Geenia

Знаешь, мне надоело писать эти письма. Как-будто я насылаю проклятье на мир и от этого мне жутко. Очень. Ты такой — другой и мне кажется что мир… Вместе с перчатками отодрал от тела душу, и поэтому, она не летит, возможно. Я хотел правосудия, я мечтал о суде и пытался засудить себя же и спасти от мертвых погасших мыслей… Не получилось. И чему мы научились? Дышать стало трудней и я думаю, что мгновенно или на мгновение я разучился дышать. Я не знаю чего ожидать, когда вокруг одни табуреты и солнцу, по факту, прыгать неоткуда. Ты знаешь, у меня ужасно чешется рука, сердце, душа и на изломах галактики твоих глаз — я вижу отражение кольца (Сатурна). Как бы мне не было трудно, я знаю, он придет за мной. Хоть с очками, хоть без, но стекла будут целы. Я верю, он ошибку напишет чернилами, он посеет грехи и побежит за жертвой с вилами, его покажут в телевизоре с парашютом и без в полете… И это будет его самый первый последный взлет. Я отодру кожу с себя и напишу на ней, как мне надоело дышать чьим-то воздухом, который давно исчерпан. Боль течет по моим венам и в истошном крике послевкусие дешевых сигарет — обретает иной смысл. Я не могу надышаться ИМ. И я не знаю, будешь ли ты сидеть, стоять, летать и изучать у солнца колотые раны — оно будет нашим пределом. Прошу, пойми. Ты тоже чувствуешь и я просто прошу показать — куда идти чтобы выйти на след седой галактики, которая воткнула беруши в уши, чтобы не слышать его голос, крик и вопль который рисуют легкие, легкими путями на легких, на букву Л. Я всё еще стою, кажется и забываю что мне запрещено стоять и что моё сознание плывет через Ла-манш, что с утра на столе остывает лапша и вообще, пусть он выйдет вон из моей головы очень срочно, ибо мечты о нем — просрочены. И я просто хотел сказать, вместо того, чтобы вдохнуть, я выдохну сигаретный дым из легких тремя легкими путями, чтобы мы еще раз при смещении жизней и земли с орбит, разлюбили реальность в прошлой жизни и сейчас вспомнили, что взгляд был далеко не первый и мы посмотрели друг на друга с испугом и съели пуддинг. Сейчас осень, на часах три, пятьдесят и восемь и я боюсь, что я буду последним на циферблате, что меня не будет на вчерашнем плакате, и в закате, которым я любуюсь по сей день, не окажется по сей Дон, с морем, с которым я конфликтую. Ты прости, что я так, в буквальном смысле не дал тебе осмыслить что я живой, что я рву с себя душу и кусками шью новый костюм для маски и в этом случае меня не спасает даже водолазка, даже если я в сказке, я уверен, что это сон. Что сердце вовсе не в унисон, вовсе не бьется и кровь, которая застыла в моём немом крике, вновь, через круг, которая увидела землю за 80 дней воскруг оси и которого покусали осы, не будет завидовать мне — куклу из горячего фарфора, у которой нет души, сердца, и отсутствует кишечник и микрофлора. Прости что я вот такой вот не я, прости что я свихнулся и люблю свою шляпу сильнее чем ты когда-либо любил мои глаза — цвета высохшего океана, который я переплыл наконец-то, и я уверен, к берегу я не подплыву. И еще, пока я жив, пока не исчез, не потерялся, не умер в смертельной схватке, не уничтожил меня поцелуй от кислорода — и его нехватки, я скажу — если я сдамся, то это врятли (буду я), знаешь. И пока он мир не подвесил меня за ноги, сняв перчатки предварительно, я скажу, мир черно-белый потому, что отсутствие спектров в моей душе заставляет тело гнить, колоть в себя эндорфин, серотонин и дофамин без ароматизатора, без затвора и акинатора, который угадал причину моей улыбки. Прости, что я изложился так буквально, что я пишу только вольным стилем, Простите, Если я вами невольно надышался. И сейчас, пока он спит и я могу слышать его дыхание, я тебе скажу, что я выкурил всё — себя, его, белый и черный с примесью песконечности (песок) между нас. Если мои конечности всё еще продолжают стоять, то в конечном итоге очки мои станут розовыми за счет сознания моих затуманенных легких, (Путей), и тогда я выберу, куда, как и почему поступать, потому что я впервые вдохну, а он выдохнет за меня в последнюю очередь… И тогда мы заменим друг-другу зубную, головную и душевную боль и перед тем как улыбнуться, попросим друг-друга подстрелить реальность, подвешенную за ноги, но не сможем вытащить пулю, которую случайно выстрелили друг-другу в душу. Я себя мировозрением не задушу, обещать не могу, но знаю, ты постепенно забудешь, о том что видел нас во сне, ведь вмечто двойного черного перед тобой луч разделенный на семь. А меня ты прости — я плохо учился алгебре и на душе своей выстели. — Если этот м и р хоть еще раз сойдет с ума, будь уверен, (без меня) он (не) выстрелит.