***
Микки тем временем уже шел к своему дому. Хотя нет. Он летел туда как последняя скотина, будто надеялся, что от столь энергичного перемещения у него из карманов начнут сыпаться все его проблемы. Остановился на доли секунды дабы отдышаться и, неожиданно даже для себя, рассмеяться до тугой боли в животе. Не думая о том, что кто-то может обратить внимание на него, поехавшего. Кто ты, Микки? Мать Тереза? Если нет, почему ты взваливаешь на себя проблемы, которые тебя вообще нахрен не касаются? — Я хочу помочь вам, Микки. Вам с Мэнди. Я знаю, что ты один не справишься. — Ну и где же твоя помощь, Галлагер? — Микки захотелось заорать эту фразу на весь квартал, но тогда бы ему точно вызвали дополнительный наряд из псих. лечебницы, потому эти фразы тихим шепотом развеялись по ветру. — Меня едва не застрелили из-за твоей ебанутой семейки сегодня, а если вдобавок меня найдут копы, я не успею и глазом моргнуть, как окажусь брошенный за решетку шакалам на растерзание. Микки выпрямился, продолжая шагать к дому уже более размеренно, пока осознание не накрыло его с головой. Осознание. В этот раз настолько ясное, что протяни руку и дотронься – оно морозным налетом останется на кончиках пальцев. Идея запечатлеть имя Галлагера на своей груди несколько лет назад была самой ебанутой в его жизни, и у удостоившегося чести рыжего не вызвала ничего, кроме смешка. Но злой символизм никуда не денется, и с каждым годом он лишь сильнее разъедает кору головного мозга. Этого не вырезать из тебя, Милкович. Ни хирургическим ножом, ни электробензопилой. Не выжечь, не выпотрошить, не вырвать голыми руками. Оно там, между второй и третьей реберной косточкой. Живет в тебе, жрет тебя на завтрак-обед-ужин и смеется. И от смеха ярче видны веснушки на его лице. Чем ближе Милкович был к своему дому, тем медленнее были его шаги. На подходе ко входной двери он практически перешел на цыпочки. Хоть он и надеялся, – да, черт возьми, был уверен, – что дом пуст, осторожность с каждым днем, каждым часом и каждой минутой становилась необходимее воздуха. Стоило ему подняться по ступенькам и коснуться дверной ручки, над головой будто загорелась мультяшная лампочка. Галлагер, кажется, всегда путал ее с нимбом. Мэнди. Черт возьми, Мэнди. Милкович моментально оказался в доме и, захлопнув дверь посильнее, схватился за телефон, но в ответ услышал лишь длинные назойливые гудки. Да чтоб тебя! Через минуту прослушивания ебучих гудков он с раздражением бросил трубку на диван, конечно же, убедившись, что она не на беззвучном, и прошагал до кухни, дабы достать из холодильника бутылку нефильтрованного. Однако стоило крышке соскочить с горлышка бутылки, тишина рассеялась под гнетом звонка мобильника. Милкович поставил бутылку на стол и в одночасье преодолел расстояние до гостиной, плюхнувшись на диван. — Привет, ушлепок! — Мэнди, кажется, была в приподнятом настроении, чего не скажешь о Микки. — Да-да, Мэнди. Ужасно рад тебя слышать. — Ты поболтать звонишь? — на фоне был слышен шум, который едва ли не перебивал собеседницу и говорил о том, что Милкович-младшая была не дома. — Не совсем. Помнишь, ты упоминала, что о смерти Терри тебе рассказал Йен? — Ага. — Какие-то подробности, связанные с этим охуенно радостным событием есть? — Милкович кашлянул, пытаясь скрыть неуверенность в голосе. Казалось, Мэнди через телефонную трубку видит, как раскраснелись его щеки от стыда. От стыда за себя, что Микки не развил эту тему с ней ранее. Созваниваясь по вечерам, они, как правило, обсуждали какую-то малозначительную ерунду из серии «с каким известным мужиком каждый из них бы переспал». У Микки определенно лидировал Бон Джови… в более молодые годы. Об отце говорить не хотелось. Каждое упоминание о нем щекотало посттравматическое стрессовое