Stay Restless, Running Wild

Ей всего три, когда она впервые ступает на каток. — Смотри, мама! Смотри! Это так весело! — И она тут же шлепается на задницу, сдерживая слезы. Это не больно, она просто не хочет показаться неудачницей. Только не когда мама очень хороша в катании, а папа хочет, чтобы она могла так же. Мама быстро скользит к ней, и в ее голубых глазах — беспокойство. — Юлия! Юлия, ты в порядке? — Все хорошо, — настаивает она, пытаясь встать. Эти зазубренные, смешные вещи на носке конька. Может, если она… Вот оно. Теперь она на ногах — шатается, но стоит. — Я сделала это! Ее мама возбужденно хлопает в ладоши, лицо раскраснелось от холода. — Конечно, ты сделала, Юлия! Ты ведь моя маленькая, умная девочка! Она ярко улыбается маме и пытается скользить так же, как она. Снова падает несколько раз, но это нормально. Сейчас Юлия знает, как подняться, потому что она мамина умная девочка. И еще, по какой-то причине, для нее это звучит чуждо. Ей пять, когда она впервые ввязывает в драку в школе. — Мальчики тоже могут любить фигурное катание! — говорит она, злая чуть больше, чем была когда-либо в жизни. Она стоит прямо перед плачущим Степаном. Он отвратителен, думает она, пока тот хнычет, заливая соплями все вокруг. Но он не единственный, кто не прав здесь. Вера откидывает волосы за плечи, как делает ее мама, когда видит что-то странное на улице. — Фигурное катание для девочек, Юлия. — Но ведь я люблю кататься, — настаивает Юлия. Она может прокатится три раза вокруг всего катка, при этом не упав. Мама и дедушка говорят, что, возможно, скоро она научится кататься задом наперед. — Но ты же не мальчик! — говорит Вера таким тоном, будто Юлия идиотка. Она указывает на Степана, который до сих пор плачет на полу. — Если мальчику нравится катание на коньках, это неправильно. Для нас это нормально. Даже если ты странная и все время играешь с мальчишками, ты все еще остаешься девочкой. По некоторым причинам это и правда ее беспокоит. Почему то, что хорошо для Юлии (фигурное катание, например), плохо для Степана? Что делает их такими разными? Кроме того, разве нет мальчиков-фигуристов? Она говорит это вслух. — Но ведь есть мальчики-фигуристы, они много где катаются. — Много где — это где? — требует Вера так, будто эта информация оскорбляет ее. — Везде, везде… везде! — горячо отвечает Юлия. Она не знает. Не совсем. Все, что она знает, это то, что Степан раздражающе плачет, пачкая соплями ее кеды, и что Вера совершенно не знает, о чем говорит. Вера первая переводит всё в физическую плоскость. Она протягивает руку и дергает Юлию за косу, а Юлия просто дает сдачи. Она напрыгивает на Веру и оставляет на ее руке несколько царапин — красных линий на нежной девичей коже. И менее чем через минуту их разнимает учитель. — Хорошие девочки не дерутся, — твердо говорит учитель и вызывает ее родителей. Это звучит чужеродно для Юлии, но она старается игнорировать это. Пытается игнорировать странное чувство в животе, которое зарождается, когда кто-то называет ее так; когда мальчишки обращаются к ней, как к одной из них, она чувствует просто парящее удовольствие. Ей шесть, когда она наконец-то набирается смелости задать вопрос, беспокоящий ее на протяжении долгого времени. В школе она стала настоящим проблемным ребенком и ввязывалась в драки раз или два в неделю. Обычно с другими девочками, но иногда и мальчики пытались достать ее. Дедушку пришлось записать в ее контактный лист, чтобы школа могла звонить ему, а не домой — у родителей не было так много времени, что ходить по учителям. Теперь он учит кататься ее на коньках и задом наперед. Из дедушки учитель гораздо лучше, чем в школе, потому что он действительно знает ее и хвалит. Поэтому Юлия просит его, а не маму, потому что мама не здесь, когда они завязывают шнурки на коньках перед тренировкой. Это была среда, позже вспомнится, и она была отстранена от занятий за то, что подбила Вере глаз. — Дедушка, а почему я девочка? Дедушка замирает, его ладони останавливаются. — Что ты имеешь в виду, милая? Юлия высовывает кончик языка от усердия, завязывая узлы на коньках. — Я имею в виду… — она дергает шнурки слишком резко, вымещая раздражение. — Что делает меня такой непохожей на мальчиков? У меня так много неприятностей, когда я веду себя, как они. А у них — нет. — Она переходит к другому коньку. — А потом мне говорят, что девочки не ведут себя так, как веду я. Так почему я не родилась мальчиком? Её дедушка молчит слишком долго. Он только надевает свои коньки и снимает чехлы, прежде чем опуститься на колени перед Юлией, помогая завязать шнурки на её ботинках. Он берет ее ладони в свои огромные руки и смотрит в глаза, улыбаясь. — Я не знаю, милая. Все, что я знаю, это, что тебя зовут Юлия, не Юрий. Это значит, что люди будут смотреть на тебя по-другому и будут требовать, чтобы ты вела себя по-другому. У тебя прелестное личико, поэтому они не хотят, чтобы ты портила его синяками. У тебя мягкие, блестящие волосы, и они не хотят, чтобы ты испачкала их. И если ты Юлия, они хотят, чтобы ты была красивой и правильной. Юлия сутулится и смотрит вниз, на черный пол. — А что, если я не хочу этого? Что, если я хочу быть Юрием? Есть что-то болезненное в улыбке дедушки. То же самое проскальзывает в улыбке папы, когда она поднимает что-то тяжелое и не просит помощи. Но не похоже, чтобы деда злился, он просто борется с чем-то. Дедушка поднимает руки и мягко кладет их ей на щеки, целуя в лоб. — Тогда ты — Юрий. С ее маленьких плеч как будто падает тяжелый вес. Она не Юлия. Он Юрий. Дедушка заставляет его пообещать, что он ни слова не скажет маме и папе. Это немного странно, но Юрий не возражает. Он счастлив. Еще дедушка заставляет его пообещать, что он не будет ссориться с мамой, если та попытается надеть на него юбку. Эту часть договора Юрий принимает легко — ведь нечестно обижаться на маму, если она ничего не знает. Юрий совсем немного расстраивается, когда дедушка говорит ему, что учителям тоже нельзя рассказать и что в школе он обязан быть