Отсчет

Малышу Хидэёши всего десять неполных лет, и он, кажется, готов искренне радоваться каждому появляющемуся в его жизни человеку. Поэтому никто, наверное, не удивился бы, окажись мальчик в компании популярнейших детишек ближайшего окружения. Малышу Хидэёши, вообще-то, всего десять неполных лет, и он (как и все остальные) никак не может сообразить, почему из нескольких сотен обучающихся в школе детей на роль своего друга выбрал самого невзрачного, нелюдимого и, возможно, даже несколько занудного мальчика из параллельного класса. Может быть, кто-то, размахивая перед лицом сборником-непонятных-моральных-ценностей, будет, пуская пену изо рта, кричать, что «Друзей не выбирают, мелкий придурок!», но Нагачике, правда, хоть и не хотелось спорить с «умными и взрослыми людьми», уже в таком раннем возрасте было попросту наплевать. Десятилетний Канеки Кен любит книги, тишину и спокойные уединенные места. Канеки Кен, казалось, может сделать таким любое ближайшее помещение. Рядом с ним хотелось налить себе чашку горячего чая, укутаться в какой-нибудь теплый плед и просидеть так всю свою жизнь. Рядом с Канеки Кеном было потрясающе тихо. Рядом с Канеки Кеном, хоть Хидэ и не хочет себе в этом признаваться, он чувствует себя в безопасности. А еще, если, опять же, посмотреть чуть внимательнее, мальчик-чертов-зануда никогда никого не игнорировал. Смотрел куда-то в сторону от немногочисленных собеседников, наблюдал за медленно оседающей пенкой в кружке с какао, не произносил ни слова на протяжении всего «диалога», всем своим видом показывая незаинтересованность, но, черт возьми, всегда слушал. Канеки, готовый уже возмутиться странному вопросу своего друга, сдвигая тонкие брови к переносице, отвечает: «Это правильно». Канеки, снова откинувшись на мягкую траву, шепотом добавляет: «Мне нравится тебя слушать». *** Хидэёши сейчас около четырнадцати лет, и он действительно не понимает, как при таком раскладе в «семье» Канеки еще не сломался. По его мнению, тот уже давно должен был по обычаю связаться с плохой компанией, выпивать паленую бадягу за гаражами по вечерам и, укуренно хихикая, интересоваться, где можно по-братски-недорого раздобыть немного наркоты. Но Канеки Кен, плевать он хотел на «обычаи», вместо выпивки, сигарет и компании местных отбросов предпочитал книги, учебу и гордое, пусть и бесполезное, звание «лучшего ученика префектуры». Это приводило Хидэ в немое восхищение, заставляя украдкой наблюдать за другом каждый раз, когда тот проходил мимо. За его безупречной осанкой, чуть вздернутым подбородком и обманчиво уверенным взглядом. Кен выдавал свое настоящее состояние лишь некоторыми незаметными даже ему самому жестами, и Нагачика не мог не восторгаться его способности безупречно держаться на людях. Канеки говорит: «Все в порядке». Канеки повторяет: «Тебе не о чем беспокоиться». Хидэ, правда, очень хочет в это поверить. Но Канеки не отрывает руку от подбородка все это время. *** Хидэ шестнадцать, и сейчас он действительно жалеет, что не нарывается на драки с «бугаями», потому что врезать ему в тот момент, когда в его «светлую» голову пришла мысль привести уже лучшего друга в свой дом, определенно не было бы лишним. В дом, где на кухне госпожа Нагачика, милая женщина с медового оттенка светлыми волосами, теплой улыбкой и мягкими чертами лица, увлеченно насвистывая незамысловатую мелодию, пекла пирожки, рецептом которых не менее увлеченно делилась со своей сестрой, такой же светлой и красивой женщиной. В дом, где приятная атмосфера обдавала каждого приходящего гостя волной тепла и уюта. Как правило, такие места не хотят покидать. Как правило, в таких местах хочется остаться навсегда подольше. И Хидэёши готов был биться головой об стену. Потому что: «Ну же, блять, посмотри, в каком великолепии я живу». Потому что: «У тебя такого никогда не будет». Но Канеки лишь тепло улыбается, глядя другу в глаза, и шепчет: «Я действительно рад за тебя», «Ты определенно счастливчик, Хидэ». Шепчет