расстройство Милковича, и тот терял аппетит на оставшуюся часть дня. — Так, а что о нем говорить? — изрекла Мэнди после короткой паузы, вытащив Микки из водоворота собственных размышлений, — говорят, у него произошла остановка сердца… Колин упоминал, что никто не захотел организовывать церемонию прощания. Кремировали и похоронили где-то за чертой города. Вот так, Терри Милкович. Ни тебе похорон, ни надгробия, только имя, записанное в бухгалтерской книжке. Здорово, наверное, заиметь целый выводок детей, и чтобы все они вздохнули с облегчением после твоей смерти? Быть забытым, как бездомная псина, которая еще вчера скалила свои гнилые зубы на прохожих. Микки даже усмехнулся печальной ироничности исхода его отца. Но после отмотал слова Мэнди еще раз в своей голове, мысленно засунув карандаш в кассету. А потом снова. И снова. — Колин? Ты что, общалась с Колином? — Да. Он звонил, может, неделю назад поболтать, — удивленный тон сестры явно сигнализировал о том, что она не придала этой информации ни грамма важности. — Что. Он. Спрашивал? — Микки выплюнул эту фразу по одному слову, чувствуя, как раздражение высотой с десятиэтажку накрывает его с головой. Подавись, тупая ты сука. — Ну… — тон брата ввел ее в легкий испуг, — всякое спрашивал. Как дела, что делаю. Спросил, как я об отце узнала… я не помню больше, Микки! Милковичу показалось, что реальность сделала крутой поворот на 360 градусов и вернулась в исходную точку. Он вскочил с дивана, едва справляясь с головокружением и коварно подступающей тошнотой. Как же повезло Мэнди, что она не рядом и даже не в этой стране. Ебнул бы от злости не глядя. — Заебись, родная! — от крика Микки в доме затряслись стены, — это ведь нихуя не важная информация! — Но ведь он наш брат, Микки! — Хуя с два! Да половина этого квартала — наши родственники. И ты доверяешь хоть кому-нибудь из них? Снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь назойливым тиканьем настенных часов. Микки еле подавил желание выстрелить в стеклянную перегородку. — Только тебе и доверяю, — тихий голос сестры если и не успокоил беснующихся чертей в душе, то лишь едва остудил их. — Он про меня что-нибудь спрашивал? — Микки произнес это уже не тем тоном, что способен вырубить электричество во всем квартале. — Нет… в целом спрашивал, как поживают остальные члены «семьи», но о тебе я ничего не сказала. Прелестно, Мэнди. Иногда, очень редко, чуть-чуть, на полшишечки, но твое молчание все же может быть золотом. — Хорошо. Держи меня, блять, в курсе всего, что происходит. Иначе тебе пизда, Мэнди. Огромная пизда. Если я сам доживу, конечно. Кстати, а как он вообще узнал твой номер? Затяжное невнятное мычание по ту сторону провода явно говорило о том, что Мэнди впервые столкнулась с таким вопросом. Господь, и за что ты посылаешь таких тупых сестер? — Ладно, я тебя услышал, Мэнди, — вселенская усталость снова придавила Микки к скрипучему дивану. — Звони, если что. — Хорошо. Прости, Микки. Милкович отключился от звонка и откинулся на подушки. Колин, значит. Теперь Микки на 99.9 процентов был уверен, что это его невротъебенный брат посылает ему кровавые любовные записки. А может, все же кто-то другой?.. Нет, нет и еще раз нет. Мы же не в ебаном бразильском сериале, и довольно уже этих сюжетных поворотов. Паззл понемногу складывался, но Милкович все еще не мог понять, нахуя вообще было затевать такую длинную игру, если можно было просто по-тихому его уничтожить, как ненужную фигуру на шахматном поле. Он ведь даже узнал, где стоит его ебаная машина. Микки вернулся за уже слегка выдохшимся пивом и погрузился в несвойственно долгий для него мыслительный процесс. Ответы на некоторые вопросы были найдены… но новых вопросов появилось еще больше. Единственное, в чем Микки был уверен, если утырок приблизится к нему хотя бы на три метра, то сразу получит пулю в лоб, даже не успев поздороваться. Милкович впервые искренне пожалел, что не вырос, блять, сиротой. Внезапно его обуяло дикое желание полететь к Галлагерам и посвятить кучу времени диалогу с Йеном. Им многое стоило обсудить, но как только эта мысль постучалась в его голову, Микки тут же скривился, вспоминая, зачем он вообще ушел. Правда, ушел-то ты недалеко, верно? Хотелось взять чемодан и уйти куда-нибудь до мексиканской границы.***