Юлией. — Это для твоей же безопасности, — говорит дедушка, но Юрию только шесть, и он не знает, как то, что он мальчик, может навредить ему. Особенно в школе. Самое страшное, что может произойти, это очередная драка, в которой тебе выдерут клок волос, или если вы Юрий-не-могу-себя-контролировать, вы ударите кого-то. И все-таки он успокаивается, когда дедушка говорит, что поговорит с мамой на счет короткой стрижки. Мама откладывает это месяцами, потому что думает: «это стыдно обрезать такие прекрасные волосы». Еще дедушка спрашивает, есть ли у Юрия друзья, которым он может случайно проговорить, и Юрий качает головой. Иногда он общается с другими мальчиками, но их нельзя назвать друзьями. Ему не нужны друзья, деловито говорит Юрий дедушке, когда они ступают на каток. . . . Юрию семь, когда он понимает, почему дедушка сказал ему не рассказывать маме и папе. Они принимают это не слишком хорошо. По иронии судьбы, именно дедушка и пробалтывается. Это один из редких случаев, когда мама приходит к нему на тренировку. У Юрия теперь есть настоящий тренер — сварливый старик Яков, которому все равно «мальчик ты или девочка, делай, что я говорю, и я сделаю из тебя чемпиона, мелкий». А мама родила ему младшую сестру — Анну, — которая поглощает все ее время. Поэтому у мамы не так много возможностей наблюдать за ним. Но, может, мама — его талисман. Это первый раз, когда она видит его новую программу - Юрий начал учить ее недавно, - и ему наконец-то удается приземлить двойной сальхов. Когда он это делает, Яков одобрительно кивает, мама выражает восторг от того, как красива ее дочь, а дедушка хлопает его по плечу и говорит: — Отличная работа, Юрий. Я знал, что ты сможешь это сделать. На мгновение Юрия заполняет гордость за себя, а после он видит смущенное выражение лица мамы. — Папа, это Юлия. Ее имя не Юрий, ты спятил? В воздухе витает ощутимое напряжение, а потом мама прищуривается. Юрий немного растерян, но он понимает, что дедушка проговорился и сейчас его ждет Серьезный Взрослый Разговор. — Ай! Если вы собираетесь говорить об этом здесь, выйдите! — Яков, при всех его недостатках, очень внимателен. Юрий слышит приглушенные дверью крики, но ничего не мешает его тренировке. Даже после окончания двухчасовой тренировки они еще не заканчивают. Юрий стягивает резинку с волос, держит коньки в руках. Он снимает леггинсы — сегодня жарко и надеть их под джинсы было бы ужасно непрактично. Он, как обычно, проводит по телу прохладной тряпкой, и даже когда это сделано, они не заканчивают. — Это ты ее надоумил! Я не удивляюсь тому, что она считает себя мальчиком! — Юрий — мальчик. — Ладно. Полагаю, ты прав. Но то, как Юлия себя ведет, означает, что она не может быть моей дочерью! Коньки Юрия с громким стуком падают на пол, пугая взрослых, тут же обращающих на него внимание. Звук эхом разносится по почти пустому зданию — так же, как и слова матери эхом отдаются в голове. Яд в ее голосе значит для него больше, чем эти чертовы коньки, чем те кусочки гордости, которые он сумел наскрести в течении жизни. За всю свою жизнь Юрий плакал пять или шесть раз, поэтому жар в глазах незнаком ему и чужд. Он не признает, что по щекам катится вниз влага, не знает и пытается силой заставить себя прекратить. Что-то давит на легкие, и он инстинктивно накрывает рот рукой, словно это облегчит дыхание. Он шепчет слова в ладонь — «Прости, мама, почему» — но не слышно ничего, кроме икоты. Стоп, говорит он себе. Ты ведешь себя, как девчонка. Почему бы тебе не остановиться? Если ты остановишься, она, может, поймет… Когда большая ладонь ложится ему на плечо и направляет в сторону мужской раздевалки, он следует за ним без вопросов. Он не знает, может ли ясно соображать в этот момент. Яков усаживает его на скамейку, но не делает ничего еще. Юрий благодарен своему тренеру за то, что тот знает его достаточно хорошо и понимает, что с ним не нужно нянчится. Он выставляет руку в ожидании. Яков мрачно фыркает и протягивает ему полотенце. Юрий сворачивает его так плотно, как только можно, упирается в него лицом и кричит. Он кричит из-за Юлии, для нее, чтобы было достаточно ему. Он кричит на себя, чтобы было достаточно маме. Он кричит из-за секретов. Из-за боли. Из-за его маленькой сестры, из-за того, что он ужасная модель для подражания. Из-за дедушки, из-за коньков, из-за слез, которые не могут остановиться. Когда он все-таки останавливается, горло ноет. Глаза красные и опухшие. Волосы взъерошены, а дыхание рваное. Лицо покрыто солью. Слышать, как течет вода из крана, как удар в ухо. Когда мокрая ткань падает на голову, он едва ли удивляется. — Убери эту гадость со своего лица, Юра. Ты выглядишь как кусок дерьма. Мне не нужен мой лучший юниор, выглядящий так, как ты. — Тебе станет лучше, если ты умоешься, говорит Яков. — Отвали. — Спасибо, говорит Юрий. Яков кивает, прежде чем оставить Юрия наедине со своими мыслями. Проходит какое-то время, и Юрий двигается. Он пытается взять себя в руки. Он плакал не очень долго, как он думает, но икота до сих пор не проходит. Через пару минут он встает и становится перед зеркалом. Это так же плохо, как он и думал. Вместо того, чтобы протереть глаза и сделать красноту еще ужаснее, он влажной тканью вытирает высохшие слезы и оставляет ее на глазах. Его совершенно не волнует, что будет дальше. Вместо этого он размышляет. Что заставило его плакать? Мама. Нет, не верно. Юрий был зол, поэтому и плакал. Слезы уйдут, и это все, что осталось. Он не знает, почему злится. Мама просто среагировала на ложь, которой он кормил ее несколько лет. Юрий вздыхает и снимает ткань с глаз. Краснота почти ушла. Волосы все еще растрепаны, поэтому приходится собрать их назад, как на тренировке. Коньки валяются на скамейке рядом, наверное, их положил туда Яков. Юрий сгребает их и загоняет остатки эмоций глубоко в себя. Он разберется с этим, когда ночью останется один в своей комнате. А сейчас он выходит из раздевалки энергичной походкой и улыбается так, как улыбался много лет. Он злится на мать, которая