Я предлагаю игру, или День, когда можно...

Пятница

В череде безликих одинаковых дней пятница блестит загадочностью, веет интригой, новизной. Как ни позорно признаваться, я весь — ожидание. А теперь жду его прихода чуть нервничая. Но Снейп придет. Всю неделю мне было легче от осознания этого. Ведь я единственный знаю, что он не счастлив. Смотрю в окно на обрывки мира в свете уличных фонарей. А между ними чернота. Весь мир состоит сейчас из темноты и освещенных кусочков. В этих кусочках моросит дождь, и кошка жмется к столбу, и все светло и очевидно — зато в густой темноте может быть что угодно. Где-то там я могу быть счастлив. Зельевар приходит за две минуты до девяти, камин вспыхивает зеленым и, облизывая с ног до головы, выпускает из пламени темную фигуру. Идеально черную, как тьма за окном. Принося едва уловимый запах полыни. Облегченно вздыхаю. Оказывается, я сильно нервничал. — Добрый вечер. Может, чаю? Снейп ставит на стол бутылку скотча. Я недоуменно смотрю на нее. — Собираетесь отвечать на вопросы трезвым? Да вы отчаянный, Поттер. Хотя я бы не отказался от чашечки кофе. Вы пьете кофе? — Нет. Никогда. После победы кто-то из министерства подарил мне все необходимое для его приготовления, но я так и не притронулся к подарку. Так что вы можете сделать кофе сами. — Нет уж. Боюсь, от министерских подарков у меня будет несварение. Он улыбается своей острой, хищной, но благодушной улыбкой. Так мог бы улыбаться василиск. Но Снейп действительно настроен миролюбиво. Сегодня перемирие. А завтра как пожар. Таким же должно быть перемирие с действующим вулканом. Я достаю бокалы, зельевар принимает их из моих рук, наполняет и возвращает один. — Вы первый, Поттер. Ваша была идея. Делаю глоток, потому что в горле пересохло, все внутри обжигает пряной горечью так, что я чуть не захожусь кашлем. Снейп прячет ехидную ухмылку. — Правда или действие? — Правда. Вопросы роятся в голове стаей диких плеч, а я не могу выбрать. — Что вы чувствовали перед смертью? То есть не смертью… Простите. Когда вы чуть не умерли. Снейп вздыхает и залпом осушает бокал, отставляет его в сторону и задумчиво складывает пальцы, едва заметно хмурится, на лбу проступает морщинка, а острые скулы напрягаются. Он воскрешает в памяти воспоминания той ночи, переживает все заново в мельчайших деталях, вздрагивает то ли от боли, то ли от страха и встряхивает головой, стараясь отогнать наваждение. — Сначала было облегчение. Боль отступила, и я подумал, что все кончено, я выполнил долг. А потом страх, что у меня остались незавершенные дела. Мое обещание еще не выполнено. Иррациональный страх, когда совсем скоро тебя не станет. И с этой мыслью вернулась нестерпимая боль. А еще был холод. Расходящийся от ног вверх, пока не сковал тело. Я ежусь и тоже опустошаю бокал. — Принимается. Ваш черед. — Правда или действие? — Действие. — Завтра же пойдете к Скитер и скажете, что вы алкоголик. Чуть не задыхаюсь от возмущения. Это жестоко! Снейп читает это на моем лице, невинно пожимает плечами и делает глоток скотча, чуть запрокидывая голову, так что над высоким воротником виден острый кадык. Он чуть манерничает, упиваясь собственным коварством. — Это за всю кровь, что вы мне попортили. — Идет, — скрипя зубами, выдавливаю из себя я. — Моего честного слова будет достаточно? — Вполне. Я вам верю. Ваша очередь. — Правда или действие? — Правда. Ему что, скрывать нечего? Или так он чувствует ту самую остроту момента. — Как вам удавалось так долго оставаться неразоблаченным Волан-де-Мортом? Я читаю на лице профессора отвращение, стойкую неприязнь и принимаю это на свой счет, но, как только он начинает говорить, понимаю, как ошибался. Снейп презирает себя. Сильнее, чем когда-либо презирал кого-то, даже меня со всеми моими недостатками, со всеми неприятностями, что я ему доставил, этот совершенно неуязвимый человек презирает себя. — Наверное, это всегда было во мне. — Что именно? — Подлость. Легко оставаться ублюдком будучи ублюдком. — Нет. Не то, — качаю головой я. Он хмурится, как будто я уличил его во лжи. — Вы хотите услышать мое мнение или свое собственное? — Я хочу правду. Он вздыхает: — Мне достаточно часто бывало больно, чтобы я научился прятать от посторонних свои раны. Видимо, это оказался полезный для жизни навык. Правда или действие? — Правда. — Кого из ныне покойных вы бы сильнее всего хотели вернуть? Я надолго замолкаю, перебирая в голове все имена. — Разве можно выбрать кого-то? — И все же постарайтесь. Я жду от вас не такого ответа. Мне тяжело говорить