Просто такая сильная злость

Отабек следил за Плисецким, судорожно прижимая к груди несуразного плюшевого медведя, которого так и не выпустил из рук после объявления своих оценок. В принципе, надеяться было уже не на что. Призового места не видать – ни Кацуки, ни Леруа ему обойти не удалось, а Юра наверняка обойдет его самого. Если не случится чего-нибудь совсем из ряда вон. Господи, хоть бы ничего не случилось. Юра уже упал на четверном тулупе, но сразу поднялся на ноги, да и, к тому же, имел существенную фору благодаря ошеломляющему успеху в короткой программе. Четыре с половиной минуты близились к завершению, но наиболее мучительные прыжки стояли во второй половине программы, а в самом конце – сложный каскад. Это при том, что катался Плисецкий сегодня как-то особенно агрессивно: не с балетной, а прямо-таки звериной грацией, которая не могла его не вымотать. Отабек надеялся только на то, что это не произойдет раньше финальных аккордов. Улыбаясь самым уголком рта, он почти не переставал хлопать – один сложный элемент шел за другим, Юра нанизывал их, как идеально гладкие, блестящие жемчужины на нитку, тянущуюся за лезвиями его коньков. Кацуки Юри был хорош, но если он победит, это будет несправедливо. Отабек так и скажет Плисецкому, если придется его успокаивать. Под сердцем что-то кольнуло – не больно, а скорее приятно, но при этом как-то тревожно. Наверное, сопереживание. Он невольно представил себе, как сидит в раздевалке вместе с Юрой, и тот плачет – нет, что за глупости, не плачет он, конечно, но очевидно расстроен, прячет лицо в ладонях, и Отабек просто молчит, положив руку на обманчиво хрупкое, но на самом деле твердое плечо, давая понять, что он рядом и знает, каково это. Такого, разумеется, не случится. Сидеть вместе в раздевалке им не придется, а успокаивать Плисецкого будут Яков, Лилия и, может быть, Мила, да и то уже потом, после церемонии награждения и интервью. И вообще, нельзя позволять этим мыслям выныривать на поверхность. Юра должен победить. Разве это по-дружески – представлять как Плисецкий тяжело дышит, упираясь лбом в его плечо, потому что Отабек – единственный, кто может спасти его, дать ему силы сражаться дальше, снова взбираться на эту гору, единственный друг? Плисецкий выполнил идеальный каскад – последние прыжки – и теперь Отабек уже явно понимал, что им движет какая-то слишком уж страстная злость. На что? На кого? Неужели на Кацуки? Или произошло что-то еще? Они не разговаривали сегодня весь день, а у Юры семь пятниц на неделе, взрывается до того, как спичка чиркнула. Он и в костюме своем, как магическое пламя, диковинный цветок, малиновые языки лижут темную сердцевину. Кто бы ни придумал этот наряд, он знал, что делает. Фея в белом превращалась в огненного демона и обратно с пугающей легкостью, а когда Плисецкий выбирался из костюмов, два образа сливались в нем в одну противоречивую, но такую цельную личность. Отабеку страшно было думать, на что еще способен Юра. Плисецкий завершил вращение и развел руки в стороны, дрожа всем телом. Раздались последние аккорды, и Отабек ослабил, наконец, хватку, погладил голову плюшевой игрушки, будто извиняясь, и приготовился в очередной раз рукоплескать прекрасному монстру. Но сегодня Плисецкий не выдержал свои обычные пять секунд. Он вдруг затрясся, издал какой-то сдавленный стон, закрыл лицо руками и грохнулся на колени. Дело, в общем, обычное – особенно после произвольной, особенно в финале. Кацуки вон тоже мордой по льду возил. Но Юра два раза глубоко и судорожно вздохнул, а потом вдруг опустил руки и повалился на бок, стукнувшись головой об лед. Зал замолчал. Отабек опять с силой сжал медведя и сделал три шага вперед: первый решительно, но два других – уже колеблясь. Чем он может помочь? Медики должны быть недалеко, лучше, наверное, не путаться под ногами? Кажется, он дышит? Кто-то вдруг выскочил на лед и, неловко поскальзываясь, помчался к лежащей посреди белой пустыни черно-розовой тряпочке. Зеленые штаны, темно-красная куртка… Леруа? Зачем он? Что происходит? Леруа достиг своей цели за несколько мгновений, буквально в три прыжка – благо длинные ноги позволяли, неуклюже плюхнулся рядом с Плисецким, закрывая