смотрит на него с равнодушным презрением. — Юлия. Привела в порядок свои чувства? Он качает головой. — Нет, матушка. Нет. Это не мои проблемы, если ты такая узколобая. — Матушка? Ты никогда не называла меня так. — Она выглядит удивленной. — Ты глухая, матушка? Только что назвал. — Юрий переводит взгляд на дедушку. — Отвези меня домой. В груди поселяется тяжелое чувство. Но он отказывается признать это как боль. Мальчики не показывают боли. Мальчики не чувствуют боли. Преврати это в злость. Заставь ее увидеть. Я покажу ей, что я мальчик. . . . Юрию девять, когда он впервые встречает Виктора Никифорова. Он не собирается признаваться, что боготворит то, что его кумир тренируется вместе с ним и болтает с Яковом, будто они старые друзья. Ладно, он признает, что немного в восторге. Не боготворит. Просто в восторге. Пока он не приземляет комбинацию из тройного флипа и двойного сальхова, над которой работал, и Виктор не комментирует ее. — Это было красиво. Юрий хмурится, настроение мгновенно пропадает. — Я мальчик. На пару секунд он ловит смятение, а потом смущение, но вскоре лицо Виктора возвращается в обычное состояние. На нем нет осуждения. Он просто кивает головой с понимающей улыбкой. — Кто сказал, что мальчики не могут быть красивыми? Что?.. До Юрия доносится фырканье, и Юрий наконец-то выныривает из шока. — Удачи в убеждении Юрия в этом, Виктор. А сейчас я хотел бы поговорить с тобой о… И всё. Виктор следует за Яковом на трибуны, а Юрию нужно продолжать тренировать свою программу, как и раньше. Вместо этого он застывает без движения. Виктор Никифорова, чемпион мира, гений фигурного катания, просто идиот. Половина Юрия убеждает, что он просто подумал, что Юрий мужчина, выглядящий как девушка, не транс. Никто никогда раньше не смущался, когда путал его гендер. Кроме того, он считает, что мальчики на самом деле могут быть красивыми. Юрий не красивый. Юлия — да. Когда он катается, Юрий крадет ее тело, крадет ее красоту и лепит новое тело, с которым вынужден работать. Он подавляет ее и сочетает в себе ее грацию и свою страсть. Он ненавидит свою зависимость от нее, ненавидит, что должен признать ее частью себя, которой никогда по-настоящему и не существовало. Потому что фигурное катание предполагает красоту, а Юрий не может быть красивым. И еще… он не может заставить себя ненавидеть Виктора Никифорова. Может, он и идиот, но все же гений, лучший фигурист России. Невозможно не уважать его. — Я побью его, — решает Юрий, и это не просто цель, это обещание. — Я стану лучше, чем Виктор Никифоров. . . . Юрию десять, когда он впервые встречает Кацуки Юри. И сейчас злость — его старый друг. Юрий больше привык к гневу и раздражению, чем к спокойствию. Иногда люди называют такое состояние удручающим, но Юрию это нравится. Гнев помогает держать себя в руках, на чем-то сосредоточиться. Обычно. Исключая ситуации, когда гнев лишает его баланса и делает неустойчивым. У него достаточно самоуважения, чтобы признать хорошего фигуриста, когда он его видит. В этом нет никакого вреда. И Юри Кацуки — хороший фигурист, один из лучших. Так почему, черт возьми, он расклеивается и забывает, как нужно кататься, когда это важнее всего? И в довершении всего, когда Юрий идет искать ответы на эти вопросы, он находит этого идиота ноющим в кабинке. Кем Кацуки себя возомнил? В сраном общественном туалете почти нет никакой конфиденциальности, так что его поступок — это просто мольба о том, чтобы его заметили. И это жутко бесит Юрия. Мальчики не плачут, думает он про себя, когда срывается на Кацуки. И, конечно, не в проклятом общественном туалете. Будь сильным, скрывай свои слабости. Кем ты себя возомнил? Если я не могу быть слабым, ты — тоже. Он знает, это не правильно: даже если у Кацуки есть член, он может плакать столько, сколько захочет, и все равно для мира останется парнем. Но это не справедливо. Слабаки вроде него не должны быть в одном положении с такими людьми, как Юрий. Юрий все еще пылает гневом, когда возвращается в комнату, которую они делят вместе с Виктором И Виктор такой же рассеянный, как и всегда. — Ты что-то узнал, Юрочка? — спрашивает он, переодевшись в чистый спортивный костюм и плюхаясь на кровать. — Фигуристы были красивыми? — Тц, — Юрий даже не берет на себе труд ответить, вместо этого доставая из кармана телефон и открывая «Тетрис». Они живут вместе первый раз, и он бы солгал, говоря, что не надеялся на то, что все возбуждение Виктора сойдет на нет от усталости. И, кажется, всё стало только хуже. Он болтает без умолку и не о чем. Телефон Юрия вибрирует, и на экране появляется имя дедушки. — Ой, Виктор, — огрызается он. — Заткнись. Мне нужно поговорить. Виктор проводит пальцем по губам, показывая, что будет молчать. Юрий не верит ему, но на звонок отвечает. — Привет, дедушка. — У меня сюрприз для тебя, Юля, — говорит дедушка вместо приветствия. — Имя звучит чуждо, и Юрий уже хочет было возразить, но вдруг понимает, что это значит… Если дедушка называет его ее именем… — Дай ей трубку, — говорит Юрий, усмиряя гнев и смягчая голос, чтоб тот звучал по-женски. — Юлия! — Голос маленькой девочки слишком громко пробивается через динамик. — Я скучаю по тебе! Когда ты вернешься домой? В горле встает ком — так всегда бывает, когда он слышит голос сестры. — Я приеду, как только смогу, Анечка. У меня сейчас много работы, но я тоже по тебе скучаю. Почему ты с дедушкой? — Мама и папа ушли в кино. — Юрий почти слышит, как она дуется, и легко улыбается. — Они сказали, я слишком маленькая. — Тогда как тебе такая идея: когда я вернусь, мы сходим в кино без них. На фильм, для которого они будут слишком взрослыми. Он не видел сестру уже несколько месяцев. Поэтому, наверное, сможет договориться с папой, если не будет собой во время прогулки. Он немного практиковался играть Юлию и думает, что справится ради Ани. Аня визжит от возбуждения. — И мы пойдем в парк? И купим мороженое? — Все, что захочешь. — Его голос немного ломается на последнем слове, то ли от напряжения, то ли от волнения. Он не может говорить. — Мы сделаем все, что ты захочешь. — Я хочу поговорить с Юлией подольше, дедушка! ...