Не похожа

Тина привыкла. Это слово она говорит, пожалуй, чересчур часто. Привыкла спать урывками, менять места, города и страны, искать Куинни и слишком много думать. Тина привыкла. Ждать Ньюта, когда он уходит по очередной просьбе Дамблдора или Министерства (последнее бывает намного реже). Привыкла зажигать светильник и бездумно смотреть в книгу или спускаться в шатёр и ждать Ньюта там: Тина как никто знает, что каким бы уставшим он не был, животных он навестит. Тина привыкла. К тому сжимающему чувству, появляющемуся под сердцем каждый раз, когда он уходит. К беспокойной бессоннице. К чашке какао на ночь. К тому, что Нюхль в конце концов забирается к ней на колени и ждёт хозяина с ней вместе. Им приходится менять города так часто, что восторг от путешествий сменяется усталой спешкой, а ощущение потерянности в новом месте пропадает. Тина знает одни и те же дежурные фразы по-французски, по-немецки, испански, итальянски, немного по-японски и недавно выучила «спасибо» по-русски. Она привыкла учить новые слова и догадываться по интонации о сути сказанного. Привыкла к министерским волокитам и часам ожидания секретарей, министров, президентов и чиновников. К их чванливым лицам и высокомерным разговорам ни о чем. Привыкла к архивам, к отвратительному кофе в министерствах. К отсутствию нормального питания и порт-ключам в виде швабр, вёдер и старых ботинок. Тина привыкла, что в Нью-Йорке устраивает всю команду волшебников в двух квартирах — Якоба и своей, а в Англии всех обеспечивает спальными местами Ньют. Привыкла к спорам о том, что она не собирается спать на единственной кровати в его доме, пока остальные занимают диваны и островки пола. Привыкла к спорам о том, что Ньют не собирается занимать в её квартирке слишком много места, потому что у него есть чемодан. Она привыкла к вызовам посреди ночи, к зелёным вспышкам заклятия и к прикосновениям Ньюта, когда он пытается прикрыть её собой. Тина привыкла ко всему. Кроме страха. Потому что — признавать это не хочется, но руки дрожат, и ноги грозят подкоситься — ей страшно. За Куинни, которая сейчас Мерлин знает где с самым опасным волшебником. За Якоба, потому что он не-маг, оказавшийся в эпицентре войны волшебников. За мир, в котором они живут — потому что он до невозможности хрупкий, только задень неосторожно — и рассыплется. И больше всего, конечно, ей страшно за Ньюта. Потому что она как никто знает, насколько самоотверженным он может быть. И, следовательно, насколько уязвимым. Она прекрасно знает, что легче не испытывать ничего, не давать врагам повод уничтожить себя, но ничего не может с собой поделать. Поэтому она почти не спит. Поэтому спорит о кровати. Поэтому истощает себя — чтобы хоть немного быть спокойней за него. Чтобы хотя бы за кого-то быть спокойной. На исходе четвёртый час ночи, и небо начинает румяниться зарей, а Ньюта все нет дома. Тина прекрасно знает, что ничего серьезного сегодня быть не должно. Но это не помогает. И лишь мягкая шерстка Нюхля, задремавшего на её колене, приводит Тину в чувство, самую малость похожее на спокойствие. Потому что Нюхль спокоен. Она откладывает книгу, которую читает третью ночь подряд, на той же самой странице и осторожно, стараясь не потревожить зверька, тянется к лампе. Темнота обнимает её за плечи, и Тина обещает себе, что прикроет глаза только на секунду. Но засыпает. Потому что на одном волнении далеко не уедешь. Ньют приходит через полчаса. Заслышав сопение Нюхля, проходит в гостиную. И застывает на пороге. Потому что Тина, с которой они этим утром опять спорили о местах для сна, почти клубочком свернувшись, спит в кресле. А на плече посапывает довольный Нюхль. Ньют прекрасно знает, что Тина делала. Они мотаются по миру уже полгода, и трудно не заметить, как какое-нибудь окошко поспешно гаснет при его приходе. Как шуршит в спящей тишине её платье или пальто. Как шлепает лапками по паркету Нюхль, сбегающий от неё — потому что никто так его не привлекает, как Тина, на чьих руках он готов нежиться хоть всю жизнь. Тина интересней, чем серебряные ложечки. И вот сейчас эта истощенная, определённо, больше него, испуганная до вымученной храбрости девушка спит. Наконец-то, думает Ньют. И собирается уйти, как вспоминает: это самое неудобное кресло в его доме. Поэтому он не позволял Тине спать на нем, предпочитая покой других своему собственному. Мерлин, и что же делать? Палочку он благополучно оставил в кармане пальто, решив, что сегодня она больше не понадобится. Тина оказывается очень легкой. Даже слишком. Она опускает голову ему на плечо, и впервые за долгое время складка между бровей исчезает. Сонно бормочет, почти мурлыкает: — Что ты делаешь? Ньют шепчет: — Тебе не будет удобно там спать. Девушка слабо качает головой: — Я привыкла. И Ньют замирает посреди лестницы на мгновение. В спящей тишине его дома слышно только их собственные дыхания и скрип половиц. Тина чуть поворачивает голову, снова шелестит: — Я привыкла. Ньют даже боится спрашивать, к чему. Все, что ему остаётся — не слишком тревожа сон, отнести в спальню. Уложить на кровать, укрыть одеялом и закрыть за собой дверь, устроиться на том самом неудобном кресле. Завтра Тина будет ругаться. Завтра. Но сегодня — Ньют знает это — она, по крайней мере, выспится. Тина привыкла ко всему, кроме заботы. А вот он привык заботится.