Все, что ты хочешь спрятать с глаз этого мира, претворяясь совершенно обычным, однажды все равно всплывет на поверхность.
— ГЛАВА ПЕРВАЯ — what’s wrong with you?
Бенджамин устало сновал между одиночных светлых парт, за которыми занимались дошколята Центра для глухонемых имени Святого Франциска. Центр оказывал бесплатную помощь для всех глухих и плохо слышащих людей любых возрастов, получая финансовую поддержку от государства. Бенджамин уже год работал здесь преподавателем языка жестов и чтения по губам, умудряясь легко находить общий язык со всеми посещающими занятия Центра людьми; то ли оттого, что сам плохо слышал, то ли оттого, что просто был таким человеком — парень не задумывался над этим, отдавая себя работе целиком. Он позволил себе один короткий тяжелый вздох, наблюдая за ребятишками. Их здесь также обучали чтению и письму, двум важным умениям в жизни человечества, без которых им особенно будет туго. Сейчас они читали сказку «Прощай, Леандр!», выписывая в аккуратные тетрадочки слова, которые были им незнакомы. Заданием на дом для них было узнать их значение, запомнить и научиться произносить с помощью языка жестов. Занятие уже подходило к концу, что доставляло для Бенджамина большое утешение, он заметно уставал, давая групповые и индивидуальные занятия в один день. Два месяца назад к нему совершенно случайно попала эта группа дошколят. С детьми Бенджамин не работал, испытывая некоторые трудности и стеснение при общении с ними, прося у кураторов назначать ему группы из взрослых людей, но в силу острого недостатка квалифицированных сотрудников Центру пришлось отдать эту группу ему. Поначалу Бенджамин чувствовал себя не в своей тарелке, совершенно не представляя, как обучить довольно сложному языку жестов малышей, которые и большинство слов-то не знали, как и не понимали их значения. Со временем он вжился, привык и даже прикипел к малышне, подробно разбирая на каждом занятии слова и предложения, обучая человеческому языку, движениям губ и рук при помощи игр, сказок и простого общения. Вскоре Бенджамин и сам заметил за собой изменения. Занятия с детьми, которых он обычно сторонился и избегал, приносило какое-то неведомое теплое ощущение внутри, заставляя вечно хмурящегося и нелюдимого парня улыбаться гораздо чаще. Частичная тугоухость мешала ему хорошо слышать окружающий мир, что накладывало свой отпечаток на характер Бенджамина с самого детства: он был молчаливым послушным мальчиком, необщительным и держащимся подле старшего брата, который переводил ему речи взрослых, если тот непонимающе хмурил брови. Таким и вырос, каждый раз ощущая себя не в своей тарелке, когда речь обращающегося к нему человека превращалась в какую-то какофонию звуков. По десять раз переспрашивать «Что?» он люто ненавидел, но свою проблему перед людьми не скрывал, прося у них понимания. На самом деле плохой слух он и за проблему-то не считал, к двадцати трем годам осознав, какая блажь это была - не слышать окружающий всюду шум жизни, машин, шагов, болтовни, но это был конкретно его частный случай, и свою точку зрения он никому не собирался навязывать. В каждом кабинете находился карманный звоночек, оповещающий преподавателей об окончании групповых занятий. Когда тот прозвенел, Бенджамин привлек к себе внимание детей, жестами сообщая, что на сегодня их занятие окончено. Малыши радостно подскочили со своих мест и замельтешили по аудитории, наводя небольшой хаос. При всех трудностях, эти дети оставались детьми, ничем не отличающимися от «здоровых» — они также веселились и шумели. Бенджамин рассмеялся, пытаясь успокоить малышню и без эксцессов проводить в холл Центра, где по окончании занятий их всегда ждали родители или опекуны. Убедившись, что все детишки попали в руки своим родителям, парень устало развернулся на пятках, возвращаясь в аудиторию, где оставил свой полосатый тряпичный рюкзак, неторопливо собираясь домой. На сегодня в его графике больше не предвиделось никаких занятий, и парень заметно расслабился, предвкушая вечернюю порцию заслуженного отдыха. На фантазии о том, как приедет домой и сразу плюхнется в горячую ванну, его прервал один из кураторов Центра, мягко коснувшись плеча парня. Его звали Крис, это был мужчина предположительно тридцати лет, светловолосый, в очках. Его главными чертами были излишняя тактичность и ошеломляющая доброта, из-за которой в довольно омраченной голове Бенджамина зачастую создавалось впечатление, что все это красивенький обман. Ну, не бывает в современном мире таких наивных и добрых людей, не думающих о личной выгоде. Впрочем, Крис каждый раз опровергал в глазах Бена это утверждение, и каждый раз обращался к нему крайне учтиво. Кричать он не любил, как и просто повышать голос, поэтому всегда звал плохо слышащего парня простым прикосновением. Говорил он, впрочем, громко и внятно, отчего Бенджамин всегда понимал его без этих раздражающих рефлекторных «Что?». — Здравствуй, Бенджамин. Прости, что отвлекаю тебя, — начал он, кратко улыбаясь. — Я знаю, что на сегодня ты все, но у нас приключился