ладно. Прости. Дедушка хочет телефон обратно. Не забывай о своем обещании! Ты лучшая сестра на свете, Юля! Я люблю тебя! У Юрия щемит сердце, немного. — Я тоже люблю тебя, Анечка. Скоро увидимся. На другом конце провода повисает тишина, а потом дедушка говорит: — Я отправил ее умыться перед ужином. Ты в порядке, Юра? Я подумал, ты захочешь услышать ее голос. Глаза снова начинают печь. — Да. Спасибо, — говорит он. — Я перезвоню позже. И он вешает трубку, не дожидаясь ответа, и поглядывает на Виктора, который, кажется, спит. Он притворяется, Юрий знает. Пытается дать ему что-то, похожее на уединение. И самое смешное, что Виктора выдает его рот. Каждый раз, когда он слышал её имя он дергал уголком губ в замешательстве. Хрен с ним, думает Юрий. — Если тебе нужно в туалет, иди сейчас. Я не хочу, как вчера, просыпаться в час ночи из-за того, что тебе приспичило смыть. Пожалуйста, ради всего святого, оставь мне ванную комнату на пару минут и сделай вид, что ты ничего не слышишь. Но Виктор, конечно, принимает все за чистую монету. На самом деле Юрий не может винить его — они не знакомы достаточно хорошо, чтобы Виктор смог понять его безмолвные мольбы. — Там довольно хорошая акустика, не так ли? Прости, Юра. — А после он исчезает в ванной комнате. Юрий вздыхает. Что ж, сейчас самое лучшее время, чтобы переодеться для сна. Он садится на пол, отвернувшись от дверей ванной, и стаскивает рубашку. Лента по-прежнему плотно облегает его туловище, и он на своем примере выяснил, что оставлять ее на ночь чревато неприятными последствиями. Он уверен, что половое созревание настигнет его, когда ему исполнится одиннадцать. Юрий относился к рано созревшим детям, через несколько месяцев после десятого дня рождения у него начала развиваться грудь. Он не спеша начинает разворачивать ленту, стараясь не трогать кожу вокруг и не тянуть слишком резко. Едва сняв ее полностью, он поспешно натягивает слишком большую рубашку, которую стащил из потерянных вещей в школе. Юрий старается двигаться как можно меньше — если сильно вращать плечом, становится больно. Стягивая с себя джинсы, он надевает шорты, а после с ужасом понимает, что не выбросил ленту. Он слышит, как Виктор смывает в туалете, начинает мыть руки и открывает дверь. Конечно, Виктор удивляется, когда видит ленту. — Ты сломал что-то, Юрочка? Когда это случилось? А Яков знает? Почему ты не сказал мне? Ты порядке? — Да заткнись ты наконец! — не выдерживает Юрий, и его лицо вспыхивает от унижения. — Я ничего не сломал. Все в порядке. Мне не больно. — О. — Виктор кивает в сторону. — Это связано с маленькой девочкой, которая навала тебя Юлией? Тебе нравится это имя? Может быть, мне… — Нет! — восклицает Юрий, и его голос ломается, снова становясь высоким и визгливым. Виктор удивленно смотрит на него, и Юрий сам в шоке от своей горячности. — Прости, — говорит он, понижая голос до нормального состояния. — Пожалуйста, не называй меня так. Никогда. — Но та маленькая девочка… — Анна не знает. Ей нельзя знать. Просто… Если можешь, пожалуйста, не называй меня тем именем. Пожалуйста, Виктор. Сейчас он умоляет, клянчит — так, как постыдился бы делать в другой раз. Он умоляет своего кумира, чтобы тот не смотрел на него по-другому, умоляет Бога только об одном. И это случается. Виктор выглядит так, будто понимает его, и кивает. Юрий облегченно обмякает и вздрагивает от острой боли в теле. — Но, Юра, можешь сделать мне одолжение? Что угодно. — Что? — Дай мне кое-что проверить. — Виктор кладет руку на ребра Юрия. Он шипит от боли и тут же вздрагивает. — Что за хрень, Виктор? — Тебе больно, — Виктор приподнимает край его рубашки, оглядывая спину Юрия. — Ох, Юра. — Это не так плохо, как кажется, — бормочет Юрий. Он знает, что лжет. Он знает, что Виктор все видел. Когда он в одиночестве глядит в зеркало, то видит ужасные красные полосы на коже, оплетающие тело. Он уже привык к этому. Виктор вздыхает. — Все очень плохо. Почему ты не используешь эластичный бинт? Почему изолента? Это ведь даже не спортивная лента, которая не повредит тебе сильно. Если на спине все так ужасно, то спереди… — Спереди все хорошо, — отрезает Юрий. Но там все плохо. Кожа чрезвычайно натертая от постоянного обертывания и снимания ленты, и от трения, которое этот процесс сопровождает. Там, наверное, синяки. Но это не беспокоит его. Совсем. — Использовать столько спортивной ленты слишком дорого. Виктор отпускает край рубашки. Юрий отказывается смотреть ему в глаза, но слышит, как Виктор копается в своей сумке. Что-то мягкое ударяет Юрия по затылку. Он оглядывается и видит белый укороченный топ, бинт и рулон мягкой ленты. — Наверное, это прозвучит странно, — говорит Виктор, и его голос звучит серьезнее, чем когда-либо, — но сними, пожалуйста рубашку. Юрий инстинктивно ужасается от этой идеи. — Но я не наде… — Ты не сможешь сам достать до спины, — прерывает его Виктор. — Кроме того, разве тебе не все равно? Мы оба мужчины. Он ничего не говорит, только снимает рубашку. Виктор смазывает его повреждения желеобразной мазью с помощью марли. Лицо Юрия вспыхивает каждый раз, когда Виктор видит его грудь — небольшую, но только пока. Но Виктор ведет себя… очень по-взрослому. Как врач. Он не задерживает на ней взгляд, убедившись, что не оборачивает повязку слишком плотно. И не трогает, предоставляя Юрию нанести мазь самому. Когда Юрий надевает футболку обратно, он вручает ему рулон ленты. — Используй это вместо изоленты, и только когда ты на льду. Это из сферы моды, вроде той, которую используют женщины, когда надевают платья с низким вырезом. Юрий даже не спрашивает, почему Виктор носит это в своей сумке (позже он объясняет, что на льду это помогает держать всё на месте). — Я не знаю, кем ты себя, черт возьми, возомнил, но ты не можешь заставить меня ходить без… Виктор накрывает его рот ладонью. — Тебе не нужно это, пока ты не носишь узкую одежду. Есть утягивающие