К истокам

      В левой глазнице вспыхивает такое сейчас опасное для других чувство дежавю, когда она касается его, вырывая из сна, совершенно неощущаемая до той поры. Не то, что бы Санс спал очень чутко, но раньше всегда казалось, что Таня… шумная. Излучающая энергию. Нестатичная. Сейчас ее лицо было совершенно спокойным, она не порывалась, неспособная сидеть на одном месте, не мельтешила — движения были плавными. Она легким человеческим теплом ласково грела, положив ладонь ему на скулу.       — Собирайся, — и вновь, Санс перебарывает тревожность, возвращает магию в спокойное состояние; на всплеск девушка никак не отреагировала, совершенно странная и будто бы отрешенная. Но в голосе тоже было это тепло, которое он словно не имел право смахнуть (или он убеждал себя в этом, ведь попросту уже не желал).       Скелет не был уверен, но, почему-то ему казалось, что она обязана была прокомментировать все это в своей неповторимой слегка раздражающей манере, будто наперед могла читать мысли, еще и иронизируя над самим фактом, что так чудилось. Почему она того не сделала — вопрос в вопросе. Почему он вообще об этом размышляет?       — Куда? Опять звезды, киддо? — он зевает, больше показательно, чем вынуждает ее отнять руку, и тут же — странный, неуместный укол сожаления. Но он оценивает ситуацию, слегка отдаленную после тяжелой пелены сна. Да, он определенно там же, где и уснул. В ее кровати, под ее одеялом.       — Возможно, они в том числе, но мы хотим уехать, — в ее тоне остро сквозит намек, что он может отказаться. И сожаление там же — будто в таком свете они могут и не встретиться вовсе.       — В четыре ночи? — он бросает взгляд на пыльные электронные часы. Они стоят на столе, беспорядок на котором покрыт спасительным мраком зимних ночей. Эта комната, их общими усилиями превращенная в обитель умеренного хаоса, стала дорога ему в первую очередь тем, что напоминала этим его дом. И его брата.       Судя по расчетам, время еще не пришло, но разведывательная миссия все равно провалена. Где-то эти около-месяцы ему еще нужно было жить.       Посему выходило, что он не очень хотел уезжать, хоть и чувствовал, что его кости начинают ржаветь: настолько они становились тяжелыми и скрипучими. Папирус хотя бы мог заставить его двигаться. А тут приходилось только улыбаться и кормить кота.       Она проследила за его взглядом — когда он вновь сфокусировался на ее лице, она уже оценивала не стол, а комнату в целом — и раздраженно вздохнула.       Санс не смог оправдать свой вопрос (сложилось такое впечатление, что просто так в четыре утра даже Таня не стала бы его будить; она и себя не стала бы будить). Из ее раздражения делался вывод, что ей совершенно либо некогда объяснять, либо настолько не хочется. Но внезапно она, как не бывало, ответила:       — Самое время, если не хотим встать в пробку, — и улыбнулась как-то жутко, глядя на него, заворачивающегося в одеяло, словно в щит от всех проблем.       — Надолго?       — Возможно, на год, возможно, на три. Возможно, навсегда, — просто пожала плечами. Не выглядела так, будто покидает свою обитель.       — Тебе самой… не надо собраться, в таком случае? — он поежился от такого тона, в котором сквозило ленивое безразличие к месту, где они оба жили. Возможно, он просто ошибался, но люди, казалось, были склонны привязываться к местам, в обустройство которых вкладывали душу. Как и монстры.       — Надо бы. Но в первую очередь эвакуирую тебя, — она прошла к шкафу за его спиной, откуда тут же чуть не выкатился в свободное падение комок вещей, благо, чистых. Санс же был огорошен всем этим и не смог шевельнуться.       — Мне нечего забирать, — припомнив, признался он.       — В самом деле? — слабое удивление, но вопрос приторно вежливый, как выученный, как ей все равно. Она должна была знать, что одалживает ему кучу вещей.       — Здесь нет ничего моего, — Санс нахмурился, не понимая, что не так с этим человеком сейчас. Почему она ведет себя так странно, так… будто совсем они совсем чужие, хотя она еще недавно хотела по своей наивности прикоснуться губами к его зубам, а могла ночью обнять, будто он был самой мягкой подушкой.       — Значит, появится. Не переживай, — она никогда не говорила так, таким тоном; она никогда не излучала сдержанной серьезности.       — Хех… Киддо, — то, что его брат обычно называл «этим выражением», всегда вынуждала ее со скрипом начать искать компромиссы, понизить громкость и поработать мозгами, осмысляя его слова. Но тут он просто обязан был выпытать всю правду, даже если она стала неприлично серьезна. — Что с тобой? Что случилось?       Она ведь ненавидит серьезные разговоры.       — Все вопросы только после того, как мы сядем и поедем, — дернула плечом. Не желает отвечать. Она сворачивает теплые вещи, а в них — менее теплые. Эти кулечки она аккуратно складывает в сумку, которую бесцеремонно и совсем неаккуратно выбрасывает на пол из шкафа, висящие вещи в котором, похоже, ранее лишали возможности увидеть что-либо на дне.       — Неа, киддо, это так не работает. Я ничего не подписываю, не ознакомившись с условиями, — все еще не возвращая свет в глазницы, он пожимает плечами, будто это было ожидаемо услышать в такой ситуации.       Она молчит, рассматривая аналогию в контексте разговора. Встает, смотря в пол, не на Санса.       — Хех, и мелкий шрифт читаешь?       — Особенно его, — тот пожимает плечами.       Таня молчит, хмурая, непривычная и чужая. И Санса колет чувство отчужденности: это не тот человек, который хотел игривой взаимности в чувствах. Как все это время она могла притворяться? Нигде не проколоться?       — Мой дом может находиться в опасности. Нужны только мама и я, но ты за все время на моей памяти так и не вышел на улицу, ты сторонишься людей, — она сказала это, совсем обтекая жесткую формулировку, словно им обоим уже нужно давно было принять это за факт и понять (хотя Санс никогда ранее не мог назвать себя замкнутым), и это все было так чертовски неправильно. — Оставить тебя одного — все равно что выбросить домашнего кота на улицу. Может, он сумеет приспособиться, научиться убегать и шипеть на людей. А может, быстро умрет.       Вау. Очень низводящее сравнение. Санс не был уверен, что должен чувствовать. Укол обиды от того, что она права, или ярости, потому что это звучало чертовски расистки.       Кот, вбежавший в приоткрытую дверь, пушистый и ленивый зимой, потерся о шкаф, чем тут же заслужил внимание девушки. Санс допускал, что как раз это стало толчком для таких аналогий. Та, между тем, невозмутимо подняла животное и прижала к груди, что-то зашептав на дернувшееся ухо.       — А что за опасность?       — Решай, — вопрос она проигнорировала молниеносно и невозможно спокойно. — Полтора часа.       Кот оказался на полу и тут же пошел в ноги скелету. Привык к тому, кто его кормит. Как и он привык к этой семье. Вот теперь аналогия кажется не такой абсурдной.       «Решай». А у него есть выбор?

***