Какими мы были

Когда Эртур стал свидетелем брака Рейгара с Серсеей Ланнистер, его захватил вихрь воспоминаний в паре лишь с одной мыслью: всё это было так неправильно. Эртур никогда не думал, что люди могут быть настолько глупы, настолько разочаровывающе безнравственны; что их верность может меняться так же, как луна изменяется каждую ночь, пока она не станет полной или почти совсем не исчезнет. Эртур находил утешение в том, что одно никогда не поменяется, и это был король. Редко они рождались с новыми устремлениями, хорошими или плохими. Именно поэтому у знаменитых королей прибавлялось слово после имени, означающее одно из качеств личности: Жестокий, Безумный, Завоеватель, Благословенный. Эти слова останутся жить в книгах после их смерти. Эртур задавался вопросом, как называют или будут называть Рейгара. Может, он будет Добрым, Великим, Красивым, или, может, навсегда останется известен как Любимый. Эти лестные имена принадлежали далёкому прошлому, в то время, когда Эртур внимал каждому слову, произнесённому Рейгаром, каждому действию, им предпринятому. Он не мог объяснить, что его привлекло в серебряном принце много лет назад. И всё-таки не о Рейгаре он будет сейчас думать. Вместо этого ему вспомнилось Солнечное Копьё и как он в первый раз увидел Элию. Эртуру было тринадцать, и он был оруженосцем своего дяди Левина. Он был поручен ему, ещё не ставшему членом Королевской гвардии, как это было принято — отправлять мальчика оруженосцем своему сюзерену. Эртур ещё не укрепился в своём желании; он был всего лишь ребёнком и не задумывался о своём будущем и куда оно может привести. Если его возведут в рыцари, будет хорошо; если нет, он найдёт что-нибудь другое. Когда он впервые увидел её, Элия была лишь девочкой не старше десяти лет, но даже тогда она была поразительна. Доброта сияла сквозь её смуглую кожу и освещала лицо и те прекрасные, пронзительные глаза. Казалось, она светилась при каждом шаге, и волосы чернее ночи, сияющие так же красиво, только подчёркивали это. Она привела Эртура в восхищение с самого начала. Однажды, в Водных Садах, он признался ей, что нашёл её красивой. Вода в бассейнах отражалась на её прекрасном лице, и она улыбнулась скромнейшей из улыбок, с изяществом, на которое едва были способны и взрослые. — Спасибо, лорд Эртур, — мило сказала она. Вместо того, чтобы в застенчивости потупить глаза в землю, она потрясла Эртура, подняв их и невозмутимо встретив его взгляд. — Эртур, — неловко слетело с его языка. — Зовите меня Эртуром, принцесса. Элия отрицательно тряхнула головой и заявила, что будет называть его «сир Эртур». Когда он поправил её, сказав, что он ещё не был рыцарем, а лишь смиренным оруженосцем, она улыбнулась. — Но ты будешь рыцарем, — ответила она. — И в этом истинная правда. Именно тогда Эртур решил, что у него нет выбора: он станет рыцарем. Он посвятил себя обучению, стал высоким и широкоплечим, привык к галантности и любезностям так же, как пьяница — к хорошему вину. Каждый его взмах меча, каждое его вежливое слово, каждая протянутая рука — всё было для Элии, всё для того, чтобы быть истинным рыцарем, как она предсказала. Сейчас, оглядываясь назад, он не знал, нравилось ли ему это. Он знал только, что хотел не разочаровывать эту милую принцессу и воплотить её слова в жизнь. Всего через два пролетевших года Эртур преклонил колени перед сиром Левином, возложившим церемониальный меч на его правое плечо. — Во имя Воина заклинаю тебя быть смелым, — воззвал к нему его сильный голос. Смелым, подумал Эртур. Смелым для Элии. — Во имя Отца заклинаю тебя быть справедливым. Справедливым, каким она хотела бы, чтобы я был. — Во имя Матери заклинаю тебя защищать слабых и невинных. Да, всегда, как хотела бы она. — Во