бинты, которые мы можем использовать, когда ты подрастешь, чтобы они тебе были нужны при катании. Я просто не хочу, чтобы ты надевал это на лёд и вредил себе. До тех пор используй ленту. Как только Виктор убирает руку, Юрий фыркает. — Как будто я настолько глуп, чтобы носить такое, когда, черт возьми, катаюсь. —Спасибо. Спасибо огромное. Виктор усмехается, в мгновение ока возвращаясь к своему обычному состоянию. — Я знаю, Юра. Пожалуйста. Это кристально ясно. И то, что несколько слезинок скатилось по щекам, едва Юрий лег в кровать, Виктор никогда не узнает. . . . Конечно, и поэтому ему больно, когда спустя пять лет Виктор уезжает в Японию к этому — из всех людей! — гребаному плаксе с Финала Гран При. Юрий вне себя от ярости, когда видит пост, подтверждающий, что Виктор в Японии. Долбанный Виктор. Он думает, что может делать все, что, блин, пожелает, потому что он так хорош. Он обещал мне сраную программу. Он не позволяет себе думать, почему зол на самом деле. Он не такой слабый, как Кацуки, это проклятая свинья. Он может катать свои собственные программы. Он может контролировать свои эмоции. Юрий не говорит Якову, куда уезжает, но приходится сообщить дедушке. Он ожидает звонка после того, как поговорил с Яковом. И уже подготовил голос. — Привет, Анечка. — Юлия! Ты должна пройтись со мной по магазинам! — У нее по-прежнему голос, как у малышки, хотя ей уже девять. — Я знаю, милая, прости. В последнюю минуту у меня нашлась работа. — Он ничего не может поделать с тупостью Виктора, но он точно уверен, что сопрет его кредитную карту и купит сестре новый гардероб. — Потом сходим. — Ты слишком много работаешь. Ты никогда не видишься со мной, — скулит Анна, и это почти разбивает его сердце. — Я постараюсь, — обещает он. Это больно, быть Юлией. Слишком болезненно, чтобы терпеть. Но он сделает все для Анны. — Ты всегда так говоришь, но никогда не держишь слова! Я ненавижу тебя! — Анечка… — Он знает еще до того, как договаривает ее имя. Она положила трубку. Я ненавижу тебя. Я ненавижу тебя. Я ненавижу тебя. Слово эхом отдается в голове, проникают в душу и медленно разрушают ее. Они ничего не значат. Анне — девять. Она бросает слово «ненавижу» как конфеты. Однако это не значит, что его сердце не болит. Это не останавливает эмоции. Юрий запихивает их поглубже, в самую темную часть сознания. Наверху только злость, и только при виде Кацуки, бегущего на каток, к Виктору, как будто он имеет право хотя бы на каплю внимания Виктора. Если человек настолько слаб, что прекращает кататься в свои лучшие пять лет жизни, он не имеет права на помощь легенды. Юрий взрывается. И елозит ногой по лицу самозванца, прежде чем придумывает, что сказать. Это его вина. Если бы не свинья, Виктор остался бы дома. Анна не возненавидела бы его. А Виктор, этот идиот, еще заставляет его соревноваться со свиньей. После всего произошедшего его подвергают этому. Ладно. Если это то, чего он хочет, он этого получит. Они возвращаются в дом самозванца. Прежде чем уйти спать, в комнату Юрия заходит Виктор. Он опирается о дверной косяк и скрещивает руки на груди. — Есть еще что-то, что я забыл, да? Я ненавижу тебя. Я ненавижу тебя. Я ненавижу тебя. Слова до сих пор не утратили актуальности. Юрий бросает кроссовок в Виктора, от которого тот легко уворачивается, полностью привыкший к такого рода вещам. — Я пропустил семейный день из-за тебя, ублюдок. — Я нарушил обещание, которое дал сестре. Виктор смущенно округляет глаза, но знает, что жалость к Юрию лучше не проявлять. — Прости, Юра. — Ладно, забей. В любом случае мы просто собирались пройтись по магазинам. Если хочешь извиниться перед кем-то, извинись перед ней. Юрий протягивает руку, снова избегая эмоций. Виктор отвечает, протягивая ему карту с печальной улыбкой. Все так же плохо, как Юрий и предполагал: он совершенно не сожалеет о приезде в Японию. Он просто извиняется за неудобства, которые причинил Юрию. — Сколько бы не стоило. Юрий уже знает пароль Виктора, так что просто вводит информацию с карточки и нажимает «Оплатить». — Ты вернешься в Россию. — Ты так уверен в себе. — Виктор надменно отбрасывает волосы назад. — Юри удивит тебя. — Тц. Да как? В любом случае закрой дверь и выйди. Мне нужно переодеться. Виктор качает головой, улыбается, но дверь закрывает. С этой стороны. Юрий пожимает плечами и сбрасывает новую толстовку с тигром, аккуратно снимает бинт, испуская долгий вздох. Прошло уже пять лет, и Виктор видел его переодевание много раз. Нечего смущаться. — Ты не будешь носить этого на тренировки, — предупреждает его Виктор. — Думаешь, я не знаю, идиот? — Юрий встает и надевает рубашку, которая принадлежала Виктору. Когда он стал старше, потребовались размеры побольше. — Ты даже Якова достал этим нытьем. Виктор пожимает плечами. — Мы просто не хотим, чтобы ты снова пострадал. — Я в порядке. Мне было десять, и я был тупой. Юрий снимает джинсы и роется в сумке, выискивая чистые. Виктор приподнимает пару леггинсов и вопросительно смотрит на него. Юрий качает головой. — Линии трусов. Юрий пытался носить боксеры, но они не подходят для того количества одежды, которое он надевает на себя как фигурист. У него есть несколько пар нижнего белья специально для тренировок, но сегодня их не было. Обычно он носил мужские трусы, но они неудобно задирались, если надевать леггинсы. Юрий выуживает из чемодана пару чистых джинсов и надевает. — Разве ты не слишком взрослый для трусов с котятами? — дразнит его Виктор. Он показывает ему средний палец. Ну, принт с котятами, может быть, главная причина, почему он допускает необходимость женского нижнего белья. Комнату наполняет жужжание. Виктор смотрит на свой телефон. — Это твой. Кто может ему звонить? Яков, наверное. Юрий не уверен, что хочет заканчивать тот разговор. Но нет, это… Он прочищает горло и нажимает на «ответить». — Папа? — Юля! Юля, прости меня! — А-Анна? — Юрий поражен тому, настолько громкие всхлипы на другом конце. Анна почти никогда не называет его Юля — только, если случилось что-то