Я предлагаю игру, или День, когда можно...

Пятница

Я иду по Косому переулку, глазея по сторонам. Каждая такая вылазка повергает меня в уныние и недоумение и, если злоупотребить, непременно закончится депрессией, но я не мазохист. Вроде бы. А ведь раньше понятия не имел, что такое депрессия, а тут вот она, вляпался однажды и теперь балансирую на самом ее краю постоянно, как канатоходец, как по бордюру идти: с одной стороны газон, с другой — лужа огромная. Только в моем случае с одной стороны «как хорошо, что мы победили», а с другой — «лучше бы я там и сдох». И я иду: в одну сторону не могу, а в другую очень уж не хочется. Иду сосредоточенно и напряженно. А все для того, чтобы поменьше смотреть по сторонам. Я научился. Потому что мир вокруг кажется плохой декорацией, ослепительно блестящей, льстивой, слащавой. А если с миром все же все в порядке, придется признать, что это я совсем неуместен в этой новой жизни. Он после войны восстанавливается, расцветает, а я как был гусеницей, так и остался. Только вот совсем потерялся во всех этих красках. Мне тошно от того, что раньше приносило удовольствие, а самое страшное — я разучился верить людям. Сразу после битвы за Хогвартс вдруг из мальчишки, которому не верили, которого считали сумасшедшим, лжецом, я превратился в легенду, у которой не просто каждое слово истинно — каждый вздох священен. Стоило про невиновность Снейпа сказать, как его тут же оправдали, даже в школу вернули, лечение лучшее оплатили, Мерлина дали прямо там, в чистенькой палате. Интересно, как он. Что он чувствует? Научился ли жить после войны? Но не об этом. И вот только я понял, что от репортеров нужно бежать, а лучше вообще не показываться им на глаза, только начал замечать за собой первые привычки одинокого волка, сторониться людей, как общественность великодушно потеряла ко мне интерес. Не всякий, конечно, но преследовать репортеры перестали. Осталось только почтительное уважение. Если на улице встретят, интервью требовать не станут, только кивнут; если взглядом встретятся, потом коллегам скажут: «А я Гарри Поттера сегодня видел», — как о доброй примете. Только Скитер осталась неадекватной, но от нее и раньше тошнило. И тут-то — живи и радуйся. А я не могу. Этот вопрос извечный: «Мистер Поттер, что вы планируете делать дальше?». А я если бы знал. Не задумывался так далеко. Раньше только и было — найти крестраж. На отдаленное будущее — выжить. А теперь? План выполнен, теперь свобода. Больше никакого пророчества. А дальше-то что? С этой дурацкой пьянящей свободой? И общественность одобрительно закивала: «Нужно герою прийти в себя». Все уже в себе, а я как будто нет. Опять инородный, чужой. А друзья смело шагнули в новую жизнь. Широкий шаг. Уехали из страны, остались строками в письмах. И ведь обвинять их не в чем, но так тошнит от мысли, что они променяли меня на бутафорию мира. А, черт с ним: меньше думая, спокойнее буду. Я захожу в старенький, тускло освещенный бар, ноги сами принесли, пока мысли витали где-то. Но идея хорошая, можно зайти, пятница же. Бар маленький, не самый уютный, зато людей мало. Вся мебель из грубой массивной древесины как в старых тавернах пропиталась запахами пива, вина и скотча. Столов свободных хватает, заняты только четыре: у входа пара, в центре двое мужчин, и еще трое подростков… а у стены, где потемнее, сидит до дрожи знакомая тонкая фигура, закутанная в черное, и волосы тоже черные. Ошибиться невозможно. Только недавно о нем вспоминал, и вот зельевар собственной персоной. Прохожу мимо, киваю приветственно и сажусь за другой стол у стены. Заказываю сливочное пиво, на Снейпа стараюсь не смотреть. Знаю, как важно личное пространство, тем более для этого в черном. Но взгляд непроизвольно тянется к бывшему профессору, ничего не могу с собой поделать и отвлечься никак не могу. Если бы речь шла не о Снейпе, я бы подумал, что соскучился. Но не по нему же. Просто интересно, как он, такая же шахматная фигурка в войне, как я, чувствует себя в этом новом блистательном мире. Не выдерживаю, встаю и пересаживаюсь за стол к зельевару. Снейп смотрит холодно, безразлично, но без негодования. А это почти то же, что рад меня видеть. Если бы был против, уже испепелил бы меня взглядом. — А я уж думал, протрете во мне дыру взглядом, прежде