имя Девы заклинаю тебя защищать всех женщин. Но одну — в особенности. Когда его попросили подняться, он посмотрел сначала на Элию, а потом — на Левина. Она безмятежно улыбнулась ему, эта мудрая девочка двенадцати лет, и, казалось, она знала, что он принял эти обеты ради неё. Тогда он понял, что любит её, что всегда будет любить, оберегать, обожать её. — Я, принц Левин Мартелл Дорнийский, именую тебя сиром Эртуром Дейном перед глазами богов и людей, — провозгласил этот умный человек своим громким голосом. Лишь одно слово достигло его ушей: принц. Эртур знал, что не достоин её. Он покинул Солнечное Копьё, стал Мечом Зари и в восемнадцать лет принял новый набор клятв, пытаясь этим сделать так, чтобы Элия была для него навсегда потеряна. Именно в Королевской Гавани он встретил Рейгара. И, хоть он поклялся служить королю, это за его меланхоличного сына Эртур готов был отдать свою жизнь. Самым ранним его воспоминанием о нём был Рейгар, сидящий рядом с Железным троном, на котором восседал его отец; его серебряные волосы блестели на свету, а грустные-грустные глаза смотрели только вперёд и никуда больше. «Я хочу сделать мир лучше» — это были первые слова, которые он сказал ему. «Я хочу спасти всех и каждого». Было легко быть преданным кому-то настолько надрывающему сердце, настолько красивому, настолько благородному. Даже когда Рейгар говорил о пророчестве, которого он не понимал, принц потрясал его. Его голос был так богат и волнующ, наполнен такой уверенностью, что Эртур мог только соглашаться и класть перед ним свой меч. Он ездил с ним в Летний Замок, строил и составлял с ним планы, и Эртур любил его. Когда было объявлено, что Рейгар женится на Элии, он не чувствовал ни капли зависти. Самая прекрасная женщина сочетается браком с благороднейшим из мужчин; его детская любовь и его лучший друг — что могло быть лучше? Нет, верность Эртура не дрогнула; она могла только усилиться, ибо не только Элия получила защитника, которого заслуживала, но и он всегда будет рядом, никогда не отлучаясь от неё слишком далеко. Он знал, что она не могла быть его. Он дал клятву, которую, он знал, Элия хотела бы, чтобы он соблюдал, и все их совместные минуты в Королевской Гавани никогда не переступали того, что подобает королеве и её рыцарю. Эртур не предал бы так Рейгара, а Элия бы не хотела, чтобы он отклонился от того, что было правильным и истинным. Но, боги, он любил эту женщину! Он думал, что если не будет рядом с ней, то это ослабит его любовь, но не тут-то было. Он вспомнил Эшару, родную Эшару, и как она часами болтала о принцессе только потому, что знала, что он любит её. Он никогда не забудет, как разрывалось его сердце, когда она рассказывала, что Элия простудилась, или заболела лихорадкой, или слегла в постель от утомления. Но ни одна из её болезней не ранила его так сильно, как-то, что он слышал, как она чуть не умерла во время родов, и не один раз, а дважды. Она была столь близка к смерти, но по-прежнему была такой изящной, такой идеальной; эти зелёные глаза никогда не выдавали своих чувств: ни когда Рейгар короновал Лианну Старк, ни тогда, когда он оставил её. Элия была непреклонной, несгибаемой, несдающейся, но Эртур всё равно хотел её защищать. Видя, как Рейгар накидывает чёрный плащ на плечи Серсее, он вспомнил молодую Лианну Старк под багряным пологом сердце-дерева. Он не винил Лианну Старк за то, что она увела Рейгара от Элии. Ещё бы — он вряд ли мог. Когда Эртур увидел её в богороще, девицу пятнадцати лет, он увидел не женщину, а девочку. Да, у неё были груди, но они были маленькими, и были бёдра, но они были узкими, и, когда она повернула к Рейгару свои расширившиеся в изумлении глаза, Эртуру захотелось встать между ними, взять девушку