Трава на бетоне

— Скай. Скай оторвал взгляд от монитора, посмотрел на Арина. Тот повернулся на бок, подложил под голову искалеченную руку, проговорил: — Знаешь, что мне это напоминает? Я где-то читал про праздники, какие-то детские праздники. Там надо было ждать определенного времени, и появлялась какая-то хрень, которая приносила подарки. Детям нравилось. Когда я прочитал, я не понял, что в этом хорошего. А теперь понимаю — дело не в том, чего ждать, а в том, что ожидание в любом случае интригует, если даже ждешь смерти. Кажется, что начнется новая точка отсчета. Ожидания делят время на куски. До и после. Скай наклонил голову: — Интересные у тебя сравнения. Арин улыбнулся, потянул пальцами тяжелую металлическую цепочку, приподнял датчик. Мертвенный зеленый отсвет лег на его лицо, красивое, чуть ассиметричное, с тонкими чертами. За последние дни он изменился — стал непробиваемо спокоен, практически ко всему равнодушен, у уголков глаз залегли мягкие тревожные тени, и сами глаза смягчились. Если раньше в них горела режущая, как лезвие стилета, дерзость, то сейчас они наполнились гибельным ядом. Только один раз Скай видел, как он потерял самообладание, когда, выйдя на балкон, нашел его скорчившимся у перил, задыхающимся, побледневшим до синевы. Но это состояние быстро прошло, Арин после еще и посмеялся над собой и пояснил: «Просто вспомнил, как любил ходить по краю…» Неожиданно он заинтересовался собранными еще сестрой Ская, книгами, давным-давно запертыми в дальнем шкафу, и выволок их наружу. Подолгу лежал на полу, читая, подперев здоровой рукой подбородок, изредка перекатываясь набок, чтобы дотянуться до сигарет или стакана с виски. Скай ему не мешал — спиртное не давало никакого отрицательного эффекта, только разгорался в его глазах опасный, будоражащий огонек, но дальше дело не заходило. Удивляло другое — выбранные им книги были обычными школьными учебниками, и внезапный такой к ним интерес можно было объяснить только желанием напоследок забить мозги чем попало, лишь бы ни о чем не думать. В один из вечеров Арин, отложив книгу, прикусив зубами край стаканчика, вдруг сказал: — Времени почти не осталось, а я, как целка какая-то… — Шлюха ты чертова, неисправимая, — откликнулся Скай. — Я бы на твоем месте об этом не думал. Он знал, о чем говорит Арин — любая, даже самая условная близость стала для него мучительнейшим испытанием, даже случайное прикосновение вызывало у него практически физическую боль, не говоря уже о той панике, которая моментально разрасталась в глазах и лишала дара речи. Желания его не изменились, часто Скай ловил на себе его взгляды, такие же, как и раньше — с нескрываемым, манящим огоньком в глубине зрачков, но окончательно сломленная психика сопротивлялась любому проявлению этих желаний. Сам Скай иногда, наблюдая за ним, за плавно-сильными движениями тела, за тем, как он, задумавшись, прикусывает губу или проводит рукой по ярким отросшим волосам, понимал, что хочет его невыносимо, до боли. Избавиться от этого можно было только одним способом — прижать его к стенке и, не дав успеть испугаться, сломать выстроенный подсознанием заслон, дать возможность желаниям пересилить страх, но претила даже сама мысль о таком выходе из ситуации. Арин досадливо морщился, укладываясь спать один, подолгу ворочался, словно пытаясь что-то решить про себя, но так ни разу и не сделал первого шага, не справляясь с мучающим комплексом. Сегодня вечером, в его последний день, он, видимо, все же решил что-то изменить, потому что, закончив рассуждать об ожидании, встал с кровати, подошел ближе. Скай почувствовал на своей шее теплое дыхание и шелковистое, мягкое прикосновение его волос к обнаженной коже. Пытаться ответить на это прикосновение было рискованным, Скай понимал, как сложно Арину далась даже эта ласка, чувствуя спиной лихорадочное, тяжелое сердцебиение и ощущая с трудом сдерживаемую дрожь его тела. Он знал, что на преодоление себя Арина толкает лишь врожденный дух противоречия, даже перед лицом добровольно выбранной смерти он не может смириться с условиями, даже диктуемыми ему собственной психикой, поэтому не стал идти