плохое. — Анечка, за что ты извиняешься? Ты не сделала ничего плохого. — Я не ненавижу тебя, Юля, обещаю! Мне просто было грустно, что ты пропускаешь нашу дату, но я была слишком жестокой. Я знаю, что тебе нужно работать, — добавляет она, икая. — Я не должна была говорить такое. — Все хорошо, милая, — нежно говорит Юрий. — Я знаю, ты не имела в виду… Телефон вырывают из рук, и Юрий в буквальном смысле рычит на Виктора. Вырывать его телефон — это само по себе тупо, но в стиле Виктора, но когда с ним разговаривает Анна? Юрий в ярости. Виктор кладет руку ему на голову, чтобы тот не смел ничего говорить. — Нюра? Это Виктор. — В-Виктор? — Анна в замешательстве. — Да. Это полностью мои вина в том, что ты и Юлия не смогли погулять сегодня. Если хочешь наругать кого-то, не стесняйся и наругай меня. Она не может обвинить его ни в чем, кисло думает Юрий. Она обожает тебя. — Все хорошо, Виктор, — предсказуемо отвечает Анна. — Никто не виноват. Я больше не сержусь. — Ну, я рад слышать это. — Виктор, ты можешь поговорить с теми людьми, которые регистрировали Юлию, когда она каталась на коньках? Она всегда почему-то с мальчиками. Юрий давится воздухом. Мама говорила, что Анне нельзя смотреть его катание. Так какого черта… Виктор уголком глаза косится на него. — Я попробую, но такие ошибки сложно исправить, Нюра. Я отдаю телефон обратно твоей сестре. — Это дедушка разрешил тебе смотреть соревнования? — сразу спрашивает Юрий. — Нет. Папа, — говорит Анна. — Он сказал, что тебя по ошибке зарегистрировали не туда. — А мама знает? — Нет, конечно нет. Она бы никогда не позволила… — Да, мы смотрели все вместе. — Анна, кажется, уже устает от этой темы, а мир Юрия так и не перевернулся обратно с головы на ноги. — Как долго ты будешь в Японии? — Похоже, чуть меньше, чем месяц. — Раздается тихий стук в дверь. Не дожидаясь ответа, внутрь заглядывает свинья. Юрий не обращает на него внимания. — Я должна кое с кем посоревноваться, чтобы Виктор вернулся домой, как нормальный человек. Я купила тебе подарок. Он придет даже раньше, чем я успею вернуться. Свинья смотрит на него с удивлениям, едва слышит голос Юлии, выходящий изо рта Юрия. Юрий бросает на него убийственный взгляд. — Жди, Анечка. Виктор, выйди, — переходит он на английский. — Свинья хочет поговорить с тобой. — Передай ей пока. — Виктор встает и отряхивает одежду. — Не буду. — Он снова переходит на русский, когда двери закрываются. — Я вернулась. — Японцы знают английский? — удивляется Анна. Юрий хихикает. — Они могут его выучить. Они беседуют некоторое время, пока Аня не начинает широко зевать. Юрий берет с нее обещание, что она пойдет спать, и вешает трубку. Горло саднит, когда он встает и потягивается. Юрий привез с собой чай и мед, так что идет на кухню, чтобы налить себе кипятку. Несмотря на поздний час, он не один. Когда он роется в шкафчиках в поисках кружки, на кухню заходит свинья и ставит чашку на стойку. — Если хочешь, у нас есть лимон. — Он нервничает, и звучит это тупо. Отбрасывая в сторону характер и фигурное катание, Юрий знает, что он всего лишь пятнадцатилетний мальчик — никакой уважающий себя двадцатитрехлетний человек не будет его бояться. Юрий хочет сказать что-то, но это того не стоит. Он берет кружку со стойки, кидает туда чайный пакетик и заливает кипятком, избегая взгляда свиньи. Исключая незначительный света, в комнате темно. Свинья что-то наливает в бамбуковую миску и взбивает венчиком. — Это называется Маття, — говорит он, замечая взгляд Юрия. — Традиционный японский чай. Я пью его каждый день, потому что он помогает сбросить вес. У Юрия невольно вырывается фырканье, и это больно. Он морщится и машинально кладет ладонь на горло. Едва он понимает, что сделал, то опускает руки. Мальчики не показывают боли. Нет ничего, к чему ты не привык. Не показывай свинье свою слабость. Самозванец смотрит на него с мягкой улыбкой. — Если хочешь на горячие источники, сходи в бассейн Виктора. Его никто больше не использует. Чай заварился. Свинья протягивает ему ложку, и Юрий кладет ложку меда в горячую жидкость. Выбрасывает чайный пакетик и пьет. Чай горячий, но не обжигающий. Отлично. Горло больше не напоминает наждачную бумагу — он чувствует себя так каждый раз, когда ведет себя, как она, слишком долго. — Ну… если что-нибудь будет нужно, просто позови меня или… — неловко говорит ему свинья, когда Юрий делает глоток. Он настолько застигнут врасплох, что проливает чай на грудь. Рубашка тут же липнет к коже. — Называй меня, как хочешь, — огрызается он. — Я все равно побью тебя, так что мне пофиг. Свинья немного паникует, хватая со стойки салфетки и рассыпаясь в извинениях. А после Юрий понимает, что свинья ни разу не посмотрел на его рубашку — и не из вежливости, ему просто все равно на открывшуюся правду. — Тц. — Юрий выхватывает салфетку из рук Кацуки и вытирает лицо, а после переходит к груди. — Отлично. Теперь там пятно. — Из-извини, — удается выдавить Кацуки. Он смотрит на пятно, но взгляд не задерживает. — Пищевая сода и теплая вода должны помочь вывести… — Тупая свинья, — бормочет Юрий, хватает чай и направляется к двери. На мгновение останавливается и замечает: — Называй меня по имени. Юрий. Ты должен знать, кто выбьет из тебя дерьмо. Когда он поворачивает за угол, то краем глаза замечает проблеск крошечной, растерянной улыбки на губах Кацуки. В день соревнований он отказывается признать, что нервничает. Дедушка — ненастоящее Агапэ. И Юрий это знает. Но не может заставить себя представить Анну — она даже не знает его настоящего. Она может не любить его настоящего. Он не хочет создавать неприятные ситуации, когда он на льду, когда точно знает, что на него смотрят мама и Анна. Кроме того, дедушку он любит безоговорочно. Сработает. Будет просто замечательно. Придет решающий момент, его захлестнет адреналином, и он откатает на уровне рефлексов. Не будет ни имен, ни лиц, когда он на льду. Только музыка, программа и Юрий. Все будет прекрасно. Это не так. Его выступление гораздо ближе к идеалу, чем Кацуки. Он знает