за руку и отвести её обратно в постель. Он чувствовал себя виноватым, став свидетелем их брака, и ещё хуже, когда Рейгар отпустил рыцарей, чтобы он мог остаться наедине со своей новой невестой. Это было не только из-за неё, бедной девочки, не имевшей ни малейшего понятия о любви, мужчинах и Рейгаре, но и из-за Элии тоже. Он допустил предательство Рейгара, держа язык за зубами, и это само по себе также было предательством. В ту ночь они направились в Дорн, родину его и Элии, но это было слишком далеко, чтобы защитить её. Он уверял себя, что всё хорошо, раз девушка выглядит счастливой, пребывая в любви и беззаботности. Ему нравилось, как она горела огнём и желала большего, и в ней Эртур нашёл следы от Эшары, что сделало эту неистовую девицу гораздо ему симпатичнее. Но когда её брат умер от верёвки, а отец — от огня, её ясные глаза наполнились печалью и болью и смотрели так, будто она была в ловушке; как птица, чьи крылья были обрезаны. Он полюбил её за это, за то, что она была хоть немного, как Элия, и, таким образом, искупила свою вину. Но ничто не могло быть искуплено после того, что случилось с Элией. Когда он прочитал это в письме, у него закружилась голова, к горлу подступила желчь, и он был разъярён больше, чем когда-либо. Ему хотелось плакать, и кричать, и обрушить эту проклятую башню, чтобы отправиться в столицу и потребовать справедливости от мёртвого короля. Когда Лианна рожала своего сына, Эртур слышал её крики, такие мучительные и отчаянные, но не предложил утешения. Он не мог утешать её. (Старый обет вспомнился ему, когда он услышал, как она взывала к своим братьям при родах: «Во имя Девы заклинаю тебя защищать всех женщин…» Эртур заставил его исчезнуть из своей головы.) Его охватило отчаяние от того, что он никогда больше не увидит свою любимую, никогда снова её кожа не станет тёплой. Девчонка ничего не сделала его Элии, по крайней мере, не нарочно, но легче было обвинять девушку, которую он едва знал, чем человека, в которого он верил больше всего на свете. Его возмущение не могло изменить того факта, что его возлюбленная принцесса никогда больше не одарит его своей улыбкой. Но война есть война, умирали мужчины и женщины, и Эртур знал это. Но когда он вернулся в Звездопад и обнаружил, что его сестра чуть не сошла с ума от горя, беспрестанно рыдая о человеке, которого любила, о младенце, умершем в её чреве и бывшем последним связывающим с ним звеном, Эртур понял, что это была не обычная война. Не только целые деревни были стёрты с лица земли, но также и надежда, вместе с радостью и мечтами. Именно тогда Эртур осознал, как человек может быть живым и мёртвым одновременно. Он может ходить, дышать, говорить и при этом внутри оставаться пустым, словно кто-то взял нож и начисто вырезал душу. Его сестра Эшара больше никогда не улыбалась. Как и он. Легче было проклинать девчонку, которая доверилась Рейгару достаточно, чтобы ожидать от него, что он знает, что делает. Это принесло ему спокойствие — списать её как глупую, дурацкую шлюху, в то время как он знал её лучше. Рейгар, по крайней мере, оплакивал Элию, говорил он себе. Что эта девчонка сделала Элии, кроме того, что помогла разбить ей сердце? Где-то в глубине своей души он знал, что это была несправедливость. В этом некого было винить, кроме Рейгара, но он не стал бы этого делать, он не мог, не своего лучшего друга. Но бывало, что он видел Элию, почти как во сне, но не совсем; так, будто она была призраком в его голове. Её добрая улыбка согревала его кожу и говорила ему, что девушка была невиновна. Бывало, он жалел Лианну Старк и ненавидел Рейгара Таргариена, но это было недолго и редко. Он наблюдал, как Лианна рано утром покидает Королевскую Гавань, видя только её худую