фарс-мажор. Я очень прошу тебя, останься еще на час, я надбавлю премию к твоей зарплате за сверхурочное. Только что отзвонилась Жанет, сообщила, что слегла с температурой и никак не может приехать, а у нее на семь часов назначено индивидуальное занятие. — Ладно, не вопрос, — вздохнул Бенджамин, мысленно отрезая крылышки своим фантазиям о скором отдыхе. — С кем у нее занятие? — Это ребенок, девочка, полностью глухая. Она уже здесь, ожидает в холле. Я пытался дозвониться до ее опекуна, но никто не берет трубку. Не можем же мы ее вот так оставить. Бенджамин согласно кивнул. Оставлять несовершеннолетних глухих детей без присмотра шло вразрез с политикой Центра. Но на словах о девочке все равно невольно покрылся мурашками. Одно дело привыкнуть за два месяца к установленной группе детей, в которой редко происходили изменения по количеству и составу занимающихся в Центре ребятишек. И совсем другое - позаниматься с незнакомым ребенком, привыкшем к совершенно другому преподавателю. — Сколько ей лет? — спросил он, направляясь вместе с Крисом в холл, где их ожидала девочка. — Пятнадцать, — кратко ответил мужчина. — Она хорошая девочка, Жанет души в ней не чает. Бенджамин не удержался от того, чтобы цокнуть языком. Слова куратора не принесли утешения. Обычно глухие подростки были самыми трудными пациентами Центра. Жанет могла быть сколько угодно без ума от своей ученицы, но он-то не Жанет. Девочка действительно неподвижно сидела на кожаном пуфике в холле, уставившись в широкие стенды объявлений на противоположной стене. С виду ей было сложно дать даже пятнадцать, она была маленькой и тихой, словно мышка; даже не бросалась в глаза. Бенджамин ее понимал, он часто сталкивался с этим феноменом «невидимки» у глухих. Вдвоем они подошли к ней, привлекая внимание девочки к себе, после чего Крис присел перед ней на корточки, жестами и губами пояснив, что сегодня она позанимается с «этим вот парнем». Девочка подняла к Бенджамину светлые необычные глаза, заинтересованно изучая. Парень ответил ей тем же, разглядывая необычную внешность и приходя к выводу, что та была метисом белого человека и азиата. — «Пойдем», — позвал он ее жестом, приглашая встать и проследовать за ним. Индивидуальные занятия проводились в отдельных небольших аудиториях и были платными. Бенджамин включил свет в небольшой комнатушке, привычно присаживаясь за стул. В центре комнаты стоял широкий квадратный стол, к которому друг напротив друга были приставлены стулья для учителя и ученика, позволяя проводить занятие в формате тет-а-тет. Бенджамин притянул к себе большой блокнот на пружине, который лежал на столе, и взял черный маркер, быстрым размашистым почерком написав: «Здравствуй. Жанет заболела и попросила меня подменить. Сегодня позанимаешься со мной. Меня зовут Бенджамин». Девочка кивнула в ответ, на жестах представляясь в ответ: — «Привет. Меня зовут Анна. Мне очень приятно». Бенджамин коротко улыбнулся ей в ответ. В следующий час они вплотную занимались языком жестов, так как с чтением по губам у Анны проблем не возникало. Бенджамин не знал, как с ней занималась Жанет, так как у каждого преподавателя был свой подход, поэтому прибегнул к своим излюбленным методам, которыми обогащал индивидуальные занятия со своими подопечными. Одним из таких методов у него было сочинение историй, которое позволяло на ходу развивать фантазию, мышление и понимание жестов. Анна решила сочинить сказку. Обращаясь каждый раз к Бенджамину, когда не знала того или иного слова на языке жестов, она медленно, неуверенно, но с очевидным энтузиазмом пыталась рассказать парню сказку собственного сочинения. Чем-то эта история напомнила Бену сказку про маленького принца, что заставило его добродушно хмыкнуть и, не сдержавшись, потрепать миловидную девчушку по голове. Главной фигурой в ее истории был белый лис, который сновал по миру и решал проблемы чужих ему людей, иногда получая в благодарность сытный ужин, а иногда смешки презрения и крики, гонящие его прочь от селений. Со вторым он встречался гораздо чаще, и в один момент жестокие люди решили пустить доброго лиса на шкуру, польстившись на необычный белоснежный мех. С огромными кровоточащими ранами спасся лис из беды не без помощи доброй девочки, которая выходила лисенка. Только после этого случая, лис перестал помогать людям, стал нелюдимым и потерянным. И так он и слонялся по лесам, потеряв свою путеводную нить, перестав доверять людям. Подумать было о чем. Несмотря на свой возраст, Анна рассказала довольно взрослую историю, события которой, если откинуть метафоричность рассказа, происходили сплошь да рядом. Бенджамин искоса поглядывал на девочку, не позволяя пуститься своему воображению в пляс и размышляя о том, что в ее жизни могло произойти, чтобы она на ходу сочиняла завуалированные истории про человеческую жестокость и повсеместную несправедливость современного мира. — «Ты тоже плохо слышишь?», — спросила девочка, заинтересованно глядя на Бенджамина, который сидел напротив в расслабленной позе, откинувшись на спинку стула, и