чем подсядете. — Здравствуйте, профессор. — Здравствуйте, Поттер. Не ожидал вас здесь встретить. Думал, вы предпочитаете более пафосные заведения. Зельевар пьет кофе. Черный. Без молока. Почти уверен, что и без сахара. Я чувствую его густой, горьковатый, но приятный запах. — Здесь людей меньше, — пожимаю я плечами. На лице Снейпа отражается понимание и согласие, которое он спешит спрятать в чашке. Смотрю на него выжидающе, спрашивая: «А что вас сюда привело?» — просто вслух не произношу. — Здесь варят отличный кофе. Понимает без слов. Как приятно. Даже я себя без слов не всегда понимаю. Хотя последнее время со словами тоже. — Как вы себя чувствуете? Уже вернулись к работе? — Да. Жить буду. Благодаря вам. Как ваши друзья? — Прекрасно. Гермионе предложили исследовательскую экспедицию в Китай. Рон поехал с ней. Уже месяца три назад. — Благородно с его стороны. — Как профессор МакГоногалл справляется с новой должностью? — Справляется. У нее есть для этого хватка. Задаю эти абстрактные вежливые вопросы, а самого распирает спросить: «Профессор, как вы спите по ночам? Не снятся кошмары? Не страшно ли вдруг стать единственным полноправным хозяином собственной жизни?». Снейп отвечает на безынтересные ему вопросы с самым бесцветным выражением лица, как пыль с комода вытирает. Играем в вежливый пин понг. Но профессор допивает кофе, ставит на стол пустую чашку и вот-вот уйдет, ускользнет единственный, с кем я сейчас хочу говорить. — Может быть вы выпьете со мной, сэр? — Не могу. За тем столом сидят мои студенты. Это было бы непедагогично. То есть пить в присутствии студентов — это непедагогично, а вытирать ноги о мои лучшие воспоминания во время занятий окклюменцией — это педагогично? Думаю об этом, но не произношу: не хочу спугнуть. Вместо этого спрашиваю: — Тогда, может, продолжим у меня? Не дожидаясь ответа, подзываю официанта и заказываю бутылку огневиски с собой. Снейп смотрит на меня удивленно, настороженно, с какой-то едкой ухмылкой, потом стирает все это со своего лица: — Только если не слишком долго. Я собираюсь еще поработать вечером. Я не верю своим ушам. Снейп согласился отправиться на Гриммо на стаканчик огневиски. Может, он тоже рад поговорить со мной. Может, не так безмятежна его жизнь. А, может, он просто издевается. Ведь что я вообще о нем знаю? Мы встаем из-за стола, выходим на улицу, провожаемые взглядами учеников Хогвартса, и трансгрессируем. На Гриммо мы оказываемся в тени деревьев, мелкая морось блестит в свете фонарей, липнет к одежде, охлаждает кожу. Моя рука все еще лежит на спине зельевара, прежде чем мы делаем первый шаг к входной двери. В доме как всегда беспорядок: в гостиной на диване валяется плед и целый ворох газет с объявлениями, письма на столе, ботинки возле камина. Я взмахиваю палочкой, и вещи начинают разлетаться по местам. Прохожу на кухню, здесь Кикимер, к счастью, помыл посуду. Достаю из шкафа два бокала, беру бутылку и возвращаюсь в гостиную. Снейп смотрит по сторонам, следуя за мной. Я сажусь в черное кожаное кресло у камина, киваю зельевару на второе такое же. Кресла гладкие и теплые от огня в камине. Одно из немногих приобретений, которым я доволен. — Вы отремонтировали весь дом? — спрашивает Снейп и берет из моих рук бокал виски. — Почти. Я действительно все здесь поменял. Сразу как осознал, что совершенно не понимаю, что делать со своей жизнью и как самостоятельно принимать решения. Ухватился за ремонт как за что-то, что в состоянии контролировать. Перевернул все, переделал, лишь бы только с ума не сходить. Все с шиком и размахом. Уже потом, пожив в новой обстановке пару недель, чуть не взвыл, осознав, что половину стоило сделать совсем по-другому. Но вот креслами был очень доволен. Хоть чем-то. Нетронутой осталась только комната с древом Блэков. Рука так и не поднялась стереть следы прежнего ужаса, обитавшего в доме. Слишком много воспоминаний связано с этим местом и с этими людьми. И я не могу позволить себе забыть, хотя каждый раз, оказываясь в тесном душном помещении, которое со временем обросло и другими напоминаниями о моих утратах, задыхаюсь от боли и ужаса. Я делаю глоток огневиски, обжигающего крепкого, с терпким древесным привкусом, так что на секунду перехватывает дыхание. Говорю: — Мне здесь непривычно. Снейп тоже делает