навстречу, отдав ему право решать самому. Около получаса бездумно раскладывая скопившиеся документы по папкам, Скай молчал, не обращая внимания на то, что сумерки уже сгустились, и раздражающий мятный свет датчика — единственный источник света после холодной белизны монитора. Двадцать один двадцать девять. Осталось тридцать одна минута. Тридцать. Арин вздохнул еле слышно, разомкнул руки, вернулся обратно на кровать и лег на спину, прикрыв глаза. Скай кинул на него взгляд, но ничего не сказал. Он открыл запароленную папку на рабочем столе, внимательно, в десятый раз перечел текст, закурил, задумавшись, и только потом снова посмотрел на часы. Семь минут. — Скай, — вдруг позвал Арин, — иди сюда. — Боишься? — Нет. Холодно. Я замерз. Скай аккуратно, не торопясь, затушил в пепельнице окурок, поднялся и подошел к кровати. Зыбкий туман окутал похудевшее тело Арина, положил медлительные вязкие тени на его кожу, лицо побледнело, но глаза смотрели спокойно. — Я же сам так решил, — проговорил Арин, пытаясь улыбнуться. — Я все всегда хотел решать сам… И решил же. — Молодец, — язвительно ответил Скай, ложась рядом. — Давай тогда сам делай, что тебе надо. Арин помедлил и осторожно, несмело коснулся дрогнувшими пальцами его волос, провел невесомую дорожку по скуле, тронул кожу шеи, остановился. Четыре минуты. Темные, пытливые глаза, загадка и тайна, неугасимый лихорадочный огонь и добровольно выбранная смерть. И последнее желание — снова вызов, снова вызов самому себе, искалеченному пережитым, снова загнанному в рамки, загнанному собственным страхом. Последняя черта. Что же это такое? К какой из последних черт он должен был придти? Полторы минуты. — На хрен все это, — севшим голосом, жестко и злобно сказал Арин, приподнялся резким движением, и Скай увидел решимость и знакомый дерзкий огонек в сверкающих глазах. — На хрен. Выбрал так выбрал. Решил так решил. Скай. Я скажу, мне уже все равно. Я тебя люблю. Скай притянул его к себе, закрыл глаза, дыша теплым горьковатым запахом шелковистых волос. Услышал, как он задыхается, услышал, как в последний раз сильно и отчетливо стукнуло его сердце и замерло. Года: завершены. Месяцы: завершены. Часов: 0. Минут: 0. Секунд: 0. — Я тебя тоже. Следующая секунда навалилась на Ская оглушительным потоком ледяной, забитой тяжелыми камнями неизвестности, шумящей волны. Она раскромсала душу в кровь, ударила прицельно, ломая привычный лед, заставив пожалеть о своей жестокости, заставив наклонить голову и прижаться губами к еле теплым губам Арина. Сколько приходилось мысленно извиняться перед ним и придется сделать это еще раз. Прости, Арин. Прости, иначе было нельзя, ведь я мог ошибаться… И было бы хуже. Прости. — Знаешь, — сказал он, — у меня есть все, что тебе нужно. Секс, алкоголь и сигареты. Как тебе? — Твою мать… — ответил Арин, поднимая голову. — Твою мать. * * * Щелчок автоматически открывающейся двери и слабый писк сканера оповестили о том, что Арин вернулся. Легкий шорох — о том, что он по привычке сбросил куртку на пол, а крепко сжавшиеся вокруг плеч Ская руки и горьковатый запах сигарет и пыли — о том, что он цел и не влип в очередные неприятности. — Пятая Черта, — проговорил Арин, нетерпеливо покусывая мочку уха Ская. — Я сделал это. Смотри. На стол легла тяжелая заламинированная папка. Сквозь грязный пластик виднелись густо исписанные листы. — Скай, мне нужно еще оружие, автоматику желательно… И взрывчатку из армейских «бесшумок». За Шестую черту нужно идти уже серьезным составом, там просто редкостные уроды обитают. Меня и в этот раз чуть не пристрелили, но дело того стоило. Жалко, что там фонит безбожно, долго не продержишься, иначе бы я вышел за Шестую еще позавчера. Скай, Пятая! Я три года пытался ее пройти, я задолбался просто… Не выдержал, уже на обратном пути просмотрел все, что удалось достать. Арин забрался на стол, сел, положив лодыжку одной ноги на колено другой, наклонился, жадно и нежно приник губами к губам Ская, улыбаясь: — Зря ты не хочешь со мной ходить. Мне тебя там не хватает — Это твоя последняя черта, — коротко возразил Скай. — У меня свои дела. Тем более, одиночеством ты не