без применения всех этих жестов, фальши и сокрытия истины. Нагачика вздрагивает и ловит себя на мысли, что лучше бы тот завидовал, не обратив должного внимания на то, что это, вообще-то, был первый раз, когда Канеки назвал его по имени. *** У Канеки Кена ровная белая кожа без какого-либо румянца на щеках и черные как смоль волосы. У Канеки Кена тонкие бледные губы, чуть раскосые глаза глубокого серого оттенка, прямой нос и тонкие брови. У Канеки Кена стройное, но обманчиво хрупкое телосложение, рост около ста семидесяти сантиметров, и все это смело можно назвать идеальной фигурой. Семнадцатилетний Хидэёши считает, что Канеки Кен, будь он неладен, идеален почти во всем, и никак не может понять, почему этого не замечает женская половина их учебного заведения. Как выяснилось чуть позже, замечает. Просто Канеки Кен не привлекает развязных девушек. Просто у Канеки Кена, как оказалось, есть свой фанклуб из скромных застенчивых девочек, готовых упасть в обморок от одного его взгляда. Нагачика, опять же, узнает об этом совершенно спонтанно, когда вся эта кучка закомплексованных подростков пришла спросить его о вкусах своего объекта обожания. Хиде бегло оглядывает группу милых девушек и отвечает: «Канеки любит тишину, читать и не переносит компании, где больше четырех человек», (вас здесь заметно больше, смекаете?). «Канеки никогда не любил однотипность», (а вы здесь все на одно лицо). «Канеки предпочитает избегать сомнительных организаций», (вы хоть понимаете, что похожи на секту?). «Канеки не интересуют такого рода отношения», (ни у кого из вас нет шанса). Девушки разочарованно повздыхали и разошлись. Почти все. Брюнетка, кажется, их лидер, наклонив голову в сторону, пристально смотрела ему в глаза, словно сканируя его изнутри. Блондин уже было собирался опустить какую-то понятную ему одному шутку, как девушка, ядовито усмехнувшись, вполголоса произнесла: «Буду рада приветствовать тебя в клубе обожателей Канеки Кена, Нагачика-кун». И Хидэ был готов поклясться, что с этого момента в его голове механический женский голос начал обратный отсчет. *** Канеки Кен напоминает чертову фарфоровую куклу ограниченного выпуска, которые полжизни коллекционирует тетушка. Такой же дьявольски красивый и привлекательный ровно настолько, чтобы восхищаться, наблюдать за этой пугающей грацией, будучи не в силах оторваться. Парень говорит тихо, но четко и вкрадчиво. У него приглушенный бархатный голос, приятный низкий тембр, и Хидэ действительно нравится вслушиваться в продолжительные лекции Кена о вреде фастфуда или важности регулярного посещения спортзала. У Канеки тонкие искусанные губы, и блондин готов биться об заклад, что на ощупь они сухие, слегка шершавые и еле заметно царапают нежную кожу при поцелуях. Нагачика хочет приподнять вроде-как-все-еще-лучшего-друга за подбородок, очертить пальцем нижнюю губу и прильнуть поцелуем к сбитому с толку, но не возражающему брюнету. У Канеки длинные аккуратные пальцы, и сейчас Хидэёши больше всего на свете хочет переплести их со своими, почувствовать, как Кен проводит ими по его лицу, спускается вниз по шее и дотрагивается к светлой коже на еле заметном прессе. При этом нежно целуя и поглаживая чувствительные точки на дрожащем от возбуждения податливом теле. Голоса в голове вопят: Мерзко. Аморально. Неправильно. Хидэ считает, что заниматься самообманом еще хуже. А посему нескромные фантазии и мокрые сны с Кеном в главной (и ведущей) роли уже давно вписывались в рамки обычных. Канеки Кен для него, в душе еще мальчишки, являлся ебаным сильнодействующим наркотиком. Знает, что опасно. Понимает, что ничего хорошего не выйдет. Но упрямо, медленно теряя голову, втягивается все сильнее, погибая от эмоциональной ломки каждый раз, когда не получает необходимой дозы. Наверное, пора было бы уже ввести какой-нибудь тариф, что-то вроде: «Сильнодействующее вещество - Канеки Кен. 10г 10 мин – 200 йен. 60г 1 час (внимание, акция!) – 1000 йен. Необходимое