его от Отабека своей широкой спиной. Справа в коридоре, наконец, зашевелились. Казалось, что прошла вечность, но на самом деле – не более десяти секунд, и люди только начинали приходить в себя и как-то реагировать. На трибунах зашумели, Яков вцепился руками в бортик, где-то с другой стороны от Отабека в панике прыгали Виктор и Кацуки, у дверцы, словно из-под земли, возникли медики с носилками. Впрочем, Леруа, пока Отабек беспомощно озирался, успел подхватить Юру на руки, и тащил его обратно с удивительно безмятежным выражением лица, хотя причина такого спокойствия была непонятна – глаза Плисецкого по-прежнему закрыты, а голова откинулась назад, открывая фарфоровую шею как-то совсем уже неприлично. Неприлично? Почему, это же просто шея? Во всяком случае, он, очевидно, жив, и крови не видно. Сильно ли он ударился? Отабек переместился поближе к дверце, где координатор удерживал медиков, объясняя, что пусть уж чертов канадец принесет юное дарование сюда, раз никто его не остановил, кстати, почему его никто не остановил, интересовались медики, что за вопиющее легкомыслие, вдруг там что-то сломано? Внутри у Отабека все покрылось инеем. С Юры станется что-нибудь сломать и откатать до конца, превозмогая боль. Спортивной выдержки ему не занимать, в отличие от общечеловеческой. А вдруг он получил повреждение на том тулупе? Пусть не перелом, может, трещина… А Леруа сжимает его колено так, как будто завтра никогда не наступит. Яков продолжал ломать пальцами бортик, Лилия сжала губы так сильно, что они, казалось, вообще исчезли с ее лица, оказавшийся вдруг рядом Виктор жевал свой бейджик, но вокруг люди уже оправились и достали телефоны. Отабек очень надеялся, что сегодня вечером, пролистав ленту Инстаграма, Юра разобьет о голову Леруа что-нибудь тяжелое. Сегодня вечером, когда все уже будет позади. С этого момента Отабек потерял способность следить за ситуацией. Руки Леруа стискивали левая – плечо, а правая – коленку. Он почему-то не видел лиц ни Юры, ни канадца – может, кто-то их заслонил. Или он просто не смотрел – не было сил смотреть. Леруа протиснулся мимо медиков, мимо Отабека с Виктором, на него кричали, он никого не слышал, опустил Юру на скамью, поддерживая затылок. Люди толпились вокруг них, ничего уже не было видно. Оценки не объявляли, хотя можно бы и объявить, все равно ведь придется. Виктор исчез – побежал узнавать, что с Юрой, и Отабек тоже мог бы, и даже должен бы, ведь они друзья, но ему эти вещи никогда не удавались. Он не умел скакать вокруг и заламывать руки. А вот Пхичит скачет, хотя ему-то что за печаль – он вообще-то с Плисецким знаком? Отабек знал, что медики разберутся лучше, что он будет только мешать. Потеряно разглядывал медведя. Из плюшевой лапы на месте соединительного шва выбивался пух. Лапы Леруа на изящном плече, на худой коленке, на пшеничном затылке – чтоб из них тоже пух повыбивался, или что там у него внутри, не кровь же. Может быть, яд. В какой-то момент чувство паники рассеялось, и, хотя Юру все еще скрывали от него спины спортсменов, медиков и журналистов, Отабек по каким-то неуловимым признакам понял, что все хорошо. Он с облегчением вздохнул. Начали объявлять баллы. До сих пор не было ясно, что случилось с Юрой – кроме того, что он победил, обойдя Кацуки всего на двенадцать сотых. И Кацуки тут как тут, смеется, обнимает Виктора. Разве японец не собирался взять золото? Сам он на четвертом месте, но это и так было очевидно. Где чертов канадец? Надо бы поздравить Юру, спросить, как он. Отабек уперся стальным взглядом в рослые спины, мысленно приказывая им расступиться – и внезапно они подчинились. Все это было похоже на сон, который страшен настолько, что почти повторяет реальность, за исключением одной маленькой детали, с которой что-то не так и которая этим сводит тебя с ума. Юра пришел в себя, он улыбается – уже знает, что победил, но слишком устал, чтобы бурно радоваться; в руке бутылка воды, на лбу капли пота, лицо бледное, как пресловутый лед. Лилия сидит слева от него вполоборота и, положив руку на щеку Плисецкого, что-то говорит с очень серьезным и даже недовольным лицом. Значит, точно все в норме – для Барановской это обычное выражение. Яков