страдаешь. Арин сполз со стола, сел на колени Ская лицом к нему, крепко сжав коленями его бедра, потерся коротко стриженой головой о светлую синтетику его футболки: — Это мне не совсем подходит. Сам знаешь, в таких связях я всегда сверху, но мне больше нравится использовать твою привилегию на то, чтобы… — Шлюха, — отозвался Скай, не выдерживая, обнимая его за плечи, привлекая к себе, теплого, повзрослевшего, любимого. — Не без этого, — согласился Арин. — Потом обсудим… Моя последняя черта. Их десять. Потом испытательные полигоны… Потом… Потом я разберусь во всем этом и поставлю мир раком. Скай невольно улыбнулся: — Ты — мир, я — тебя? Арин подумал немного, кивнул: — Что-то вроде того. Не вижу в этом ничего плохого. Я без тебя устаю. Скай привычно потянул пальцами широкий ремень, пристегнутый одним концом к широкому ошейнику, другим к металлическим клепкам на черных запыленных джинсах. За эти семь лет Арин сильно изменился, но некоторые привычки остались при нем, и одной из них была привычка затягивать свое тело в ремни. Характер его превратился в дикую смесь неуправляемости и железной воли. Сбить его с толку стало невозможным, противоречить ему было бесполезно, указывать на ошибки — опасно. Да, впрочем, вряд ли кто мог упрекнуть его в совершении ошибок. С того момента как пять лет назад он вышел за Первую Черту и нашел там документы и данные, сведения о которых сначала тщательно собирал в Сети, его жизнь обрела смысл, и он явно не собирался отступать. Скаю на первых порах было сложно его поддерживать, сложно было налаживать связи с теми людьми, кто бы согласился на такую авантюру, а еще сложнее было заставить их понять, что они должны беспрекословно подчиняться девятнадцатилетнему пацану. Не обходилось без драк, пару раз информация была слита полиции, и дело заходило в тупик — все границы с Чертами перекрывались на долгие месяцы. Пару раз попав в перестрелки, Арин научился сдерживать нетерпение и такое время пересиживал дома или шляясь по улицам и барам. Иногда он устраивал показательные выступления, сцепляясь с теми, кого обходили стороной даже признанные авторитеты Тупиков. Скай знал, что этим он старался избавиться от чувства неполноценности, вызванного увечьем, и заставить других воспринимать его всерьез. Поэтому никогда не вмешивался, просто следя за развитием событий и, только при крайней необходимости звонил «оппонентам» напрямую и парой слов давал понять, что на следующей разборке неверное движение будет стоить им жизни. Период становления прошел быстро — Арин всему учился легко, умел принимать вещи такими, какие они есть и не питал никаких иллюзий. Отчасти эта черта его характера и убедила Ская в том, что его мечта дойти до испытательных полигонов и найти разгадку всему, что творилось в этом мире, была исполнима. Скай участвовал во всем этом косвенно, занимаясь своими делами и лишь снабжая Арина необходимым ему оружием, медикаментами и прочими вещами, которые было сложно достать. О прошлом Арин вспоминал редко и вскользь, лишь иногда дотрагиваясь пальцами уцелевшей руки до широкого сероватого шрама на шее, но Скай знал, что он ничего не забыл. Ночами Арин, потушив последнюю сигарету, поворачивался на бок и подолгу смотрел в лицо Ская, потом тянулся к нему, обнимал и шептал что-то неразборчивое. Потом улыбался и засыпал, спрятав голову у него на груди, так, как привык засыпать еще подростком. Часто Скай заставал его за тем, что он, свернув многочисленные окна открытых файлов на мониторе, складывал руки на столе и опускал голову, но потом вновь приходил в себя и снова принимался за работу, разбирая и рассортировывая полученную за Чертами информацию. Он изменился. Изменился и остался тем же. Тем, кто не умел жить, не борясь, но теперь нашедшим реального противника. — Я найду этих сук, — пообещал он как-то. — Я их найду и заставлю вернуть все на свои места. Я теперь понял, в чем загвоздка — людям, которые следят за датчиками, некогда думать о причинах. У меня времени полно, теперь никто не сможет сказать, когда я умру… — он остановился, словно что-то вспомнив, прикусил губу. — Уроды. За эти семь лет Скай только один