задумчиво постукивал маркером по столешнице. Бенджамин даже не сразу понял, что она обращалась к нему с вопросом. Опомнившись, он запоздало ответил: «что-то слышу, а что-то остается набором непонятных звуков, звучащих на пару тонов тише, чем у обычных людей». В ответ Анна кивнула, давая понять, что поняла сказанное. Их занятие в скором времени подошло к концу. Пошел взаимный обмен любезностями, где каждый искренне поблагодарил за проведенные совместно полтора часа индивидуального занятия, после чего Бенджамин помог девочке собраться и проводил ее вниз, в помещение холла. На часах стоял девятый час вечера, холл был безлюдный, даже работники рецепции уже разбрелись по домам, оставив включенными лишь парочку настенных бра, отчего в зале стояла загадочная полутьма. К удивлению Бенджамина, Анну никто не ждал по окончании занятия. Как правило, в Центре не отпускали детей в одиночку, которые не достигли возраста совершеннолетия. В этом правиле, конечно, были исключения, так как не у всех родителей была возможность забрать своих чад, которым было уже лет 15-17, и они под личную роспись давали разрешение Центру отпускать детей без сопровождения. Об этом Бенджамин и спросил девочку, на что та утвердительно кивнула. Она пояснила ему, что иногда за ней приходит старший брат, но зачастую ей приходится добираться домой самостоятельно. Она тут же поспешила заверить парня, что все в порядке и ей несложно доехать до дома в одиночку, свою глухоту она не считала какой-то проблемой. Но Бенджамин думал иначе. Будь сейчас время не столь позднее, он может быть пожал бы плечами и отпустил ее, но все-таки в городе по ночам было опасно, а тем более для девочки-подростка, которая не слышала абсолютно ничего, следовательно была полностью беззащитна. Заглянув за столы рецепции, Бенджамин быстро нашел в базе данных ее анкету и контактный номер опекуна, которым, как он понял, и являлся старший брат. Набрав номер через аппаратуру центра, он долго и безрезультатно пытался дозвониться до ее родственника, но трубку никто не брал даже спустя пятнадцать минут тщетных попыток. Бенджамин допустил мысль, что старший брат Анны был крайне безответственным человеком, раз позволял глухой девочке гулять в опасном городе по ночам, не брал трубку и не отвечал на звонки. С раздраженной миной на лице, поджав губы, он подошел к Анне, что все это время терпеливо и снисходительно следила за его попытками дозвониться до ее брата. — Я сам провожу тебя, — вынес он свой вердикт, склоняясь к девочке и тщательно выговаривая свои слова, чтобы она могла прочесть по его губам. — Твой брат не берет трубку. Тем временем, человек, до которого так желал дозвониться Бенджамин, весьма неохотно и медленно двигался в сторону ненавистного ему учреждения. Он нервно прикуривал от полуистлевшей сигареты, с жадностью наполняя легкие нещадным никотином. Вид выдыхаемого дыма даже завораживал его, заставляя прикуривать еще и еще; умом он продолжал надеяться, что в какой-нибудь из моментов этот беспощадный дым вожделенных сигарет добьет его в конец и поставит точку на этом убогом существовании. Мобильник разрывался от звонков в кармане его толстовки уже не первый час, но ни на один он не собирался отвечать. Заметив номер, под которым у него был записан Центр Святого Франциска, парень нервно сплюнул на асфальт, бросая телефон обратно в карман. Конечно, было бы проще ответить на звонок и покончить с этим трезвоном, но Фокс банально не мог этого сделать. На вопрос почему, который он задавал сам себе в такие моменты, ответа также не существовало. Но он подозревал, что дело было в равной степени как в нем самом, так и в его сестре. Фокс жалел эту несчастную девочку, чувствуя осевшую неподъемным грузом на плечах ответственность за нее. Он не хотел этой ответственности, она тяготила его, мешала жить и пытаться не сойти с ума в своей бесконечной запутанной сутолоке жизни. Несколько лет назад он потерял свою память в результате какого-то несчастного случая, который остался крайне смутным очертанием воспоминания в его голове. Возвращаться к нему он не желал, подозревая, что только принесет себе вред, так и ходил несколько лет с полной амнезией, не узнавая ни свою сестру, ни самого себя. Хотя со временем некоторые воспоминания все же вернулись к нему, но хоть в сколько-то мере ситуацию они не исправили. Судя по реакции девочки и его друзей из той, прошлой жизни, он был весьма добрым братом, который любил свою жизнь вопреки всем проблемам, с которыми парень столкнулся, когда уже лишился своих воспоминаний. А проблемы тот, прошлый Фокс, оставил новому нешуточные; от них подчас тошнило, пока парень пытался все это решить. Что ему мешало вновь стать для девочки добрым любимым братом, каким он был когда-то, Фокс не знал; он просто не мог проникнуться к ней любовью, воспринимая ее за чужую. Да и, в конце концов, как он мог полюбить вообще кого-то, когда самого себя не мог принять ни в какой из вариаций, искренне желая себе сгнить в ближайшей сточной канаве. Уже не говоря о том, что его жизнь круто