это. Виктор знает это. Весь мир знает это. Но Виктор смотрел на эмоции. Он хотел Агапэ, а не совершенство. Результат ясен еще до окончания Эроса Кацуки. Юрий уезжает еще до того, как оглашаю баллы, думая об упущенных возможностях. Вернувшись домой, он тренируется как черт. Утешительные звонки дедушки и Ани остаются без ответа, как и голосовые сообщения. Он не может столкнуться с их жалостью прямо сейчас, не хочет слушать очередную «ты должен был выиграть» речь, которую они толкнут. Ведь он не должен был выиграть. Кацуки, проклятая свинья, оказался лучше, чем Юрий ожидал. Поэтому он забывается в фигурном катании. Он приходит на тренировки раньше всех, а уходит — позже. Каждый день подталкивает себя к пределу и ложится спать с изможденным вздохом. Он не может думать ни о чем другом, кроме победы над Кацуки и оттачивании навыков, чтобы стать лучше, чем Виктор. Он сделает это. — Я никогда не видела Юрия таким сосредоточенным раньше, — говорит Мила Якову, думая, что он не слышит. — Он ненавидел тренировки. До сих пор ненавижу, думает он и поднимает ногу в вертикальный шпагат. Тренировки разжигают гнев: он должен делать всё это из-за Кацуки. И, может быть, если он вложит в катание достаточно гнева и мужества, его семья… Нет. Он быстро выбрасывает из головы эту мысль и опускает ногу, переходя в шпагат на пол. Думай об Агапэ. Безусловная любовь. Положительные эмоции. — У него никогда не было соперника, — говорит Яков — и лжет. Он знает, что происходит; Юрий уверен, что дедушка говорил с Яковом. — Это хорошо для него. Он тренируется усерднее. Он должен показать им, что много работает, раз собирается игнорировать позже. Растянуться сильнее. Прыгать выше. Быть точнее. Быть грациознее. Походить на нее. Заставить Юлию работать на него. Юрий хочет снести Якову голову, когда тот приводит балерину. Он хочет гнев, а не красоту. Красота исходит от ее тела. Но он соглашается на все условия, и сделать это стоило только ради выражения лица Якова. Он погружается в балет, как и в фигурное катание. Плие, пируэт, еще пируэт, ассамбле, аттитюд на пуантах. Танцуй. Танцуй, проклятое тело. Заставь Юлию танцевать. Сделай ей больно. Пусть все сквозь Юлию видят Юрия. — Сломай себя, — говорит Лилия. — Люди, которые могут сломать себя полностью, а потом восстановить столько раз, сколько потребуются — они, и только они — по-настоящему сильны. Заново! Плие, пируэт, снова пируэт, ассамбле, аттитюд на пуантах. Плие, пируэт, снова пируэт, ассамбле, аттитюд на пуантах. Снова, снова, снова. — Будь сильным! — требует Лилия. — Порви себя на куски. Плие, пируэт, снова пируэт, ассамбле, аттитюд на пуантах. Порви себя на куски. Уже сделано. Плие, пируэт, снова пируэт, ассамбле… Снова разорви себя на куски. Снова. Снова. Программа улучшается каждый день, но все равно недостаточно хороша, чтобы взять золото на Скейт Канада. Он молчаливо дымится, а после так же молчаливо срывается на Лилию. Она все замечает. — Не обвиняй меня, Юра. Твое выступление было раздробленное. Кусочное. Тебе повезло, что ты получил даже серебро. — Конечно, оно было раздробленным! — орет Юрий и кипит от ярости. — Ты сказала мне сломать себя, разорвать на куски! — И снова собрать всё воедино, — парирует прима. — Что ты и не смог сделать, снова и снова. Ты не можешь сделать половину работы и рассчитывать на хороший результат. Идиот. Я не знаю, как, думает он, глядя в пол. Я никогда не делал этого раньше. Я на пределе. Повисает долгая тишина, а после Лилия издает долгий вздох и кладет ладони Юрию на плечи. — Смотри, Юра. Твои движение слишком противоречивые. Ты резкий, злой. А затем в мгновение ока ты становишься грациозным. Красивым. Ты не можешь быть сразу двумя людьми на льду. Ты должен выбрать: ты будешь Юрием? Или Юлией? Он молчит, пока Лилия не вздыхает и не оставляет его в комнате одного. Она должна знать, если считает, что много понимает в его катании, что он не может выбрать. Он должен быть двумя. Для Анны. Но Анну не волнует, что я катаюсь с парнями… Только потому, что она все еще думает обо мне как о девушке… Ей действительно все равно? Маме нет. Юрий прячет лицо в подушку и второй раз в жизни кричит до хрипоты. . . . Он надрывается на тренировках, пока только может двигаться, и это все равно не сравнится с тем, о чем он думал после Канады. Юрий? Или Юлия? Он так устал думать, поэтому попытался прокрутить этот вопрос в голове снова и снова, и не смог остановиться. Анна будет смотреть, и ей нужно будет увидеть, как он трудился. Но в то же время он должен соревноваться с Кацуки. Программа Эрос стала намного лучше с тех пор, как они виделись в последний раз, и Юрий все еще сомневается, что у него есть шансы с Агапэ. Что делает еще более важным объединение его программы. Он разрывал себя на куски миллионы раз в своей жизни, теперь пришло время решить, кем же он станет, и, будь он проклят, это чертовски сложно. — Юрий, — говорит Яков перед короткой программой, и Юрий знает: что-то случилось, раз Яков назвал его так. — М? — Он пытается выглядеть погруженным в кричащую толпу, но уверен, что Яков не купился на это. Он в порядке. Яков заставляет его смотреть вперед. — Юра. Твой дедушка только что звонил. Он поругался с родителями, так что он и Аня не приедут сегодня. Юрий слышит его, словно через плотную ткань. Он даже не знает, что сейчас чувствовать. С одной стороны, он облегченно вздыхает. Он до сих пор не собрал программу достаточно для того, чтобы с гордостью показать ее родственникам вживую. С другой стороны, он хочет ее увидеть. Она никогда не была среди зрителей раньше, и она говорила ему о том, как волновалась, что увидит выступление старшей сестры. И это действительно было важно для него и потому, что дедушка не ходил на его соревнования уже несколько лет. — Юрий Плисецкий! — вызывает диктор. Толпа ревет. Он пытается сосредоточиться, но не слышит Лилии и Якова из-за стука своего сердца. — Юрио! Давай! — Крик прорезает туман в голове, и Юрий удивленно разворачивается. Кацуки машет ему, как будто они