спину поверх бурой кобылы. В ту ночь он лёг спать с этой картиной, врезавшейся ему в мозг. Это неправильно, всё так неправильно, говорил он себе, ворочаясь в постели. Нет, теперь она наказана. Она чувствует себя, как чувствовала Элия, брошенная и недостаточно плодовитая для своего мужа, противоречила другая мысль. Хотя она была просто девушкой, ещё девочкой. Рейгар поступил с ней несправедливо… Но она заслужила это. Ночь за ночью он сходил с ума от этих мыслей, и он знал, что это милая Элия, справедливая Элия вложила добрые из них в его голову. Несмотря на это, он не мог простить Лианну. Мост, который соединял их как друзей, давно был сожжён; сейчас он жалел её, но и только. Его верность, хоть и слабая, осталась с королём. Эртур Дейн и Лианна Старк никогда вновь не станут друзьями. Со свадьбы Рейгара прошло несколько лун, и не одну ночь Элия уговаривала его смягчиться. Будь добрым, Эртур, говорил ему на ухо её такой мягкий и тёплый голос. Ты — настоящий рыцарь. Эртуру хотелось сказать, что нет, больше нет, но он знал, что она не будет слушать. Рейгар нашёл его в Башне Белого Меча, в круглом зале. Они с Герольдом думали над Белой книгой, как часто делали время от времени, чтобы быть уверенными, что там всё было точно. Это задание Герольд делал один, как он всегда делал всё один, но не запрещал Эртуру наблюдать за этим. Эртур уже долгое время после ухода Герольда держал книгу открытой на своей странице. Он мог читать и перечитывать слова, подробно рассказывающие его историю. Это то, что я оставляю после себя, сказал он себе, всё ещё не веря в это после стольких лет. Здесь было всё значительное, что он когда-либо сделал, каждое деяние и подвиг. После прочтения такого можно было возгордиться (как это делал Лонмаут), но Эртур глядел на эти слова с большим чувством неудовлетворённости. — Я рад, что нашёл тебя, — раздался стальной голос Рейгара из дверей. Эртур без эмоций взглянул на него, мыслями всё ещё в книге. Рейгар был одет в своё обыкновенное великолепие; серебряные волосы задевали его красный шёлковый дублет. Его брюки и сапоги были чёрными и такими же отменными. — Мы давно не разговаривали. Полагаю, ты сердишься на меня. — Сержусь? — продребезжал Эртур, невесело улыбаясь. — Нет, Ваше Величество. Никогда. — Это была лишь отчасти ложь и потому не измена. — Приятно это слышать, — ответил Рейгар и подошёл к нему. — Я пришёл спросить, поедешь ли ты с принцем Дораном в Дорн. Эртур поморщился. Ему очень хотелось отправиться в Дорн, но он не возвращался туда уже больше года. Это было трудно — встречаться с людьми своей родины лицом к лицу, прекрасно зная, что не один и не два из них ставят ему в вину его связь с Рейгаром. Было много и таких, кто считал его честным. «Он просто выполняет свою работу», говорили они. «И выполняет её прекрасно». — Не думаю, Ваше Величество, — ответил он. Он хотел уехать, но не в Дорн. Рейгар кивнул. — Вот и хорошо. В любом случае, я предпочёл бы, чтобы ты был здесь. — Он подошёл ближе, взглянув на Белую книгу. — Что там говорится? — Почти всё, — уклончиво ответил Эртур. — Я вижу там сплошное одобрение, хотя и не мог ожидать меньшего. Лесть — старый трюк, от которого Эртур устал до смерти. Перед ним действительно был список его достижений, и, возможно, они заслуживали похвалы, но ни одно из них ничего для него не значило. — Полагаю, Вы собираетесь сказать, что я должен гордиться, — ровно произнёс Эртур. — В твоём положении гордость была бы небезосновательной, — ответил Рейгар. — Я убил Улыбчивого Рыцаря, — сказал Эртур, указывая на строчку в книге. — Мой меч, именуемый Рассветом, переходил из поколения в поколение моего Дома, и он тяжелее, чем прочие великие мечи. Меня прозвали Мечом Зари, единственного из моего