повернула влево, расширив пропасть между ними на недостижимое расстояние. К сожалению, отключить телефон было нельзя. В любой момент ему мог позвонить босс, для которого в потайном кармане черной несуразной толстовки с капюшоном пряталась флешка с информацией стоимостью полмиллиарда долларов. По этой причине приходилось терпеть трезвон мобильника и проверять номер вызывающего. Идти в центр Фокс не хотел, даже помышлял о том, чтобы просто прослоняться по ночным улицам Нью-Йорка, как обычно не имея ни единой цели. Но ноги упорно несли его в сторону этого проклятого места, где его опять начнут отчитывать, читать морали и обвинять в безответственности по отношению к глухому несовершеннолетнему ребенку. Фокс аж скривился, закатив глаза, спрашивая у самого себя, зачем идти туда, если Анна в состоянии сама добраться; ей уж точно не впервой. Иногда ему казалось, что прошлый он с каждым днем всё сильнее берёт над нынешнем верх, словно пытаясь вернуть себе контроль над телом. Это пугало Фокса до ужаса, вызывая приступы панических атак. Межличностная война отражалась и на его поведении и словах; порой он переставал быть таким отчужденным и холодным с Анной, ловя себя на мысли, что ведет себя так, как вел бы ее старший брат из прошлого. Такая ситуация порядком его нервировала, ибо контролю никак не поддавалась, ведь даже сейчас ноги несли его к девочке именно из-за его прошлой сущности, которая была прочно к ней привязана, и навязывала ему все эти ненужные чувства. Парень тяжело вздохнул. Он уже поравнялся с Центром, идя вдоль его стены к главному входу. Сквозь окна была видно, что свет в холле уже давно потух, работали лишь пару светильников, обеспечивая только самый минимум освещения. Ничуть не торопясь заходить внутрь, Фокс остановился неподалеку, поймав свое отражение в стекле рекламного щита на одной из остановок общественного транспорта. Несуразный, непропорционально длинный и кажущийся жутко тощим под этими слоями черной одежды. Лицо было скрыто под глубоким капюшоном, и лишь длинные волосы торчали из-под него, выбившись из неаккуратного хвоста, намокнув под недавно прошедшим дождем и безнадежно спутавшись. С виду он походил на обычного торчка, страшного и неадекватного. Только вот торчком он не был, впрочем, и обычности ему явно недоставало. Обычные люди, как правило, не носили такие важные флешки у груди и не прятали под толстовкой кобуру с пистолетами. Мало того, не являлись при всем этом альбиносами. Бросив окурок в ближайшую урну, парень сделал шаг по направлению к Центру, но не успел дойти до входной двери, те автоматически распахнулись, выпуская на улицу двоих. В мелкой девчонке он сразу признал Анну, а вот кто ее держал за руку, было неизвестно, но, судя по всему, это был очередной работник Центра. Он выключил весь свет в холле и отключил систему автоматически открывающихся дверей, убирая свой пропуск в рюкзак, после чего развернулся к Анне, улыбнулся ей, и направился было по направлению к спуску в метро. Только здесь Анна все-таки заметила брата и встала, как вкопанная, привлекая внимание этого парня. За те пару секунд, что она его не замечала, Фокс успел разглядеть выражение грусти на ее лице, хоть она и улыбалась сдержанно в ответ незнакомому парню, и он понимал, чем эта грусть была вызвана, ощутив очередной привкус желчи на языке. Впрочем, когда Анна заметила его, на ее лице неосознанно вспыхнула улыбка, которую она тут же попыталась подавить, скрывая от брата свои эмоции, так как знала, что он нынешний ненавидел любые их проявления. Было сложно скрыть свою радость, в конце концов, Анна прекрасно знала, что Фокс мог и не прийти. Альбинос нехотя сделал первые шаги навстречу этой парочке. Иметь дел с незнакомым сотрудником ему не хотелось, хватало той девки, с которой занималась Анна, и их менеджера, успевших вдвоем довести Фокса до состояния белой горячки своими нотациями и разговорами на тему его отношения к сестре. Не их это было дело, но они считали себя обязанными влезть, до безумия раздражая парня. С тех пор все сотрудники Центра были для него одинаковыми, и Фокс не сомневался, что этот будет такой же — дай волю, загрыз бы живьем за то, что заставил Анну так долго ждать. Но тем не менее, он приветственно махнул девочке рукой. Уголки губ Анны невольно вновь приподнялись, она тут же забыла про Бенджамина и побежала навстречу любимому брату, притормаживая перед ним и задирая голову наверх. Лица альбиноса не было видно под капюшоном, но это и неважно; она бы узнала Гина везде даже со спины. — Лицо треснет, если не прекратишь, — сказал он, потрепав девочку по волосам, снова забывая, что она ничего не слышит. Опомнившись, он стянул с головы капюшон, позволяя рассмотреть себя, чем Бенджамин и занялся, заметив подозрительную фигуру, когда Анна встала столбом, смотря в его сторону. Он все размышлял, на кого этот тип был похож, перебирая сотни вариантов от наркомана до педофила, но смутное подозрение в душе, щедро приправленное сильной интуицией, подсказывало Бену, что этот фрик был тем самым братом