Мать моя женщина... тьфу ты, Гера!

      Собираясь с мыслями, я обреченно начинаю решать, как выпутаться из этой скверной ситуации. Навряд ли удастся любезно договориться разойтись без проблем. Глядя в подозрительно прищуренные мерцающие угольки, создается впечатление, что неприятности — главная составляющая сущности этого паренька. Уцепившись за эту мысль, как за спасательный трос в непростой сложившейся ситуации, я, от крайней степени обреченности, невольно поднимаю себе настроение и тут же веселый смешок маскирую под снисходительным покашливанием.       Немного удивленный напор темных глаз вновь сменяется на подозрительный после слов:       — А вы там никуда… не спешили? — и стараюсь придать своей распластавшейся по деревянному паркету туше максимально естественный невозмутимый вид. Выходит… плоховато.       — «Вы»? — вместо ответа на поставленный, полубог задает свой собственный вопрос, по большому счету бессмысленный. А чем я виновата, что никак не могу свыкнуться с формальными правилами общения в двадцать первом веке? Тяжело, в особенности, когда выросла не в нем-то…       — Ты, — тут же исправляюсь я, надеясь, что преданный Лагерю и своим товарищам непревзойденный сын Аида вдруг спохватится и сквозь огонь и воду устремится на помощь. Как жаль, что это только лишь мои идеалы от отчаяния.       — Не переживай, — с изрядной долей ядовитости, усмехается «непревзойденный» полубог. — Они там и без меня прекрасно справляются.       Словно в доказательство его слов мимо пробегает с воинственным криком и ведром воды наперевес крепко сложенный широченный парень в, на удивление, фиолетового цвета футболке. Не замечая ровным счетом ничего у себя на пути, полубог, заслышав вновь раздавшиеся в отдалении громкие крики, ускорился, покрепче схватив свою ношу, и с уверенным видом… кувырком покатился по земле, каракатицей замерев у ствола мощного дерева, которое от столкновения с несостоявшимся воителем ощутимо дрогнуло. Сын Аида на это действо лишь негромко вздохнул.       — Поднимайся, — вперив в меня отчего-то ставший бесконечно уставшим взгляд, парень, даже не удосужившись протянуть руки, выжидательно замер надо мной. Назло ему и такому похабному с его стороны поведению, я поудобней — насколько это вообще возможно на холодном дереве — расположилась в условно отведенном собственным падением пространстве: улеглась набок и подперла голову кулаком, в свою очередь, одаривая визави его же взглядом.       — Не хочу. — И на недоуменное и немного даже возмущенное выражение бледного лица снисходительно выдала как само собой разумеющееся: — Здесь удобно… — Сын Аида насмешливо приподнял бровь. — Очень даже. — Для пущей убедительности глубоко вздыхаю, наслаждаясь запахом гари и старого паленого дерева, выдавливаю кисло-блаженную блеклую улыбку и прикрываю глаза.       Со стороны, конечно, все так и выглядело, но на деле же я старалась сосредоточиться и просчитать всевозможные пути отступления или хотя бы отвлечения внимания. Оппонент мне достался не лыком шитый, и так просто, руководствуясь лишь желанием поскорее поравняться с Геей-прабабушкой от него не отделаешься. По крайней мере, сейчас, когда сын Аида уже в каком-то роде вполне ознакомлен с моими повадками. Поэтому нет иного выбора, кроме как идти на мировую…       Приоткрываю глаза, щурясь от набежавших с неба лучей яркого солнца, не скрытого тучами, и тут же весь вид закрывает мрачно склонившая надо мной тень.       — Ч-ч… Эй ты! — Оказавшись вдруг резко поднятой за локоть в вертикальное положение, я раскрываю глаза полностью и думаю уже возмутиться такому непозволительному хамству касательно человеческого тела — не мешок же с картошкой, чтобы так скабрезно относиться! — но, уставившись перед собой, мгновенно испуганно затихаю. А глаза сына Аида, отчего-то находящиеся в непозволительной близости от моего лица, прожигают насквозь своим промозглым холодом.       — Я не «эй ты», — раздается до ужасающего близко, разнося дрожь по всему телу.       — Д-да… — нервно киваю, словно провинившийся ребенок, хотя подобное сравнение далеко не лестно сказывается на собственной гордости.       — И у меня имя есть, — продолжает полубог, сильнее сжимая мой локоть. Я отдаленно отмечаю, что в этом месте, скорее всего, останется приличный синяк, а сама тем временем не отвожу взгляда от обсидианового свечения напротив.       — Точно… — произношу покорно и еще тише, чем до этого. Угольки отчего-то немного сжимаются, хватка становится совершенно стальной, а атмосфера — в сто крат напряженней и до дрожи пробирающей.       — Но ты его знаешь… Почему-то. — Я тихонечко согласно киваю, уже начиная смущаться подобной близостью.       Мало на моей памяти таких моментов, когда устрашающие дылды, крепко схватив за локоть и буквально чуть ли не впечатав себе в грудь, проникновенно о чем-то интересовались у меня. И потому искренне надеюсь, что больше подобные сцены с моим непосредственным участием не повторятся. Матушка, ты уж меня не подведешь, правда?..       — Как и знаешь, кто является моим отцом… — угрожающе заканчивает парень, поднимая для чего-то и вторую свою руку, до этого покоящуюся по шеренге смирно вдоль ноги.       Я испуганно, словно пойманный в ловушку зверь, пытаюсь попятиться, видя, как полубог извлекает из ножен знаменитый меч из стигийской стали.       Гера, ну, пожалуйста!..       — Так откуда же?.. — начинает парень, но вдруг оказывается отброшен в сторону невесть откуда взявшимся… сверкающим и отливающим на солнце всеми цветами радуги огромным золотым быком.       Поразительно… Вот это подарок судьбы!       — Матери, скорее, — ворчливо раздается в голове, но я не успеваю ответить — разъяренный сын Аида уже отходит от не самого мягкого столкновения с поверхностью дерева.       — Стикс тебя побери… Вальдес!       — Это не я, не я! — тут же откуда-то сбоку появляется изрядно помятый сын Гефеста, ожесточенно что-то отыскивающий в сумке на поясе и параллельно пытающийся как-то оправдаться, но в том, что и правда не совершал. Кто ж виноват, что один черноглазый полубог с довольно-таки скверным характером посмел обидеть дочь самой сквернейшей из богинь. — Он был разобран… Разобран, правда! По частям! А я их просто сохранил… Чтобы исследовать, только исследовать!       — Да что ты говоришь! — с явственно ощущаемым сарказмом пыхтит темноволосый сын Аида, отбиваясь от рьяно нападающего, вдруг неожиданно ожившего и собравшегося воедино монстра. Я понимаю, что лучше момента и не сыскать, поэтому единым движением вскакиваю с земли, попутно хватая рюкзак, разворачиваюсь на пятках и… — А ну, стой! Я с тобой не закончил! — кричит мне вслед бывший оппонент, но в ответ получает лишь затылок с ворохом разметавшихся волос и стремительно отдаляющуюся спину.       Все, отвлекающий маневр — и даже больше — есть, осталось только поскорее убраться отсюда. И нечего совести начинать заунывно выть! Полубоги уже не маленькие детки, сами в состоянии справиться с парочкой монстров. Да, верно-верно!       На инстинктивном уровне поверхностно проверяю с помощью потока, не преследует ли кто, и, удостоверившись, что темная и сверхновой излучающая свет душа — сына Аида — достаточно далеко от меня находится, так же как и все остальные, удобнее прихватываю набегу рюкзак, чтобы не болтался. Но, осознавая, что от полукровок, хочешь не хочешь, так просто не отделаешься, уже думаю ускориться из последних крох сил, прекрасно понимая, что состояние аффекта скоро рассеется. Однако в то же мгновение голову пронзает судорожный крик:       — Дори!       — Мама? — не веря своим ушам — условно, — я даже пораженно, забыв обо всем на свете, застываю на месте. Чтобы Гера — и назвала по имени? Однако удивление продлилось недолго — за судорожным вскриком последовало истеричное:       — Берегись!       Но мне не хватило отведенных секунд, чтобы успеть среагировать должным образом, а только лишь оглянуться назад: монстр, отстав от яростно отбивающегося и наносящего стигийской сталью смертельные удары сына Аида, выбрал новую жертву — меня.       Глаза невольно закрываются, а выработанные и отработанные — вследствие не самых удачных встреч с мерзкими и злющими мира божественного — до автоматизма движения и рефлексы заставляют безвольное и истощенное тело постараться хоть как-то отгородиться от надвигающейся боли. В лучшем случае. Сомкнутые поверх головы руки уже готовы принять на себя судьбоносный удар, в голове проскальзывает наивно-детское «…А это не больно?», машущее ручкой всему белому свету, и тут вдруг случается что-то из ряда вон выходящее.       Замерев, словно очередная статуя в саду дорогой и горячо любимой тетки Горгоны, я неожиданно понимаю, что никакого столкновения с золотым монстром не произошло. И потому уже думаю возблагодарить Всевышнюю богиню Геру за такую щедрость относительно моей персоны, как из легких вдруг исчезает весь воздух, тело ударяется обо что-то в высшей степени не располагающее для удобства, а рядом раздается нечто неприятное и до боли схожее с хрустом ломающихся костей.       Резко распахнув глаза, я зачарованно смотрю вниз, на ту довольно сомнительную поверхность, которая так радушно раскрыла для меня свои объятия. Как оказалось — в прямом смысле…       Понимая, что надо подорваться, а не продолжать и дальше так постыдно лежать, я решаюсь резко приподняться на руках и подскочить на ноги, чтобы убежать так далеко, насколько возможно. Насколько вообще хватит сил. Физических. Но больше психических. Потому что одна из рук оказывается нагло, но крепко схваченной, собственное лицо начинает постепенно приобретать цвет помидора, а над ухом глумливо раздается… от радушной «поверхности»:       — Далеко собралась, Дори?