Дома. — Он назвал некоторые свои «достижения», но не почувствовал ничего сродни гордости. — Ничто из этого не имеет для меня значения, — признался Эртур, помрачнев. — Ничто это, по правде, не имеет значения. Когда потом люди посмотрят на это, они увидят ещё одного рыцаря, верного своему королю. Я не горжусь всем этим. — Что же это всё значит? Совсем ничего, вот что. Он будет жить и умрёт, и все эти люди будут помнить его как человека, убившего сумасшедшего. Эртур не был одержим тем, что оставит после себя, но страница перед ним его не удовлетворяла. Чего-то не хватало. — Я никогда не давал тебе поручений, где у тебя не было выбора, — твёрдо сказал Рейгар в ответ. — И я даже нахожу странным, что заслужил твоё нерасположение, когда я никогда ни к чему тебя не принуждал. — Это не к Вам я не расположен, — ответил, нахмурившись, Эртур. — Я презираю те выборы, что сделал ради Вас. Если бы мне было суждено прожить жизнь снова, я бы выбирал совсем по-другому. — Как например, сир Эртур? Неужели никогда не присоединились бы к Королевской гвардии? — Не знаю, — отчаянно ответил Эртур. Там было так много клятв и так много неправильных представлений. И в том, чтобы быть рыцарем Королевской гвардии, не было рыцарства, чести и славы. Были только стыд, пассивность и боль. — Но если бы вступил, то никогда не покинул бы столицы. Если бы я остался, в этой книге было бы написано, что я спас принцессу Элию и её детей от дикого огня. — Пусть провалится весь этот длинный список бессмысленных достижений; всё, что он хотел написать на своей странице — то, что он спас свою возлюбленную принцессу, чего бы это ни стоило. Мудрый, твёрдый голос принца Левина зазвучал у него в ушах: «Во имя Матери заклинаю тебя защищать слабых и невинных». — Милостивые боги, — вздохнул Рейгар. — Я клянусь, что ты словно заглянул в мои мечты. В последнее время я не прекращаю о ней думать. — Эртур бросил на него взгляд и увидел, что это правда. Его фиалковые глаза блеснули печалью воспоминаний прошлого. — Если бы она осталась жива, ты бы остался добр к Лианне и верен мне? — спросил он так, словно это был важный вопрос. — Я никогда и не переставал, Ваше Величество, — серьёзно сказал Эртур, хотя едва ли мог убедить себя в этом. Его привязанность к Рейгару в последнее время висела на волоске. Трудно было быть преданным человеку, обидевшему свою первую жену, а затем вторую, когда обе были в основном невиновны (видят боги, что первая уж точно). — Ты сомневаешься в себе, — сказал Рейгар, вчитываясь в его мысли. — И не одобряешь то, что я делаю. — Моё одобрение не имеет никакого значения для Вашего Величества, — механически ответил Эртур. — Ты знаешь, что это не так. Его настойчивость подействовала ему на нервы, и Эртур вспомнил каждый совет, который он давал, каждый выговор, оставляющий его словно разорванным на кусочки. В нём поднялся кипучий гнев, и Эртур чувствовал, что вот-вот лопнет. — Почему я? — спросил вдруг он, хлопнув по проклятой странице этой проклятой книги. — Почему ты надеешься на меня? Почему кто-то надеется на меня? — Он подумал о Джейме, о его устремлённых глазах и дрожащих словах от волнения при простом пребывании рядом с ним. — Я не спас женщину, которую любил, а люди воздают мне почести. Я сижу сложа руки и позволяю тебе позорить твоих жён, а они называют меня великим рыцарем. Боги, Рейгар, этого достаточно, чтобы заставить человека сойти с ума! Эртур зажмурился. Как Герольд делал это? Как он мог стоять и быть бесстрастным и неулыбчивым, ни разу не моргнуть от ужасов Эйриса, причинённых тем, кто его окружал; ни разу не воспротивиться тем дурацким словам, что слетали с уст Рейгара? Он никогда не проявлял чувств за все те годы, что он знал его, всегда предпочитая