девочки, до которого он никак не мог дозвониться. Не успел Бенджамин опомниться, девочка подорвалась к странному типу навстречу, лишь подтверждая эту догадку. С кислым выражением лица Бен поймал себя на мысли, что был бы рад в раз десять больше, если бы этот тип действительно оказался просто случайным наркоманом и по совместительству педофилом, чем братом этой прекрасной девочки. Так просто отпустить ее он не намеревался, подойдя и грозно уставившись на лицо парня, которое наконец-то было избавлено от тени капюшона. Вживую встречать альбиносов Бенджамину еще не доводилось. Особенно таких. Стоя напротив, Бен отчетливо ощущал, как в нем непреодолимой лавиной поднимался комплекс Наполеона — да он был коротышкой рядом с этой каланчой, макушкой доставая разве что до груди. Он, конечно, отдавал себе отчет, что всегда был маленьким со своими жалкими ста шестьюдесятью восемью сантиметрами росту, но раньше это как-то не приносило ему столько возмущения и желания перевернуть стол. Отчаянно борясь с ассоциацией в виде маленького йоркширского терьера, тявкающего на сенбернара, он с вызовом смотрел на парня, без зазрения совести рассматривая белоснежную кожу, необычайно острые черты лица, кристально-голубого цвета глаза и белые ресницы с бровями, такие же белые волосы, собранные в какую-то непонятную неряшливую прическу, явно доходившие парню до талии в длине. «Фрик», подумал Бенджамин, замечая пирсинг в брови. Тем же самым был занят Фокс, рассматривая сотрудника Центра, который вблизи вообще оказался коротышкой; а он-то все ворчал, что Анна слишком маленькая для своих пятнадцати лет. Когда мужчина едва дотягивал до планки ста семидесяти сантиметров росту, к нему невольно пропитывались чувством жалости, впрочем, о жалости Фокс сейчас не думал, отмечая, что этот парень был как-то…ненормально красив. Непозволительно, по крайней мере, для мужчины. Темно-каштановые мелкие и густые локоны доходили тому до плеча, подчеркивая излишнюю женственность черт лица: маленькая аккуратная голова, большие выразительные глаза цвета горького шоколада, придающие сходство не то с оленем, не то с ланью, впрочем, соответствующего выражения в этих глазах явно не было. Фокс так и читал в этом взгляде желание покромсать его на кусочки. Альбинос несдержанно хмыкнул, как часто он сталкивался с подобным взглядом? Однако он продолжил изучать незнакомца: острый вздернутый носик, придающий шарма и кокетства, и, конечно же, нежно-розовые припухлые губки. Фокс отчетливо поймал себя на мысли, что этот парень будет одинаково красив, как парнем, так и девицей. «Андрогин», подумал он, вновь хмыкая. Если девиц альбинос любил довольно вычурных, высоких и дерзких, модельного типа телосложения, лишь в редких случаях обращая внимания на какую-то другую, сумевшую зацепить чем-то другим во внешности или характере, то с парнями у него имелся грешок в виде таких вот «лолит». Как говорится, редко, но метко, а этот парень точно относился к списку этих «метких» юношей. — Я пришел забрать тебя из твоего цирка, — Фокс присел перед ней на одно колено, чтобы его лицо очутилось пониже, и Анна могла по губам прочесть, что он говорит. — Пошли домой. Сам же Фокс бросил еще один взгляд уже снизу вверх на работника Центра, замечая, как его огненный взгляд моментально заледенел, обдавая холодностью и презрением. — У тебя новый учитель? — спросил он у Анны, натягивая притворную улыбочку на лицо, настолько приторно-сладкую, что поверить в ее искренность было невозможно даже при всем желании. Бенджамин сжал челюсти, довольно быстро проанализировав стоящего перед ним человека; он был проницательным, и, хотя никогда не ручался за достоверность своих предположений, в людях он ошибался редко. То что перед ним стоял испорченный человек, он не сомневался, да и кто из них, как говорится, был не без греха? Но вести себя так в присутствии девочки было верхом неблагоразумия, кажется, альбинос буквально напрашивался на презрение и осуждение. Чего стоила эта насквозь фальшивая улыбочка, от которой делалось тошно и хотелось дать этому человеку кулаком в челюсть, даром, что Бенджамин был воспитанным и нападать ни с того, ни с сего на другого человека не входило в список его дел. Он почувствовал, что на месте Анны, ему бы было, как минимум, стыдно за брата. А что может быть хуже стыда за неподобающее поведение своего родственника? Анна чувствовала себя неловко, застряв меж двух огней, рассматривая обоих парней, которые вели сейчас нешуточную борьбу, кто кого переглядит. Все же девочка решилась внести ясность, надеясь избежать очередного скандала, и потянула Бенджамина за руку, привлекая его внимание. — «Все в порядке. Это мой брат», — сообщила она на языке жестов, с волнением глядя на хмурого Бенджамина. — «Правда, все в порядке. Не обращай на него внимания». Анна привыкла, что Жанет всегда была мрачнее тучи по окончании занятий, неважно, забирал ее Фокс домой или приходилось добираться самой. Разумеется, саму ее никто не отпускал, но так как брат строго настрого запретил сообщать и показывать