо. Но увиденное поражало больше.       Джотто с легкой улыбкой наблюдал, как преображается его Дождь и любовь к родине вспыхивает в как никогда оживленном взгляде. И с какой неловкостью, но трепетом и благоговением заговаривал он на родном языке; было заметно, что возвращение к корням после иного края давалось ему с трудом, однако и с счастьем.       Местные жители с подозрением косились на чужеземцев; еще относительно недавно иностранцам было запрещено появляться в изолированной Японии, как и самим японцам ее покидать, поэтому их небольшую группу все старались обходить стороной.        Выручил именно Асари. Подыскав крышу над головой и укрыв друзей там, внешними вопросами поначалу он занимался сам.       Со временем появилась работа, языковой барьер спал; появились и семьи, и жизнь постепенно наладилась. Однако тоска по былому и беспокойство за оставленную Вонголу снедали сердца всех, даже вернувшегося в родные края Асари. Они чувствовали, как вместе с их душами тлела изнутри благородная мечта юношества, и находили подтверждение этому между строк редких посланий Козарта, не хотевшего лишний раз тревожить рану, застарелой стать которой не было суждено никогда.       А потом к ним приехал и Алауди. Всегда бывший немногословным, тогда он и вовсе бросил пару скудных фраз о том, что оставил CEDEF достойному преемнику, значит — следующий глава Вонголы будет лучше нынешнего.       Глубже, чем Рикардо, никакой другой босс не смог бы уже погрузить ее в жестокость и жажду власти. Но вынырнуть из его грехов также бы никто не смог — ни Третий, ни Четвертый, ни кто-либо следующий, и это Хранители понимали без слов Алауди. Темная слава Вонголы бежала впереди самого Рикардо, а о выборе Третьего у него не появлялось и мыслей — чего уж там думать о каком-нибудь Четвертом…       Алауди полюбил тихий японский городок и встал на его стражу так же, как когда-то издали защищал Семью, и местные чудные имена скрывали их прошлое.       Не считая Деймона, в Италии остался только Лампо. Но и его спокойная жизнь продлилась недолго. Часы, хранившие клятву вечной дружбы, остановились одновременно у всех семерых, в унисон отсчитав последнее —       Так.       Над головой простиралось бесконечное небо, небо простиралось и под ногами; небо было везде. И будет ближайшую вечность.       Талбот не врал.       Джотто явственно чувствовал волю и намерения того, кто обладал кольцом. Он наблюдал за тем, что происходит с Вонголой, но силы сокрушаться из-за этого закончились у него еще при жизни.       Единственное его утешение заключалось в том, что он мог поддерживать связь с другими кольцами — со своей Семьей. Жаль, что с кровной — женой и маленьким сыном — он больше не встретится.       Но Рикардо ненамного его пережил, и коротать вечность им предстояло вместе.       Секондо, как только понял, где оказался — и все-таки тот старый гравировщик, передавший последний приказ Примо, не был свихнувшимся! — не осмеливался поднимать взгляда на предшественника. Первый сам сделал шаг вперед; оказавшись рядом, он положил Рикардо руку на плечо, и тот все-таки на него посмотрел. С отстраненностью, сожалением и долей стыда — ведь Джотто, доверием которого он воспользовался, смотрел с пониманием и улыбался, и всепрощающее безграничное небо не угасало в нем. Небо, которым Второму так и не удалось стать.       Тик-так.       Время шло. И вместе с ним словосочетание «Первое поколение Вонголы» обрастало легендами, сказками, притчами, мистикой, восхищением и вообще всем, что можно назвать выдумкой и трепетом перед величием. Это словосочетание становилось религией в определенных кругах.       Время — удивительная вещь. Если вначале ты мягкосердечный и недостойный мафии босс, то спустя пару десятков лет после смерти — легенда, величайший из всех предводителей Вонголы, благородный человек с широчайшими взглядами и душой.       Его предположения оказались правдивы — ни Третий, ни Четвертый не сумели отречься от выбранного Рикардо пути, хоть он и испытывал их решимость, стоило только им надеть кольцо и возжелать силы.       Смириться с грехами Вонголы согласились все.       Джотто их не винил; он видел их чистые намерения, но сам же их и разбивал, показывая правду дел Второго. Хотите стать главой мафии — помните о пролитой крови, примите ее и раскайтесь. Вот что он пытался донести.       Но того, что он просил разорвать эту закономерность, не услышал никто, и новые предводители Вонголы покорно продолжали следовать дорогой, вымощенной трупами, но больше, чем на несколько лет, многие у власти не оставались.       Семь раз. Семь раз он встречал нового человека, семь раз он скрывал свой облик и надевал маску из пламени неба, и через каждый раз предыдущий «новый человек» присоединялся в круг.       