Йену казалось, что он способен пересчитать все мелкие пятнышки на стене в их кухне, пытаясь спрятаться от дискомфорта, который его окружал, пока один из копов мило беседовал с его старшей сестрой. Мужчина на вид лет сорока с усталыми седыми прядями без особого энтузиазма вел диалог, иногда что-то чиркая на листе бумаги. На секунду Йен представил, что если он продолжит работать в EMT, то, вероятнее всего, к его возрасту будет выглядеть точно так же. Ему нравилась его работа, но от такой перспективы парень поежился и отпихнул от себя этот тандем мыслей. Патруль приехал на удивление быстро, но стоило им войти в дом, как Эрик очнулся и выглядел он будто только что вышел из бэд трипа. Мужчина был в неподдельном шоке, так что ему еще и пришлось объяснять, что здесь произошло. Но немного придя в себя, он начал дико буйствовать, кричать Фионе о предательстве и даже пытался отпихнуть от себя копов. Фиона с досадой смотрела на мужа, но так и не произнесла ни слова, понимая, что, долгое время скатываясь вниз, Эрик наконец достиг дна и окончательно сошел с ума. Второму патрульному даже пришлось заковать его в наручники и чуть ли не насильно потащить в полицейскую машину. До слуха Галлагера доносились отрывки фраз, не значащие в общей картине ровно ничего, пока он мерзко посербывал уже остывший кофе. Стоило ему на секунду прикрыть глаза, под веками сразу же материализовывался отчаявшийся взгляд Милковича, и Йену хотелось вставить себе спички в глаза, чтобы не моргать больше никогда в жизни. Он каждые полсекунды поглядывал на часы, будто информация о времени может дать ему хоть что-нибудь. Хотелось сорваться с места и побежать искать Микки, пока с ним не случилось что-нибудь очередное себе-непростительное. — Мистер Галлагер? — осипший голос полицейского прибил Йена обратно к стулу, заставив заметить на себе две пары заинтересованных глаз. — Да, офицер? — сердце Йена ёкнуло, а ладошки запотели, будто его вызывают к доске на уроке, который он не приготовил. Галлагер не до конца осознавал, зачем он понадобился мужчине, но будем откровенны, просто очень не хотел этого делать. — Лейтенант, сэр. Андерсон, — мужчина наконец соизволил представиться и устремил свой взгляд на Фиону, — мы с вашей сестрой уже закончили. От скорой вы почему-то отказались, но я бы рекомендовал вам снять побои и отнести заявление в ближайшие сутки, пока не стало слишком поздно. Мы продержим вашего мужа в изоляторе суток пятнадцать, а вам, как я понимаю, хочется пожить подольше. Фиона виновато опустила глаза и, многозначительно закивав, поблагодарила Андерсона и убежала в гостиную заниматься очередной отвлекающей домашней работой. Лейтенант задержал Йена ненадолго, задав несколько обязательных вопросов свидетелю происшествия. Буквально за несколько минут, имея ограничение во времени в виде отключки Эрика, они с Фионой пытались исказить историю для копов, дабы максимально неподозрительно вырезать из нее присутствие Микки. И это, кажется, сработало. Йена начало потихоньку отпускать напряжение, когда разговор с Андерсоном очевидно подходил к концу, но в один момент оно снова прошибло все его тело электрическим разрядом. — Кстати, как там Милкович поживает? Блять. — Что? Уйми выдающую тебя с потрохами дрожь в