их реальный адрес проживания, Анна просила всех просто довезти до района, дальше она добиралась самостоятельно. Однако красивое лицо женщины неизменно кривилось, стоило ей завидеть физиономию брата в дверях. Обычно весь процесс передачи проходил вполне мирно, без скандалов, так как без менеджера начинать разбор полетов Жанет не решалась — по ней было видно, что она боялась альбиноса. Но Бенджамин не был Жанет, не был женщиной и уж тем более не испытывал перед ее братом никакого страха, это было видно по его хмурому лицу — тот, кажется, вообще не воспринимал альбиноса за сколько-то хоть опасный объект. — «В гробу я видал таких братьев», — наконец сбросив оцепенение, ответил жестами Бенджамин, догадавшись, что альбинос не знает их языка. — Эй, — возник тут же Фокс, с раздражением наблюдая за этим немым разговором, не понимая ни черта в этой жестикуляции. От этого Бенджамин не сдержался, и его лицо перекосил едкий насмешливый оскал. Люди, с которыми он когда-то общался или встречался, как один сообщали, что от этого оскала у них складывалось двойное, пробирающее до мурашек, впечатление. Первое: он внушал страх, одаривая кого-то подобным жестом мимики; складывалось ощущение, словно Бенджамин знал что-то очень важное, чего не знали они, и за это им пришлось бы платить жизнью. Второе, как ни странно: он становился в разы сексуальнее; эта дерзкая усмешка преображала его черты лица в лучшую сторону. И каждый раз, когда Бенджамин слышал последнее, он не сдерживался от желания закатить глаза к потолку, ибо пользовался он этим оскалом лишь когда терял над собой контроль и страстно желал кого-нибудь порвать на куски. — Какие-то проблемы? — издевательски-осведомительным тоном поинтересовался он, и, не дав и слова вставить, продолжил: — Прежде чем я отпущу ее отсюда, запомни, кусок дерьма, не хочешь забирать свою сестру — не забирай. Она справится и без тебя. Если тебя так тошнит от этой клоунады уродцев, к которым, на минуточку, ты сам принадлежишь, и если ты думаешь, что все дефектные люди не в состоянии о себе позаботиться и вернуться домой, то мне тебя искренне жаль. Хотя жалость последнее чувство, которое я хотел бы испытывать в этой жизни. Бенджамин хотел произнести эту фразу так, чтобы не казалось, что он ее выплюнул тому в лицо, пытаясь раззадорить скандал и драку, хотя у него это никогда не получалось; огненный темперамент парня в такие моменты всегда давал о себе знать. Однако он сохранял хладнокровие, и единственное, что красноречиво заявляло о том, как эта ситуация его задела, было выражение лица. Опустившись на уровень глаз девочки, он быстро вложил в ее ладонь бумажку, жестами поясняя: «Звони и пиши мне сразу же, если что-то случится». Фокс действительно наблюдал за всеми жестикуляциями с непониманием, что только сильнее начинало его раздражать. Он спокойно выдержал кинутый на него взгляд, полный презрения, а после разочарованно хмыкнул — парень с таким выражением лица выглядел довольно угрожающе, кто-то другой бы уже напрягся в ожидании мордобоя, но только не Фокс. Он настолько привык к таким взглядам, которые люди кидали на него сплошь и рядом, что уже выучился не замечать. Его перестало подобное отношение задевать, в конце концов, он не хотел каждую свою попытку на минутку социализироваться и побыть обычным человеком превращать в место побоища. Эмоциональность Фокса в таких случаях опускалась уже ниже плинтуса, он не видел смысла что-либо делать, хотя от возможности ужалить в ответ отказаться было сложно. Особенно сейчас, когда очередной работник центра оказался таким же, как и все. Дерьмом. — О-о, так ты крутой? — альбинос лениво и флегматично уронил голову вбок, продолжая улыбаться безмятежной приторной улыбочкой. — Нам, уродцам, нужно держаться вместе. Цирк должен быть полным, верно? Фокс хлопнул ладонями по своим коленям, после чего одним резким рывком выпрямился, вновь возвышаясь над коротышкой, как колоннада в комплексе римской архитектуры. Он не особо старался подбирать слова и выражения, оперируя ими наугад — что в голову пришло, то и сказал. — Кусок дерьма все учел и очень-очень раскаивается, — пятерня опустилась на спутавшийся хвост волос, распуская резинку и взлохмачивая непослушную копну. По крайней мере, ему можно было присудить премию за хладнокровие и попытку избежать конфликта, который тут пытался развести этот коротышка. Или не пытался, чужая голова — потемки; Фокс никогда не отличался проницательностью и не знал, что у другого человека на уме, да и не хотел. Человеческая солидарность и взаимное понимание ситуации — вещи, которые в этом мире перестали иметь для него хоть какой-то смысл. Кисти правой руки в этот момент коснулось что-то теплое и нежное, заставив отвлечься от перестрелки взглядами. Альбинос опустил голову и заметил, что Анна с тревогой на лице держала его руку, пытаясь хоть так увести брата подальше от зарождающегося конфликта. Это было ни к месту и ни ко времени, но Фокс вдруг вспомнил, какой эта девочка была раньше: когда-то она прекрасно слышала, была бойкой и веселой