глоток, но даже не морщится. Ни один мускул на его каменном лице не дрогнул. Мне кажется, он не изменится в лице даже перед смертью. Его правильные острые черты просто застыли вечной маской. Мне бы такой самоконтроль. А то моя несчастная рожа в зеркале вызывает только сочувствие. Делаю еще глоток, выпиваю залпом. Наливаю еще себе и Снейпу. Снова пью. Зельевар молчит, изучает содержимое бокала. Длинные пальцы с чуть выделяющимися суставами обвивают бокал властно, но небрежно. Так удав опутывает свою жертву как будто невзначай, пока не будет уже слишком поздно. Смертельные объятия. Снова глоток. Уже не так обжигающе, можно даже не морщиться. Зато все труднее сдержать рвущиеся из груди вопросы. — Мне здесь непривычно, — повторяю я. — В этом мире. Выжидающе смотрю на Снейпа. Ну же. Он молчит. Молчит, потому что он единственный никогда не был способен на пошлую лесть и сочувственное квохтанье. Но мне этого мало. Он здесь не затем, чтобы понимающе молчать. Хотя я ожидал, что он обзовет меня психом и уйдет. Но что-то в его фигуре выдает внезапное напряжение. Я делаю еще глоток, набираю в грудь воздуха. — Вы не скучаете по войне, профессор? Он на секунду замирает, не дышит, как будто даже сердце не бьется, но не меняется в лице. Как будто мы на допросе — и я его палач. — Что за глупый вопрос, Поттер? В его голосе звучит раздражение, а взгляд становится острым. И я не могу понять: его глаза блестят от алкоголя или от злости. И мне следовало бы сменить тему, сделать вид, что неудачно пошутил, сейчас же сдать назад, иначе я потеряю и это его терпеливое молчание, но меня уже не остановить. Чаша, почти до краев наполненная вопросами, заполняется алкоголем и опрокидывается через край. — Что вы чувствуете, став единственным хозяином своей жизни? — Я на допросе? Снейп лишь вымерено приподнимает бровь, но взгляд у него опасный. И я чувствую, что попал в цель, спрятанную глубоко внутри. — Нет, — мотаю я головой. — Тогда почему я должен отвечать на ваши глупые вопросы? Он готов уйти, отставляет в сторону пустой бокал, но почему-то медлит. Сердце мое бешено, аритмично скачет по грудной клетке, пульсом стучась в висках. — Неужели вы не чувствуете себя чужим в этом мире? Чем-то инородным? Он глядит испытующе как на экзамене, только я научился не бояться. Прямого взгляда. Нацеленной волшебной палочки. Такая смерть меня не берет. Мне бы не вскрыть себе вены теперь. Снейп вздыхает и встает. И если сейчас он уйдет, я сойду с ума. Может, в этот же миг, может — через год. Но я так остро нуждаюсь в нем, что почти кричу: — Что же вы чувствуете?! Неужели свобода для вас не имеет привкуса горечи? Он останавливается у самого камина, замирает, напрягается, о чем-то думает, а потом не оборачиваясь произносит: — Мне не хватает ощущения опасности. Я всегда ненавидел это чувство, как на острие иглы. Жил с ним все время, ежесекундно кляня. А теперь меня ломает. Его голос низкий, хриплый, сильный в напряженной тишине заполняет всю пустоту запахом озона, недавней грозы. И где-то в глубине моего сознания еще гремят отголоски его слов. А я стою после этой грозы с чувством, что Бог просто испытывал меня, наслал катастрофу, и я выдержал, буду жить. Разве теперь можно бояться? Снейп оборачивается, и взгляд у него как будто это он на экзамене. Но на моем лице, видимо, отражается такое облегчение, что он остается стоять возле камина. — Вы за этим пришли? Чтобы снова ощутить накал? — Рядом с вами, Поттер, это ощущение никогда меня не покидает. — Я предлагаю игру. — Какую еще игру? Нам не по десять лет. Снейп насмешливо и устало кривит губы, весь преисполненный яда, но не спешит разливаться насмешками. — Правда или действие. Правила вам известны. Всего лишь игра. — Я согласен. Слышу это, и не могу поверить, и держусь, чтобы все не испортить, — он все еще испытывает меня. — В пятницу здесь же. — Буду у вас в девять, — кивает, делает шаг в камин и исчезает во всполохе зеленого пламени. Меня как будто выпустили из чьего-то гигантского кулака. Кто-то великий разжал пальцы, просыпал меня на пол гостиной, почти не помяв. Живи, раз так хочешь. Без сил опускаюсь на пол с серебристым пушистым ковром подальше от жара камина, а в голове курантами бьются слова «Я согласен». И вдруг начинаю хохотать. Взахлеб. Игра началась.