количество для нормального функционирования организма в сутки – центнер, блин 4 часа». Механический женский голос в голове скептически интересуется: «Не желаете ли вы увеличить дозу, господин Нагачика?». Хидэ отпивает немного купленного ему кем-то из старшекурсников[1] виски и усмехается: «Да, черт возьми, желает». *** Канеки Кену не так давно исполнилось девятнадцать, и к списку его привычек можно было смело добавить пункт «кофе». Не такой, какой обычно пьют люди по утрам, чтобы немного взбодриться. А невыносимо горький, крепкий растворимый кофе, где как минимум половина чашки, по мнению Хидэ, занимали зерна. Нагачика, честно говоря, вообще не понимал, как этот, с позволения сказать, напиток вообще можно держать во рту более двух секунд, не выплевывая. Не говоря уже о регулярном его употреблении. И какое-то время постоянно шутил о странных предпочтениях друга. Ровно до тех пор, пока не догадался о причинах. Итак, Канеки с недавних пор стали мучить кошмары. Причем снилось ему явно что-то очень тяжелое. Совсем как книги, которые он так любит читать. Хидэ узнал об этом совершенно случайно, когда друг при просмотре очередной серии уже засмотренного до дыр сериала вырубился от, очевидно, недосыпа. Будить его для того, чтобы отправить домой, Нагачика посчитал неправильным, поэтому, переместив брюнета на свою кровать и накрыв его каким-то валяющимся рядом пледом, лег на диване, с трудом прогоняя навязчивое желание разместиться рядом. Проснулся он, как уже можно было догадаться, от громкого крика из соседней комнаты. Настолько громкого, что теперь Хидэ был очень рад тому, что родители уехали на несколько дней в другой город. Парень, на самом деле, уже почти не помнит события той ночи. В памяти сохранились лишь основные образы вроде мелко дрожащего Кена, судорожно цепляющегося за его футболку и сильно прижимающегося к нему всем телом, мягких поглаживаний по спине и волосам сквозь объятия, тихого шёпота на ухо вроде: «Все хорошо, Канеки. Ты здесь, со мной. Ты в порядке» и, о чем Нагачика тщетно старается не думать до сих пор, «Не уходи. Прошу тебя, ты мне нужен», надрывно произнесенное через всхлипы. Как выяснилось еще немного позже, спал Кен два часа в сутки. В лучшем случае, чтобы вы понимали. И Нагачика, как хороший друг, кем он себя считал, принял очень мудрое и обдуманное решение «помочь» парню с этим покончить. Нет, конечно же, подставлять лучшего друга перед университетским психологом, который уж очень любит совать нос куда не следует, он не стал (хоть и думал об этом). А вот прийти к нему домой посреди ночи с набитыми вещами сумками и с порога заявить «Я буду жить с тобой!», - это да, в этом ему, как оказалось, равных нет. Канеки тогда, недовольно ворча и бормоча себе под нос что-то вроде «вот и спи теперь на лестничной площадке, придурок» и «тяга к комфорту атрофировалась, что ли?», все-таки согласился лечь вместе, ибо второго футона[2] у того не наблюдалось. С переездом Нагачики в квартиру Кена лучше, стоит отметить, стало не только изрядно вымотавшемуся парню. Помимо деления арендной платы напополам и сокращения расходов Канеки на еду, так как Хидэ закупался продуктами на месяц вперед за свой родительский счет, блондин обзавелся отличной возможностью наблюдать за другом почти круглосуточно, что, разумеется, не могло его не радовать. От кошмаров Канеки тогда избавиться все-таки удалось, правда, только при том условии, что спали они в обнимку. Блондин, отметив про себя этот занимательный факт, мысленно станцевал лезгинку, признался в любви токийскому памятнику Уолту Диснею и уже готов был выучить русский язык за неделю, как весь его оптимизм разбился о фразу «Чокнулся? Мои кошмары – не повод спать в одной постели». Но Хидэ, пусть это и редко сходило ему с рук, слишком привык делать то, чего по определению делать не следует. *** Нагачика уже не мог вспомнить, сколько они выпили и как именно добрались до дома, но тогда, когда его уже-не-факт-что-лучший-друг