раз видел его слезы — на Третьей Черте он потерял около пяти человек и, вернувшись, не выдержал, скинув куртку, прижался к Скаю и долго задыхался от боли и ненависти. Успокоить его можно было так же, как и в детстве — дав пинка под зад, что Скай и сделал, предварительно влив в него порядочную порцию спиртного. — Нервы у тебя ни к черту. Сам знаешь, за что взялся. Больше Арин не срывался, и научился планировать вылазки так, чтобы нести минимальные потери, успев урвать нужную информацию. Настоящей его победой стала Четвертая Черта, именно после ее прохождения он, просидев над разобранным датчиком Ская около шести часов, легко изменил показатели, увеличив сроки жизни на несколько лет. Эффект оказался возвратным, но Арин надеялся на Пятую Черту, поэтому особо не расстроился. Тогда он отчетливо понял, что идет к своей цели не просто так, осознал и смог доказать, что во взаимодействии организм-датчик-чип механизм самоликвидации является следствием симбиоза составляющих, а не врожденной настроенностью организма. И тогда же он впервые встретил упоминания о том, что на самом деле представляли из себя излучатели на орбите. Скай хорошо помнил его потемневшие, ожесточившиеся глаза, плотно поджатые губы. — И за это… И за это платят… Он поднял голову: — Скай, я понял, как с нами это сделали. Значит, я все исправлю. Сейчас, сжимая его в руках, лаская губами податливые губы, гладя гладкую кожу его плеч, Скай вспоминал легкие прозрачные вечера, которые Арин проводил над белым пустым листком текстового редактора. Вспоминал его кровь на своей коже, вспоминал тени у уголков сверкающих карих глаз, короткое «люблю», тугой пластик, рассыпавшийся на осколки в судорожно сжатой ладони и капельки кеторазамина на стрелках молодой травы. Травы, пробившейся сквозь бетон. * * * «… Только так, только этими строками я могу сейчас возродить в твоей памяти звук моего голоса. Ведь, если ты читаешь это, значит, я мертв. Я раньше не думал о том, что буду говорить после смерти так, сквозь микросхемы и электричество, да и вообще не думал, что захочу это кому-нибудь сказать. Сейчас я еще жив, сейчас я трогаю пальцами клавиши и чувствую их теплый пластик, смотрю на свои руки. Сейчас я слышу свои мысли, я думаю, чувствую холодок из-под неплотно прикрытой двери. А когда ты будешь это читать, меня не будет. Это странно себе представлять. Я не хочу, чтобы мои мысли, некогда бывшие живыми, запутались навек в паутинах проводов компьютера, так что, прочтя, сотри этот текст. За окном серая мгла. В комнате полумрак и редкие вспышки неисправной лампы. Я один, но это уже не пугает. Раньше было тяжело, сейчас уже нет. Чтобы давать жизнь, нужно хотеть это делать. Иначе не получится, как не получится ничего из того, что ты делаешь не по своей воле. Желание и любовь — неразлучны, вечно рядом, вечно вместе. Любишь — желаешь, желаешь — любишь. Чтобы я пожелал стать тем, кем являюсь, мне разрешили полюбить мир. Это оказалось несложным — наш мир достоин любви. Каким бы он ни был. Даже сейчас, смотря на туманы смога за стеклом, я понимаю, что его есть за что любить, а тогда, завороженный фильмами о прошлом, о траве, солнце и небе, я захотел что-то изменить. Как только ты чего-то хочешь из-за любви — ты попадаешь в ловушку. И я попался. Люди, говорили они, лучшая часть мира… Когда-нибудь мир очистится, вернется небо, но некому будет на него смотреть. Помоги людям увидеть небо, дай им жизнь, пожелай дать им жизнь. Когда-нибудь вырастет трава, но некому будет коснуться ее рукой. Стоит тебе лишь пожелать давать жизнь, и ты сможешь это исправить. Когда мне это говорили, я явственно видел, как кто-то касается пальцами упругих травинок, стряхивая с них капельки росы. Мне казалось, что, пусть пройдет не одна сотня лет, но если останутся люди и воскреснет мир, то я каким-то образом смогу это увидеть. Мне казалось, я вернусь с того света только из-за желания постоять за спиной человека, коснувшегося первой травы. Я думал о том, что обязательно это увижу, призраком ли, ветром ли… Когда стало понятно, что я согласен и моей любви и желания хватает, меня начали резать. Раскрывать ткани и часами