голосе, уйми ее, сука. — Шутка, мистер Галлагер, — лейтенант с ноткой недоверия посмотрел на Йена, выгнув бровь, но тот держался из последних сил, — у меня до сих пор с собой ориентировка на этого клоуна. Мы даже заключили пари с коллегами, сможем ли мы когда-нибудь его поймать. Зная дурную славу этого человека, он рано или поздно где-нибудь вылезет… О да, мужик. Ты просто не представляешь, как ты сейчас прав. — …но я, признаться честно, ставлю на то, что мы его не найдем. — Я не знаю, где он, лейтенант. Вау, Галлагер. Красиво, нет, правда красиво. Почти ни разу не запнулся за эти четыре с половиной слова. Десять Ди Каприо из десяти. — Я так и думал, — Андерсон еще раз окинул Йена ничего не говорящим о себе взглядом. — Вы знаете, я даже не уверен, жив ли он еще, — слова вырвались из глотки сами собой, и Галлагер осекся. Пожалуй, это было чистой правдой. Йен в последнее время боялся Микки и на шаг отпустить, зная, что ему повсюду грозит опасность. Выжидает за каждым сраным поворотом, намереваясь устроить ему инфаркт в миниатюре. В голову стали без приглашения врываться красочные картины: поцелуй, жар, кровь, горячие слезы и горячий кофе в морозное утро, крик, удары по лицу, дрожь в коленях, дрожь в груди. Эмоциональный взрыв. Гребаная атомная бомба, стоило всем эти воспоминаниям сплестись в одно огромное полотно. Йен изо всех сил постараться запихнуть его в мешок и выкинуть куда-нибудь в кухонное окно до того, как лицо не начала заливать краска. Лживый ты засранец. Лживый я-на-все-готов-пойти долбоеб. Сознание сделало с ним экстренное иглоукалывание по всей площади кожи, и Йен, не отрывая взгляда от лейтенанта, поделился с собой очередным за сегодня осознанием: никакой ебаной дороги назад больше нет. — Ладно, — Андерсон очевидно потерял интерес к этому разговору, но Йен все еще чувствовал себя преступником. Будто стоило ему кашлянуть не с той интонацией, и его самого повяжут на месте, — не смею вас больше задерживать. Всего хорошего. — До свидания. Стоило полицейскому прошагать вдоль дома и захлопнуть за собой дверь, Галлагер с шумом выдохнул и присел на стул, обеими руками хватаясь за голову. На сегодня танталовы мучения по перекатыванию одного и того же говна в гору и обратно были закончены. Фиона, протирающая до этого одну и ту же вазу минут десять, делая вид, что ее нихуя не интересует, сорвалась с места и побежала к брату. — Он что-то спрашивал о Микки? — она произнесла эту фразу шепотом, будто боясь, что их все еще слушают. — Как ты догадалась? — Да ты, блять, белый как стена, Йен. — Фи окинула его беспокойным взглядом и без слов прошагала к морозилке, осматривая его на предмет спиртного. Фиона выудила так правильно оказавшуюся в ней бутылку водки и, прихватив с собой стаканы и сок, уселась на стул рядом с братом. — Да, — Йен зафиксировал взгляд на том, как медитативно спиртное льется в стакан, — и я очень надеюсь, что не сдал себя со всеми вытекающими. — А что Эрик? Фиона отхлебнула полученный напиток и с нотой горечи в голосе произнесла: — Нахуй Эрика. Йен не сдержал коварной улыбки. — Ну наконец-то, узнаю сестру. — Нет, правда. Порыдаю, может быть, позже, а пока… в пизду его, — Фиона посмотрела Йену прямо в глаза и накрыла его руку своей ладонью, — единственное, что больнее всего осознавать сейчас, — как же сильно я проебалась. С самого начала была неправа. Все эти годы сомневалась, правильно ли я сделала, что связала с ним свою жизнь. Но ответ не заставил себя долго ждать. Фиона грустно улыбнулась, оставляя брату информацию для пережевывания. — К чему ты клонишь, Фи? — Галлагер почувствовал, будто в спину закручивается горячий болезненный шуруп, и он схватился за стакан. — Никогда никого не слушай, Йен. Слушай только себя. Особенно если дело касается любви.