носить маску холодного безразличия. Поистине Белый Бык. Но был и Освелл, так охваченный чувством, что напиток стал его единственным другом. Можно было пройти ночью мимо его двери и услышать, как он скулил, шептал, стонал «Лианна, Лианна», словно он мог заставить её появиться и утешить своё разбитое сердце. Ничто не могло помочь ему: ни верность, ни, конечно, любовь. Где же на этом спектре стоял Эртур? Он не был холоден, подобно Герольду, но и не был столь пылок, как Освелл. Эртур застрял где-то посередине, пойманный между тем, что любил и тем, что было ожидаемо. И ни разу в этом диапазоне не появлялось справедливости. Нравственность не для рыцарей Королевской гвардии. Они были обязаны только подчиняться и исполнять, независимо от собственных мыслей и чувств. — Делай то, что принесёт тебе спокойствие, сир Эртур, — мрачно пробормотал Рейгар. — Я не могу ни о чём думать, — признался Эртур с безудержной печалью. — Я не могу больше делать всё правильно. Слишком поздно. «Во имя Отца заклинаю тебя быть справедливым». О, Элия, простонал он её имя в надежде, что она снова появится у него в голове. Ты не хотела бы этого. Ты не захотела бы видеть эту жестокость. Её голос всегда призывал его быть хорошим, чтобы делать добро через свой долг. Его положение позволяет ему великую силу, а вместо этого он растрачивал её на слепое повиновение. «Во имя Воина заклинаю тебя быть храбрым». — Ты — великий человек, сир Эртур, — сказал Рейгар, лицом обращённый к свету, льющемуся через окно. — Я не сомневаюсь, что таким тебя запомнят. — Думала ли она обо мне так? — слабо спросил Эртур. Это был единственный вопрос, на который он хотел ответа. — Несомненно, — ответил Рейгар. — Тогда я не должен разочаровывать её. — С чрезвычайным хлопком Эртур закрыл книгу и повернулся к ней спиной. — Если Вы хотите моей верности, то она у Вас есть, Ваше Величество. Своей любви к Вам я обещать не могу. — Я знаю, что натворил ужасные вещи, — пробормотал Рейгар; его выразительные глаза смягчились. — Но ты должен понимать, что я смотрю на тебя с большим уважением, чем когда-либо на кого-нибудь ещё. — Это уважение было бы лучше применить к Вашей жене, — резко ответил Эртур. — И я говорю о принцессе, а не о Ваших королевах. — Я уважал её, — настаивал Рейгар. — Недостаточно. — Эртур сузил глаза. — Если бы Ваша жена столь же занимала Ваш разум, сколько пророчество, я предполагаю, что в земле сейчас лежало бы меньше мёртвых. — Ты верил в пророчество, — вернул Рейгар. — Не так, как верил в Вас. — Эртур отвернулся, не в силах встретиться с ним взглядом. — Я верил в Вашу справедливость. Я верил в Вашу дальновидность. Вы порушили их обе и использовали их останки, чтобы вести войну. — Я не предвидел последствий. Ты знаешь это. — Слабое оправдание. Эртур устал от оправданий. — Книги и песни, которые вы так любите, этого не запомнят, — напомнил он ему. — Они увидят принца, девушку и множество пострадавших. — Откуда взялась эта дерзость? Эртур был покорен и говорил мягким голосом, как и должен был верный человек. Возможно, он был сыт по горло этим замалчиванием. Возможно, он надеялся отдать Элии какую-то справедливость. — Ваше пророчество ничего не будет значить, если Вы умрёте человеком без чести. — Рейгар молчал, не в силах ответить. Эртур вздохнул и склонил голову, прикрыв глаза. — Вы игнорировали советы того, кто претендует на Ваше уважение. Я не могу оставаться немым свидетелем Вашего бессердечия. Больше нет. — Слишком поздно, чтобы исправить это, — угрюмо ответил Рейгар. — Вы должны попытаться, — вернул Эртур почти шёпотом. — Если не для меня, то для неё. Будьте добродетельным, ради неё. Рейгар не ответил. Эртура удивило бы, если бы его слова когда-либо вообще значили что-нибудь для него.