вставлять в нервы ниточки-проводники. В каждый. Сеть проводников должна была быть замкнутой и опутать все тело. Забитые проволоками и растяжками открытые раны, пучки проводов и кусочки отмерших тканей на подносах. Это все, что я помню. Дело в том, что я только тогда понял, как бывает больно. Но об этом не стоит говорить — никто из живущих на земле не способен по-настоящему почувствовать боль другого. Скажу лишь одно — страшно узнать потом, что ты пережил это лишь для того, чтобы однажды к тебе пришли и сказали, что ты теперь обязан отдать то, что хранишь в себе, всего двум людям. Арин знает этих людей — те, кто продает жизнь, не могут добиться от нее взаимности. Поэтому им нужен был я. На этом бы можно было закончить. Я не смог простить предательства, я не смог справиться с собой и полюбить тех, кто через мою душу обманул целый мир. Возможно, я был неправ, но я не смог. Эксперимент провалился. Всех, кто принимал в нем участие, убили, лаборатория была разрушена — само существование этого проекта поставило под угрозу налаженную систему по продаже кеторазамина. Я потом много думал о том, почему я выжил. Зачем я выжил. Для кого? Я не нашел ответа. Я стал сумасшедшим, погребенным под слоем породы. Жизнь людей из Братства Воды — побочный эффект моего существования, я не любил их, я тогда вообще никого не любил. Моя жизнь стала адом. Бог — это тот, кто дает нам жизнь. Я был богом, заваленным изуродованными существами, втиснутым в каменную клетку, живущий одной лишь болью. То есть, таким же, как настоящий. Твое появление стало моим избавлением, убить себя мне не хватало духу — я слишком хорошо знал цену жизни, и мне было чего ждать. Пусть редко, но в моем подвале появлялся человек, который говорил понятные и простые вещи, который должен был все знать, и я был уверен, что он все знает, но он ничего не требовал. Я только потом понял, что ошибся — он ничего не знал, потому что, хоть и был разумным питомцем, но очень многого тогда не понимал… Я вообще во многом ошибался. Но это уже неважно — мои слова теперь память проводов, мои мысли лишь импульс. Уже неживой. Конечно, кому-то захотелось вернуть эту технологию, а я всего лишь неудачный экземпляр — мне опрометчиво оставили чувства. Экспериментальный экземпляр нужно разобрать, чтобы по его образцу создать других, но уже безошибочно, предварительно отсоединив душу. Я не буду сопротивляться этому, хотя знаю точно, что такая идея обречена на провал. Теперь, оставшись только импульсом в памяти твоего компьютера, я могу, не боясь, сказать все, что думаю. Мы умираем не потому, что зависимы от механизма самоликвидации, а потому, что смирились с этим. А главное — мы больше не умеем любить. Кеторазамин. Энергетик для трупов. Жизни он не дает, он дает иллюзию движения, иллюзию чьих-то взглядов и слов. Но движения и слова бессмысленны, если ты не совершаешь их и не говоришь их ради кого-то. Как бессмысленны все мы — пустые оболочки, заряженные механизмы. Поэтому-то я и не хотел никому отдавать то, что имел — картон не оживишь. Так было до тех пор, пока не появился Арин. Он был лучшей болью в моей жизни. Я решил дать ему за это право самому все решать, единственному, тому, кто никогда ничего не просил… не требовал. Итог моей жизни короток. Как любой бог, я был жесток, как любой бог, я был никчемен, как любой бог, я был обречен. Судьбу мира решают не боги, а люди, и я уступаю. Пусть все останется в руках того, кто больше никогда не увидит дату своей смерти. За окном ночь, ночь слепого мира. Сотри все это, Скай, сотри, я хочу свободы. Лучшая свобода — это та, когда ты сам решаешь, жить тебе или нет, оставить ли что-то после себя или нет. Так вот, я не хочу ничего оставлять после себя, я хочу исчезнуть навсегда, навек, раствориться, умереть. Я… я сумасшедший, который поверил небу. Не более. Жизнь — это не ты один, не ты сам, отчаявшееся животное, жизнь — это те, кто когда-либо смотрели в твои глаза. Смерть… Это не то, что отнимает у нас право двигаться и мыслить, смерть — это то, что навсегда закрывает твои глаза от других. Так что… Просто посмотри в его глаза. Он должен перейти за Последнюю Черту»