об этом, даже думать больно. Ведь столько людей погибло из-за меня. Я думаю о том, как здорово было бы однажды проснуться без саднящего чувства вины. Я представляю, что смог бы обнять маму или проводить вечера за беседами с Сириусом, но собираюсь с мыслями и произношу: — Люпина и Тонкс. — Вот как? — Их сыну нужна семья. У него должно быть настоящее детство, чтобы он мог заснуть под сказки мамы, полетать на метле с отцом, а не слушать рассказы о геройстве родителей. Так должно быть. Но так никогда уже не будет. — Это очень благородно с вашей стороны, заботиться о ком-то, а не о себе. — Не хотел бы я для Тедди своей судьбы. — У меня были оба родителя, и это не принесло мне особого счастья, — морщится Снейп. — Но мы отвлеклись. Ваш черед. Я хватаюсь за эту мысль. — Правда или действие? — Правда. — Какими были ваши родители? Зельевар напрягается, возводит непроницаемую стену холодности и высокомерия. Он стискивает зубы и тяжело выдыхает, стараясь успокоиться. Я вижу, как всего на мгновение по его лицу проскальзывает выражение, будто у него разом заболели все зубы. Эта тема — старая ноющая рана, которую можно спрятать, заклеить, можно даже врать всем, что прошло, но она всегда болит, если коснуться, и перед дождем, когда сидишь один и некому отвлечь от мыслей. А я беспринципно ворошу ее, срываю все занавесы. И уже готовлюсь снять вопрос как некорректный, но Снейп говорит: — Мой отец был пьяницей, которому не было дела до своей странной, чудаковатой жены и недотепы сына. Единственное, для чего мы были нужны ему, — обвинить во всех своих неудачах, а их было с избытком. А мама была выдающейся волшебницей, связавшей свою жизнь с идиотом и неудачником. Она была заботливой, внимательной, старалась компенсировать невнимание отца, как будто всю жизнь извинялась за него. Как видите, не только вам не повезло с отцом. Правда или действие? — Правда. — Вы поддерживаете отношения с тетей? — Нет. Мне кажется, они стыдятся, что я стал героем, а они так и не смогли меня полюбить. Теперь я независим и могу избежать этого взаимного неудобства. Правда или действие? — Правда. — Вы вспоминаете тех, кого убили? Снейп вздрагивает, сжимается, ощетинивается, смотрит волком и только что не рассыпается проклятиями. В его глазах жгучая боль и страх. Я чувствую, как он боится тех, кого уже нет. И по коже бегут мурашки, потому что я, как никто, понимаю его. Нет ничего страшнее молчаливого упрека тех, кто уже никогда с тобой не заговорит. И только ты в своем раскаянии, в приступах иступленной ненависти к себе даешь им голос, и тогда они нестройным звенящим хором начинают проклинать тебя монотонно… как отпевать. Я дрожу. Пугаюсь, что перешел черту. Но зельевар делает большой глоток и напряженным голосом произносит: — Вопреки расхожему мнению, у меня есть сердце. Я не бесчувственный монстр, Поттер. Я думаю о тех, кого убил ежедневно, я живу с мыслью о них. И постоянно задаюсь вопросом, можно ли было этого избежать. Но хуже всего, когда они приходят в мои сны. Просто стоят и смотрят без укора, без упрека, без слов и слез. Это действительно страшно, Гарри. Я ощущаю, как по коже пробегает дрожь. У Снейпа на лбу пролегает глубокая морщина, которая делает лицо усталым и бессильным. Из него как будто вытащили позвоночник, сняли с каркаса, он склоняется и сжимается, вся его защита, построенная на безразличии, высокомерии и отсутствие сострадания разваливается, оставляя его настоящим, живым и слабым. — Правда или действие? Его вопрос адресован мне, но я не сразу это понимаю: — Правда. — Что вы почувствовали, посмотрев мои воспоминания? И тут время задуматься мне. Меня тогда, как током ударило. — Как будто воздух из груди вышибли одним ударом, как падение с метлы. Я вдруг понял, что ни в чем не могу быть уверенным, во всем ошибался. Тогда, наверное, впервые почувствовал эту пустоту внутри, что сейчас просто пожирает. Тогда времени не было испугаться, а сейчас с ума сошел бы. Снейп кивает и отставляет бокал. — Хватит на сегодня. Уже поздно. Вдруг спохватываюсь. Совсем забыл, что существует такое понятие как время. Оглядываюсь — за окном высоко висит луна. Бутылка на столе пуста. Огонь в камине почти догорел. В образовавшемся полумраке холодный свет ложится на лицо зельевара, выделяя и без того слишком правильные черты лица. — Уже? — глупо спрашиваю я. — Уже. — До следующей пятницы? — До пятницы. Зеленая вспышка. Глаза болят и хочется спать. Я растекаюсь в кресле как необожженная глина. Внутри пусто. Пусто и так легко. Я засыпаю прямо в кресле.