незамеченная любовь

Портос ловит его улыбки. Арамис ловит подброшенные в воздух яблоки и иногда вместо простого «спасибо» делает шутливый реверанс. — Неужто снова выиграл в карты? Прогнав со своего места дʼАртаньяна и устроившись в привычной позе, спиной к столу, закинув ногу на ногу и чуть завалившись назад, он кладет яблоко рядом с начищенным до блеска мушкетом. Утренняя сырость, забравшаяся в складки плаща неприятным, пробирающим до костей холодом, заставляет его поежиться. — Ты ведь перестал помогать мне фокусами. Приходится выкручиваться самому. — Если хочешь, устроим представление хоть сегодня, — сначала Арамис равнодушно пожимает плечами, но потом вдруг оживляется, загоревшись какой-то свежей, едва появившейся идеей. — Только на этот раз ты. Ты будешь в центре внимания. — Исключено. — Портос смотрит на солнечный зайчик от чьей-то шпаги, упавший на щеку и метнувшийся прерывающейся полоской к подбородку. Кусочек света скользит ниже, задевает темную от кровоподтеков ссадину на шее, заплату на рубашке, не попавшую в нужный оттенок, пропущенную пуговицу и, резко сместившись в сторону, пропадает. Молчание, затянувшееся было, прерывается на несколько неуклюжих реплик, одна из которых — я не буду стрелять в твою сторону. — Откуда это упрямство? — Он смеется, черт бы его побрал, он в восторге от своих планов. И если такое произошло, если ему достаточно хорошо, чтобы веселиться, никто уже не способен его переубедить. — Мы можем договориться о размере мишени, ведь так? Портос мрачнеет, понимая свою полнейшую беспомощность перед карими глазами. Он почти готов признаться, что рядом с Рене у него трясутся руки, но что-то его останавливает. Неловкость? Возможно. Неподходящий момент? Отчасти. Вмешавшийся и прервавший разговор мальчуган, всерьез задавшийся целью использовать, если придется, все свое обаяние, но получить яблоко? Портосу приятно найти в этом причину. Арамис любит детей. Он рассказывает им сказки, катает на спине, позволяя обнимать ручонками шею, делится сладостями, в свободное время даже играет с ними в прятки, будто эти ребята, волей случая живущие рядом с гарнизоном, его собственные. Портос думает, что хочет видеть его таким чаще. Придуривающимся, сидящим на корточках перед какой-нибудь белокурой девочкой и стирающим с ее личика грязь чистым кружевным платком. Ему невероятно идет роль заботливого отца, вопреки всему, ладно вяжется с образом солдата, делает все эти маленькие поступки по-особому трогательными. — Ты ей нравишься, — говорит Арамис, и в его глазах безграничная нежность. — Снова возишься с малявками, — сдержанно бросает Портос, но только из желания сохранить определенный уровень безразличия, — не устал еще? Ему ли не знать, как ловко Арамис манипулирует, напрашиваясь на объятия. Дворовые псы, ищущие в случайных прохожих ласку, позавидовали бы его таланту. И если им приходится настойчиво толкать холодным носом ладонь, рискуя получить удар сапогом по лапам или, что еще хуже, под ребра, то Арамису достаточно носить рубашки из мягкого хлопка и доверчиво улыбаться. И именно такая улыбка появляется на его губах, когда он завязывает себе глаза черным платком и прислоняется к стене. Портос, в надежде скорее покончить с этим, стреляет сразу. Он уверен, что прицелился идеально, но на душе все равно остается неприятный осадок, словно от чего-то нехорошего. Ему кажется, Арамис мог бы выглядеть так, отдай капитан гвардии приказ прилюдно его казнить. Уж слишком беззащитен он без дублета и шпаги, без плаща, даже без своей шляпы с перьями. Запах разносится по гарнизону, подхваченный теплым порывистым ветром, путается в стропилах, падая в желтую листву вместе с тем, что осталось от дыни. Портос не может оторвать взгляд от смеющегося Арамиса, который, возможно, немного пьян?.. Отряхнувшись, он потягивается сонно, плавно, немного заторможено, выгибаясь с небрежным изяществом, как делают только при дворе. Портос скользит взглядом по стройной фигуре, смотрит, как задирается рубашка, настолько тонкая, что подол и рукава пропускают свет, и ему неуютно от собственных мыслей. У Арамиса шрам на животе и узкие бедра. — Продолжение увидите завтра, леди и джентльмены. — Поклонившись под одобрительные аплодисменты толпы, он снимает повязку, и кто-то тут же услужливо передает ему открытую бутылку вина. У Арамиса не такая уж твердая походка, потому что его совсем недавно ранили, но сколько бы Портос ни спрашивал, чувствует он себя нормально. Не так-то просто поймать его на лжи, хватающегося, пока никто не видит, за чугунную ограду в приступах слабости, которые ему, по всей видимости, кажутся позорными. Один раз у него темнеет перед глазами, едва он успевает переступить порог своей комнаты и скинуть сапоги, как-то в спешке и нервничая. Стен в пределах досягаемости не оказывается, а шатает страшно. Впервые он радуется чужому присутствию. — Рене? — Обхватив одной рукой талию, а другой придерживая голову, Портос обеспокоено вглядывается в бледное лицо, тронутое ярким нездоровым румянцем, чуть встряхивает, безуспешно пытаясь привлечь внимание. — Ты в порядке? Черт, да скажи хоть что-нибудь! — Сделав несколько шагов к кровати, он бережно роняет Арамиса на подушки и, нахмурившись, садится рядом. Не то чтобы он любил читать лекции, но тут, в полумраке комнаты, шаря под рубашкой