друзья. — Юрио, давай! — кричит Виктор, ярко улыбаясь. Это не мое имя, невольно думает Юрий, гневно выкатываясь на центр катка. Хотя он уверен, что для них такая хрень — это нормально, эта несносность упокоила его. Он слышит музыку, видит шаги, держит темп. Он не катает любовь, но катает свои ощущения от натренированных движений и гибкости. В выступлении недостаточно Агапэ, и он едва не поскальзывается пару раз, но он погружается в Юлию глубже, чем обычно, и этого достаточно. Он представляет, что Анна среди зрителей и становится тем, кем она хочет его увидеть. Его руки — шелк, ноги — крылья. Он становится тем, кем могла бы быть Юлия, красивая, грациозная, уравновешенная. А после всё кончается. Ему станет больно уже через несколько минут, он знает, грудь тяжело вздымается под бинтами, когда он устремляется со льда. Он не может пожалеть себя — даже если будут последствия, это было замечательное выступление. Он хмурится в уголке для поцелуев и слез, не обращая внимая на кошачьи ушки на голове (они берут на себя тошнотворный адреналин после выступления, поэтому он и выглядит как дебил, только на этот раз; кроме того, они милые) и слушая выговор за то, то не поклонился после программы. Это все для галочки; и Яков, и Лилия выглядя так, будто больше беспокоятся, чем злятся. Юрий старается не прислушиваться, больше занятый тем подкатывающей к горлу тошнотой, чем волнением. — Мы можем просто вернуться в отель? — тихо спрашивает он, пугая обоих. Грудь болит от бинтов, во рту появляется кислый привкус, и он дрожит. Если он будет слишком энергичным, то боится, что это все-таки произойдет. Когда они попадают в вестибюль, там уже нет никого из фигуристов. И что еще более странно, Виктор и Кацуки здесь. И, кажется, они ругаются. Потом Виктор замечает их. — Яков! Спустя десять минут, они все, включая Кацуки, заваливаются в машину. Юрий доволен тем, что тот стал лучше скрывать свою грусть, но это все, что он замечает. Он слишком погружен в свои мысли. Юрий, не Юля. Юрий. Я Юрий. Кацуки бормочет что-то о том, что он большой поклонник Лилии, и настаивает на том, что Яков совершенно не должен тренировать его, и краем глаза Юрий замечает, что свинья кидает на него взволнованные взгляды. Это все еще смешно, что Кацуки может беспокоиться о чем-то, кроме собаки. Но ведь это Кацуки, в конце концов. — …хорошо, Юра? Юрий моргает и рассеянно кивает, не понимая, на что согласился. Да на что угодно. Возвращаются в отель они целую вечность, или, может быть, ему только кажется. Я не жалею об этом, думает он, отчаянно скрещивая руки, чтобы удержать всё в желудке. Я не жалею об этом прокате. Я — не она. Я уже знаю это. Не она. Как только машина останавливается, он вылетает из нее и направляется к лифту. Отстраненно он слышит, как Кацуки спрашивает, всё ли в порядке. Он игнорирует его, устремляясь через холл к лифту, даже не взглянув ни на кого. Даже небольшое покачивание лифта тошнотворно. Я — не она. Даже когда я катаюсь, я Юрий. Зачем я это сделал? И когда он задается этим вопросом, в мозгу сразу появляется ответ — маленькая круглолицая девочка с золотыми косичками. Юрий вдавливает ключ-карту в сканер и быстро открывает дверь, тут же устремляясь в ванную. Но это было хорошо, отчаянно думает он, опускаясь на колени. Грудь болезненно вздымается; он должен снять бинт, или будет больнее. Его руки дрожат, когда он стягивает футболку и хватается за край бинта. Едва сняв, он бросает его через всю комнату и делает глубокий вдох. Он ничего не ел в дни соревнований, и это одновременно и хорошо, и плохо. Он наклоняется над унитазом, но из желудка не выходит почти ничего. Но с другой стороны, это значит, что болезненные спазмы исчезнут еще не скоро, только продлевая его страдания. Я буду в порядке. Просто пройди через это. Я покажу Юрия всему миру. Я буду в порядке. Я буду в порядке. Я знаю, кто я. Я буду в порядке. В глазах стоят слезы. Он до сих пор испытывает рвотные позывы, когда кто-то накидывает одежду ему на плечи. Это похоже на пиджак, но он лишком маленький для Якова. Кто-то убирает волосы с глаз, прежде чем начать поглаживать спину. — Ты будешь в порядке, Юрий, — говорит Кацуки на английском с акцентом. Юрий застывает на мгновение, прежде чем через все его тело проходит дрожь. Он больше не может противиться истощению, не может заставить себя быть сильным. Слезы, которые уже давно стоят в глазах, наконец проливаются. Я буду в порядке. Я буду в порядке. Он вздрагивает и переводит дух. — И-иди отсюда, мудак. Оставь меня в покое. — Нет. — Кацуки даже не сомневается. Его голос звучит жестче, чем Юрий мог себе представить. Он не находит в себе силы оттолкнуть, когда Кацуки притягивает его ближе. У него от усталости ноют кости, а живот все еще крутит. Голова пульсирует от боли в груди. Я буду в порядке. Я сильный. Он не понимает, что сказал это вслух, пока Кацуки не отвечает. — Я знаю, Юрий. Ты самый сильный человек, которого я встречал. Но это не значит, что ты должен пройти через всё в одиночку. — Просто… уходи в свой номер, — бормочет Юрий, отодвигаясь. Пиджак падает на пол, оставляя грудь обнаженной, но он тут же отворачивается от Кацуки, пригибаясь, чтобы убедится, что тот ничего не видит. Кроме того, что-то подсказывает Юрию, что Кацуки все равно. Кацуки предсказуемо не двигается. — А я и есть в своём номере. Ты согласился жить со мной в машине, помнишь? Не думай, что я оставлю тебя в покое, — машинально добавляет он. И это мгновение, когда Юрий чувствует неподдельную благодарность к кому-то, кроме дедушки и Якова, и это застает его врасплох. — Мы никогда не будем говорить об этом, — предупреждает он Кацуки, медленно поворачиваясь к нему и упираясь взглядом в пол. — Никогда, — обещает Кацуки. — Это не изменит ничего. — Нет, конечно. — Я все равно побью тебя на Чемпионате Мира. — Посмотрим. — Юри раскрывает объятья, на его губах играет мягкая улыбка. Может… Может мне не нужно быть сильным все время, с надеждой думает Юрий, позволяя крепко себя обнять. Даже так со мной всё будет в порядке.