как-то неловко трется позади Лилии. Почему-то не садится. Хотя очевидно почему. Другой вопрос, почему ты, Отабек Алтын, не можешь сам себе признаться в том, что видят твои глаза. Ведь они все видят. Леруа сидит с другой стороны от Плисецкого. Невозможно не обратить внимание, правда? Он такой высокий, широкоплечий, такой красно-зеленый. И улыбается, как будто у него лампочка во рту. И Юра ведь не просто так сидит. Тоже не заметил, Отабек, да? Он сидит лицом к Лилии, как и она, вполоборота, опираясь спиной на грудь Леруа. А Леруа машет правой рукой в камеру. Правой машет. Машет. А левой обнимает Плисецкого. И пальцы этой мерзкой левой руки лежат у него на животе. Три – большой, безымянный и мизинец – на черной плотной ткани, но два – указательный и средний – на малиновой вставке из более тонкого материала. А на спине этот отвратительный костюм – не более чем полупрозрачная черная сетка. На той самой спине, которая прижата к Леруа. Отабек был слишком далеко, чтобы действительно что-то разглядеть, но ему казалось, что средний и указательный пальцы надавливают чуть сильнее, чем другие. И рука Леруа не просто так лежит на талии Плисецкого, а сжимает, притягивает его ближе. А Юра ведь утверждал, что терпеть не может, когда его трогают почем зря. Ведь он жаловался на канадца, говорил, что тот дразнит его, что раздражает сильнее, чем Кацуки. Отабек изо всех сил надеялся, что Плисецкий просто не вполне осознает происходящее. Может, у него сотрясение мозга? Может, он думает, что это Яков его обнимает? Перспектива едва ли не хуже, но пусть, Якову уже семьдесят, черт с ним, пусть бы обнимал. Но тут Лилия произнесла что-то очевидно безапелляционное, отвернулась и встала, а вслед за ней развернулся и Юра, и Леруа не убрал свою руку, немного ослабил хватку, но продолжил придерживать за талию, и тогда Плисецкий посмотрел на него и ничего не сказал. Он не отпрыгнул, не заорал, как хотелось Отабеку, но и не улыбнулся – просто промолчал. И, конечно, он прекрасно знал, чья это грудь и чья это рука, ему наверняка сказали врачи, да и сам Леруа не мог не похвастаться, что первым помчался его спасать. Рядом какая-то девица фотографирует это на телефон. Юра, наконец, встал и сделал нетвердый шаг – Леруа схватил его за локоть и прекратил лыбиться. Они перекинулись парой слов с Барановской. Юра тоже что-то сказал, чуть заметно кивнул в сторону Леруа. Барановская поджала губы и взяла Плисецкого за второй локоть. Все вместе они удалились под трибуны. Юра двигался достаточно уверенно, но локти вырывать не пытался. Процессию замыкал неуютно выглядящий Яков. – Видел? – вдруг спросил кто-то справа. Отабек резко обернулся. Крис Джакометти протягивал ему свой телефон. Открыт Инстаграм, на экране – кто бы вы думали? – бесчувственный Юрий Плисецкий на руках Жан-Жака Леруа. Они хорошо смотрятся вместе. Леруа высокий, стройный, мужественный, настоящий рыцарь. Плисецкий, вместе с сознанием потерявший и солдатскую стать, и взгляд воина, тонкий, изящный, хрупкий. Под фотографией тысячи хэштегов, геолокация указана, а Крис, паскуда, проматывает страницу вниз, и там еще, и еще, и даже корявые снимки с экрана телевизора, эта блядская рука, два пальца на малиновой ткани, Юра, Юра, как же так. – Глупо как-то, – усмехнулся Крис. – Я думал, это ты у нас специалист по спасению феечек. – Не называй его так, ради всего святого, – как-то не в тему жалобно попросил Отабек. – Не буду, – покорно согласился Крис. – Я не хотел обидеть. Но ты только представь себе газеты завтра! Из-за вашего турне на байке все как-то двусмысленно выходит. Прямо любовный треугольник! Крис засмеялся, для него происходящее было просто остросюжетным развлечением. Отабек разрывался между тем, чтобы врезать ему, и тем, чтобы немедленно бежать в Казахстан. – Что с ним было? – наконец спросил он – так резко, что Крис застыл в недоумении. – С Плисецким? Не знаю, обморок. Он быстро в себя пришел. Перенапряжение, наверное, я не разбираюсь. Сам всегда стараюсь выступать на позитиве. А ваш Юрочка в один прекрасный день просто лопнет прямо посреди катка от всей этой злости. Но ты сам его спроси, вы же друзья. – Спрошу, – соглашается Отабек и не знает, спросит ли.