и вытирая выступившую кровь платком, прежде чем на ощупь сменить повязку, не выдерживает. Идиоту с прескверным характером хочется свернуть шею. — Нормальные люди после таких увечий неделю проводят дома, отдыхая и поправляя здоровье. А ты? Решил не придавать значения, как же. Уроки фехтования для кадетов, верховая езда, драка в таверне с гвардейцами на следующий же день. Думаешь, зашил порезы, и все сразу замечательно, как по волшебству? Если ты еще хоть раз… — меньше всего Портос ожидает, что его перебьют. — Милый, твоя забота порой утомляет. — Арамис все же делает это, смотря совсем убито. — Заткнись, ради всего святого. Портос приподнимает его на постели и без всяких возражений заставляет обнять себя. — Послежу за тобой, раз ты не в состоянии спать по-человечески, а не час в сутки в лучшем случае. Арамис, вздохнув, жмется ближе, домашний, теплый, улыбчивый, пахнущий пылью после дождя, такой счастливый и ласковый, что в самых смелых мечтах — держать его в руках до рассвета. Он не отвечает ничего на замечание, хотя в иной раз сказал бы колкость, сидит смирно и тихо, уставший от саднящей боли. Положение не слишком удобное, но на его сохранение силы не тратятся, и от этого расслабленного состояния клонит в сон. Разжимая объятия, Портосу приходится наклониться, чтобы не разбудить его. Подхватывая упавшую поверх одеяла ладонь и целуя костяшки пальцев, он думает, что крепкий сон больше напоминает обморок. Он встречается взглядом со стоящим в дверях дʼАртаньяном, решившим не прерывать, терпеливо ждущим, понимающим. В комнате становится немного теплее. И нисколько не стыдно провести лишнюю минуту, гладя Арамиса по волосам. Не так-то просто заставить себя выпустить из кулака ткань рубашки, но подняться и выйти в коридор рано или поздно все равно приходится, пускай лишь из необходимости проявить вежливость по отношению к другу. — Поговори с ним, — просьба звучит ожидаемо мягко, а в голосе гасконца можно нащупать нотки беспокойства. — Ему необходимо отдохнуть пару дней. Он никого не послушает. Портос заметил бы, не без иронии, что стоит поменьше беспокоиться о его здоровье, отвязаться уже всем троим, но отдает предпочтение короткому кивку. — Атос разрешил применить силу, если потребуется, — ДʼАртаньян подмигивает. Его хорошее настроение не нуждается в серьезном поводе: достаточно, чтобы день в гарнизоне прошел без несчастных случаев или с минимальным их количеством, но тогда Констанция должна приготовить его любимый пирог в качестве компенсации. Он знает возможно больше, чем следовало бы, и, в связи с этим, старается поддержать, как умеет. — Считай, приказ капитана — оставить его здесь любой ценой. Скажи, пусть выбирает между немедленным принудительным лечением и отстранением от должности. Слова производят впечатление ободряющего хлопка по плечу. Портос, не ожидающий подвоха, отпускает смешок, но чувство довольства жизнью как-то разом испаряется, когда ему сообщают последние новости. Прием посла во дворце. Бессмысленное событие с претензией на серьезность, целое представление, раздутое из ничего, подкрепленное желанием произвести наилучшее впечатление. Французам не занимать гостеприимства, у них также нет проблем с чувством собственного достоинства: в высокие бокалы льется вино, графини шепчутся, прогуливаясь по саду, пышные разноцветные платья шуршат в танце, слуги отвешивают почтительные поклоны, потерявшие всякое изящество от тяжести подносов с фруктами, в светлых просторных залах ведутся беседы на отвлеченные темы, про испанцев в присутствии герцога отзываются лестно. И все это, пока идет война. Портос спрашивает, в полном ли составе мушкетеров короля будут ожидать у парадного входа. — Дело важное! — ДʼАртаньян сразу надувается, поджимает губы, энергично кивая, и на той же серьезной ноте заявляет: — Передам, что ты очень хотел, но не смог присутствовать. И как погано тебе от груза вины. Благодарность выходит скомканной и недоуменной, совершенно растерянной. Что может быть ценнее понимания? Они стоят некоторое время у выхода. Ветер подтаскивает к лестнице почерневшие листья, в воздухе бьется невидимый дождь — мелкий, редкий, но намочивший ступеньки. Грозящийся перерасти в ливень и сделать дорогу домой затруднительной, он становится причиной скорого прощания. Остаток ночи Портос проводит, прогуливаясь под навесом. Светает рано, и видит Бог, ему страшно вернуться, ведь впервые выдался подходящий день для признаний. Он думает, как же глупо портить хорошее. Вопреки этому представляет, как, дождавшись удобного момента, подойдет сзади, схватит покрепче, зажмет рот ладонью, чтобы отсрочить момент неизбежно отрицательного ответа. И только исключив возможность возразить, скажет прямо, просто, без предисловий, покрывая легкими поцелуями шею: «Я люблю тебя. Черт возьми, Рене, прости меня, если сможешь». Если прокручивать одну и ту же картину в голове несколько раз, то в нее почти верится. Он толкает дверь, всего-навсего собираясь пожелать доброго утра, спросить о самочувствии, но замирает нелепо на пороге. Арамис молится за мир во всем мире, стоя на коленях в казармах. И это еще одна вещь, которая задевает за живое. Он выглядит несчастным? Пожалуй. — Я помешал? Портос ненавидит грустные улыбки. — Ты никогда не мешаешь. Искреннее отвращение к себе. Вот что ему остается.