Была среди них и девушка. Джотто поражался стойкости духа ее семьи; ее отец продержался на троне Вонголы больше, чем пресловутые «несколько лет». Увидев грехи прошлого, претендентка на титул Восьмого без колебаний согласилась их принять, и что-то тогда кольнуло очерствевшее за декады сердце Первого.       Прекрасную юную девушку не волновало, грехом больше или грехом меньше — своих было не пересчитать, и пара-тройка довесков полувековой истории Семьи ее не тяготили.       Следом испытание проходил ее сын. Молодой и амбициозный, он испугался увиденного, но отказаться от наследства не сумел. И продолжил семейное грязное дело, хотя внутри Вонголы он прославился, как добрый и справедливый босс.       Ни разу из семи Джотто не снимал маску и не являл претендентам истинный лик, и не говорил ни слова, лишь со стороны наблюдая за тем, как Рикардо справляется сам, а потом с негласной поддержкой остальных боссов, которые только после смерти понимали истинное предназначение испытания и колец.       А Вонгола не забывала потомков Первого. Точнее, это его несносный праправнук прознал, что связан с Вонголой кровью, и поспешил вступить в ее ряды.       Мальчишка. «Молодой лев», предавший идеалы миролюбивого предка. Внешний советник, водящий за нос искренне любящих, но покинутых живым мужем и отцом жену и сына.       Но кое-что от Джотто он таки перенял.       Иемитсу сразу заподозрил неладное, когда Девятый, решивший поначалу вернуть волю Первого в лице Тсунаеши во главу Вонголы, резко изменил свое решение и выбрал наследником приемного сына, Занзаса, так похожего на Второго.       Тик.       Кольца вновь разделились напополам.       И взор Примо охватил тогда всё. Ярость — жгучую, бурлящую и всеразрушающую; ярость, способную, вопреки прежним ожиданиям, еще больше погрузить в хаос мир, чем жажда власти Второго.       И — доброту. Непосредственность и наивность, веру в людей и всеобъемлющее желание объять и защитить от невзгод этот же самый мир. Зов своей крови и своей воли.       Неполноценные осколки кольца как никогда желали воссоединения на пальце истинного наследника Вонголы и впервые за столетие обрести былую силу.       Но их волю, волю неполноценных осколков, нарушил Занзас, присвоивший кольцо Неба и возжелавший власти в тот миг, когда Тсунаеши едва его воссоединил.       Кольцо не простило. И Джотто воспротивился вместе с ним.       Причина, по которой Занзас обжегся собственной яростью и не получил желаемого состояла вовсе не в том, что в нем «не было крови Вонголы».       Даже если он был потомком Второго, даже если Семьей уже долгое время правила кровь Фабио, «крови Вонголы» — его, Джотто, крови — не было ни в ком из них. Если бы кольцо отвергало всех тех, кто не состоял в родстве с Первым, не нужен был бы тогда строгий порядок наследования половин. Да и кольца Вонголе были бы не нужны.       Тогда, когда Занзас зажег пламя, Джотто воспользовался своим правом самому определять владельца кольца.       Как и предрекал Талбот.       Так.       Джотто за всем наблюдал. Наблюдал, как Тсунаеши, светлый ребенок, не хотевший ввязываться в кровавые игры взрослых, в конечном итоге в них ввязывался, но не для победы или власти, а для того, чтобы прекратить эти забавы с жизнями дорогих людей. Как он делал все, чтобы вернуться в спокойную жизнь, и как был готов пожертвовать всем — даже собственной спокойной жизнью — за счастье других. Как, день за днем открывая все больше ужасов и правды, он не терял себя и веры в людей.       Как Тсунаеши сильно напоминал его самого.       В этом юноше он видел все то, чего так долго ждал. Видел, как цветы Виджиланте распускались в нем, и видел надежду ее возродить.       И втайне надеялся маленькой темной частью своей ликовавшей души, что однажды отказ Тсунаеши от звания Десятого воспримут всерьез.       А сам раз за разом повторял это жестокое и губительное слово. «Дечимо».       Тик-так.       Кольцо Вонголы помнит каждое Испытание — воистину и неоспоримо, и память его не стереть ничем. Но самое яркое воспоминание было выгравировано претендентом на роль Десятого; воспоминание о том, как желание любыми способами защитить близких не помешало ему отказаться от проклятья предшественников, как его суть заполонило желание другого — желание уничтожить Вонголу, тонущую в грехах и топящую вслед за собой новые поколения.       Воспоминание о том, как ее основатель впервые снял маску из небесного пламени и сказал:       — Я так долго ждал.       И отдал право определять судьбу Вонголы — процветать или пасть в вечность — ему, истинному наследнику своей воли.       Впервые услышав тот ответ, на который рассчитывал предыдущие семь раз.