девицей, лезущей, куда не просят. Но затем Анна заболела и полностью потеряла слух, превратившись в тихий и робкий призрак самой себя. Это случилось как раз спустя несколько лет после того, как Фокс полностью потерял свою память, что только удвоило чувство ответственности за нее, которое он и так испытывал с самого начала. Случись эта ситуация раньше, Анна бы обязательно запустила ему чем-нибудь в голову, накричала, обозвала «идиотом» и с видом уязвленного достоинства бы удалилась, уделав этим не только брата, но и самого коротышку, гонору которого явно было не занимать. Но если бы Анна слышала, такой бы ситуации и не возникло бы никогда, так что и толку нет об этом думать. — Номер? — Фокс неожиданно вырвал из руки девочки визитку коротышки, проверяя свою догадку. — Моя сестра, конечно, куколка, прямо как и ее старший брат, — альбинос призывно дернул бровью, — но, боюсь, у учителя возникнут проблемы с законом. Разумеется, он «шутил», если, конечно, можно было так выразиться. Фокс не придавал своим словам ни грамма серьезности, отвечая жалом на жало. В конце концов, нельзя ему что ли подурачиться, раз весь окружающий мир неистовствует от желания набить ему морду? Все эти штуки с номерами уже были, та девка, с которой Анна занималась, постоянно строчила сестре сообщения; узнавала, как дела, как жизнь, возилась, как курица-наседка над ней, словно у нее было навязчивое желание отобрать у альбиноса несчастную девочку, которой так не повезло с опекуном. Ах, если бы она знала с каким превеликим удовольствием Фокс бы обмотал сестру, а вместе с ней и младшего брата, которого запихнул в интернат от греха подальше, красной лентой и вручил бы в качестве безвозмездного подарка. Так он думал и говорил себе каждый раз, но умом продолжал понимать, что никогда не отдаст своих брата и сестру кому бы то ни было. Бенджамин ничего не ответил на попытку ужалить, отчего тишина стояла наэлектризованная до предела. В карих глазах парня закипал гнев, но лицо по-прежнему сохраняло суровое равнодушие, и Фокс, плохо понимая почему, решился на еще один отчаянный шаг. Возможно, ему просто хотелось посмотреть, как будет полыхать от злости не только чужие глаза, но и лицо. Предыдущая учительница каждый раз убегала от него прочь по коридору с красным, как помидор, лицом и слезами на глазах, после весьма грубых фраз об их возможном времяпровождении, какое приходит первым на ум, когда речь заходит о мужчине и женщине наедине. И сейчас альбинос готовился повторить свои шаблонные фразы, совершенно наплевав на то, что перед ним стояла уже отнюдь не женщина. — Я позвоню, — он помахал визиткой Бенджамина около лица. — Некоторые считают, что куски дерьма, вроде меня, весьма неплохи в интимных вещах. Как насчет продолжить? Закрепления результата ради он облизнул нижнюю пухлую губу кончиком языка, выглядя довольно вульгарно и вызывающе. От одного представления себя со стороны Фокс не сдержал едкой усмешки. Но в следующий момент ему в низ живота прилетел увесистый кулак, заставивший покачнуться и согнуться, рефлекторно укрывая уязвимое место от новых возможных ударов. Вопреки ожиданиям, удар последовал отнюдь не от коротышки, а от Анны, на которую альбинос и бросил испепеляющий взгляд. Та все это время стояла сбоку и внимательно всматривалась в губы брата, читая то, что он говорит, поэтому прекрасно знала, что затеял ее паршивый братец. Она и с Жанет пыталась подобные попытки пресекать, но когда Фокс выкинул этот же фокус с Бенджамином, терпение девочки лопнуло окончательно. — «Простите его», — жестами показала она Бенджамину, развернувшись к парню. — «Он не знает, что говорит». Ей было стыдно и за себя, и за своего горе-родственника одновременно. Она надеялась, что этот добрый парень не будет после всего держать на нее зла и сможет более-менее простить Гингу за его неподобающее поведение. Она прекрасно знала, что подобный «подкат» мог очень глубоко оскорбить мужчину, Фокс уже нарвался однажды на мощную драку, наступив на эти же грабли. — Идиот… — очень тихо, неуверенно произнесла она; пусть она и не слышала своего слова, то само рвалось из груди всплеском возмущения и горечи. Она ухватила корчащегося парня за голову, надавив, тем самым заставляя альбиноса поклониться в жесте извинения. Этот традиционный для японцев жест она любила, и он был ее привычкой, несмотря на то, что она никогда не была на одной из своих родин. — «Ему очень жаль». Бенджамин же ощущал, как скрываемая за маской отчуждения злость сошла на нет. Махнув рукой девочке, чтобы та не брала себе это в голову, он бросил уже простой безразличный взгляд на несносного парня, продолжая выдерживать стойкую паузу, но затем вдруг не выдержал и засмеялся. Порывы внезапного хохота настигали Бенджамина крайне редко, и, зачастую, его смех был вызван черным юмором или ироническим сарказмом, но не более того. Но этот абсолютно абсурдный и ничем непримечательный случай, непонятно с какой стати, вызвал у него просто дикий приступ взрывного смеха. Он приложил ладонь ко лбу, словно пытаясь смахнуть с