так яростно срывал с него одежду и страстно припадал к его шее, ему было абсолютно точно на все это наплевать. Как, в прочем, и на все последствия. Он помнил, как Канеки целовал его: жестко, властно, не позволяя лишний раз вздохнуть. Помнил, как тот, буквально впиваясь в его тело, оставлял багровые метки. Помнил, как тот ласкал своими черт-возьми-какие-же-они-все-таки-охуенные-пальцами его выгибающееся тело, разом доводя парня до сногсшибательного оргазма. Хидэ, вообще-то, мог детально описать весь процесс, начиная с легкого пьяного поцелуя, продолжая долговременными ласками и осторожной подготовкой и заканчивая страстным и, твою-ж-мать-влюбился-в-самого-бога, самым приятным на его памяти половым актом, но теперь, легко проводя ладонью по лицу спящего сожителя, о тех самых последствиях таки пришлось задуматься. Наутро они, единогласно решив опустошить найденную в доме бутылку крепкого алкоголя для храбрости и поговорив на тему сложившейся весьма неоднозначной ситуации, решили, что, наверное, «можно будет попробовать». И пусть кто-то, в очередной раз размахивая перед лицом сборником-непонятных-моральных-ценностей, будет, пуская пену изо рта, кричать, что-то вроде: «Это мерзко, мелкий выродок», в голове Хидэ, он, опять же, готов был в этом поклясться, механический голос на пару мгновений приостановил обратный отсчет. *** Малышу Хидэёши уже давно не десять неполных лет, но он так и не смог понять, почему на роль своего друга выбрал самого невзрачного, нелюдимого и, возможно, даже несколько занудного мальчика из параллельного класса. Но если бы кто-нибудь из тех самых популярных детей посмел упрекнуть его в ошибке, тот-самый-солнечный-добрейший-мальчишка без колебаний расквасил бы заносчивому ублюдку нос. Потому что Канеки-Кен-чертов-заучка-из-параллельного-класса оказался лучшим, что с ним когда-нибудь случалось. Нагачике Хидэёши уже чуть больше двадцати одного года, и он, пожалуй, должен начать думать о семье, детях, работе и прочей никому не интересной ерунде, но он по-прежнему, как и делал на протяжении всего года, приходит к своему жениху на кладбище, где неизменно сияет на солнце мраморное надгробие и чувствуется под истощенными кистями рук надпись: «Канеки Кен. 20.12.1995 – 20.12.2015». Хидэ помнит, как Канеки, кажется, буквально за пару месяцев до момента своей смерти, отложив в сторону очередную книгу и откинувшись на спинку дивана, внезапно произнес: «Смерть в день своего совершеннолетия... Ты не находишь это символичным? Если бы кто-то по какой-то причине написал историю со мной в главной роли, я бы предпочел умереть именно так». Нагачика тогда нервно рассмеялся, спросив, не входит ли в его планы «жить долго и счастливо», но тот, наградив его нечитаемым взглядом, лишь пожал плечами, мол, кто его знает. Хидэ помнит, что Канеки Кен, черт возьми, непозволительно часто цитировал Кафку, и вот сейчас, девятнадцатого декабря уже-не-важно-какого-года, проводя пальцем по выгравированной на камне надписи «Оставьте книги. Это всё, что у меня есть», он понимает, что Канеки-Кен-чертов-идеальный-бойфренд явно его недооценивал. Канеки Кен для него, в душе еще мальчишки, действительно оказался сильнодействующим наркотиком. Вот только Нагачика, прежде с каждым днем упрямо увеличивающий дозу, так и не смог избавиться от своей зависимости. Монотонный женский голос уточняет: «Вы уверены в своем решении?». Монотонный женский голос спрашивает: «Не хотите ли вы написать завещание?» Монотонный женский голос просит: «Пожалуйста, подпишите свое согласие на эвтаназию[3], Нагачика Хидэёши-сан». Хидэ вымученно улыбается, откидываясь, наконец, на жесткую больничную кушетку, и закрывает глаза, так и не успев услышать произнесенное дрожащим голосом: «Я так и не дождалась тебя в клубе обожателей Канеки Кена, Нагачика-кун». А механический голос в его голове, наконец, смог завершить обратный отсчет. Сегодня, двадцатого декабря две тысячи шестнадцатого года, в 00:01 по токийскому времени.