лица всю отрицательную энергию, насевшую там от, казалось бы, неминуемого конфликта, после чего этой же рукой зачесал пышные кудри назад, поднимая взгляд к ночному небу и шумно глубоко вдыхая свежий воздух. Нужно было прийти в себя и, наконец, покончить с этим. Но что именно закончить, видимо, еще нужно было уточнить. — В таком случае, рискни, «куколка», — едко ответил он альбиносу на попытку закадрить и обещание позвонить, перевирая его же собственные слова. После чего он коротко кивнул Анне на прощание, обогнул странную семейку и спешно засеменил в сторону метро. Если до этого он с отчаянием гнал от себя мысль, что ближайшие пару дней, а сегодняшний вечер в особенности, безнадежно увязнут в отвратительном ощущении эффекта лестницы, и каждую минуту свободного времени он будет переварить этот случай на тему, как нужно было словами поставить этого парня на место на самом деле, то теперь Бенджамину не приходилось переживать по этому поводу. Чем бы эта ситуация не грозилась закончиться, разрешилась она самым наилучшим для Бенджамина образом — смехом. Смех Бенджамина сумел пронять не только Анну, но и самого Фокса. Первое время они вдвоем так и стояли, словно громом пораженные, провожая взглядом удаляющуюся фигурку парня. Даже переглянулись пару раз, ища во взгляде друг друга подтверждения, что им обоим это не приснилось. «Видишь, до чего ты людей доводишь», написала девочка в заметках своего телефона, при помощи которых общалась с людьми, не знающими языка жестов, когда они все же тронулись в сторону родного дома. Реакция Бенджамина была для нее странной; она ожидала, что тот, как минимум, даст ее брату по лицу кулаком и будет прав. Но тот не только это не сделал, он абсолютно спокойно отреагировал на невыносимую выходку альбиноса, даже, кажется, поощрил. Хотя Анна помнила о том, что брат назвал ее куколкой и упомянул, что и сам такой же, в попытке поддразнить. Девочка поежилась от мысли, что Бенджамин мог в действительности, на полном серьезе назвать эту жуткую беловолосую каланчу «куколкой». Фокс опешил не меньше сестры, но уже немножко по-другому поводу. Он привык, что его всегда били в морду, неважно, какими словами он оперировал. Счетчик мордобоя уже давно вышел из строя, ибо такое количество цифр в нем просто не поддерживалось. Альбинос даже растерялся и не знал, чувствовать ли ему облегчение или все же огорчение, что ожидаемого удара в солнечное сплетение не последовало. Разумеется, он понимал, что Бенджамин решил напоследок ужалить еще немножко, но получилось у него это из рук вон плохо. Его слова, скорее, можно было расценить как удачный подкат. — Куколка, — фыркнул Фокс, закатывая глаза, разговаривая сам с собой, так как Анна всё равно его не слышала. Странное послевкусие от случившейся неожиданности, смешавшей ему все привычные карты, прошло уже через пару часов. Очутившись дома, Фокс по привычке заперся в своей комнате, коротая ночное одиночество в компании бутылок пива и самобичевания. Притом совесть ничуть не мешала ему заниматься всем этим, отмокая в ванне, послав Анну к черту, наплевав на то, что у них в холодильнике уже давно мышь повесилась. Все, до чего у альбиноса, так или иначе, еще было дело — это желание сделать петлю из собственных волос и, наконец, повеситься. Квартира Фокса представляла из себя довольно дорогой лофт, даром, что он не был заставлен мебелью — все по минимуму, скупо и холодно; порой, казалось, что техники в этом доме было куда больше, чем мебели. Эта квартира походила на типичную мужскую берлогу, если бы не разбросанные где попало лифчики, которые Анна то и дело забывала, доводя этим Фокса до перманентного раздражения. Делать ему было нечего, как в ночи подбирать ее нижнее белье, о которое он каждый раз спотыкался в потемках, решив нагрянуть на кухню за очередным стаканом воды. Конечно, можно было бы заняться обустройством личного жилища, сделать из этой необжитой квартиры что-то более уютное, чем набор полупустых серых комнат, но Фокс совершенно не умел тратить деньги. И по иронии судьбы умел их зарабатывать, отчего они постоянно копились, надавливая своим весом на, и без того, прогнившую душонку. Другие, погляди они на такой расклад, точно бы заявили, что Бог при создании альбиноса совершенно несправедливо пересыпал в его чан везения. — Везения, — недовольно пробормотал Фокс в ответ на свои мысли, — как у утопленника. Он хмуро смотрел на визитку, непонятно зачем вертя на уме указанный номер телефона, вырванный у Анны чуть ли не в драке по возвращению домой, играя в уме в считалочку — написать или не написать. Рок судьбы в виде подобной глупости подсказал, что нужно написать, но это оказалось не так просто, как казалось. Попытка отправить сообщение заняла у альбиноса порядочное количество времени. Он набирал сообщение за сообщением, безжалостно стирая каждое из них. Он тщетно пытался вложить в слова хоть какой-то смысл, но дар написания явно был не его коньком. В итоге, все кончилось, как и обычно, абсолютно бессмысленным, абсурдным сообщением:«Заждался меня, пупсик?».