Мать моя женщина... тьфу ты, Гера!

      Полукровки.       Еще один день почти вечной жизни проходит впустую: игры, еда, если не забудешь — сон. И так до бесконечности.       Некоторые, пробыв здесь больше пары столетий, осознают свое существование и вместо траты времени на игровые автоматы, запираются в номерах и стараются использовать все возможности золотой карты по полной. Если, конечно, «надзиратели» — как прозвал их один смышленый улыбчивый паренек, впоследствии потому и пропавший, — не поймут, что чары с тебя спали. Что, к сожалению, случалось довольно часто — дети, неожиданно осознавшие, что с момента прихода сюда прошло намного больше, чем три дня или хотя бы года, начинали волноваться сами и беспокоить других, тем самым становясь видными, как на ладони, для управляющих.       Я же старалась придерживаться принципа «быть тише воды, ниже травы», хотя в подобном особо и не было смысла — покровительство Геры даже для тех, кто остается в неведении касательно моего происхождения, ясно различимо полярной звездой на абсолютно темном небосводе. На то она и царица богов и жена владыки Пантеона — хочешь не хочешь, а ее власть, оплетающую божественный мир, словно невидимыми скользкими щупальцами, признать придется, иначе же — поздоровайся с дядюшкой Аидом.       Так и в этот день, особо ничем не отличающийся от трехсот шестидесяти четырех предыдущих, я, прежде чем выйти из своего номера — самого дальнего и едва видного в полумраке коридора, — приоткрыла дверку и посмотрела раз пять по сторонам. Прислушалась к ощущениям: недавно развитая способность «поток» показывала низкую степень сверхъестественной активности — может, где-то на ближайших этажах и есть кто причастный к миру богов и монстров, но я нахожусь в не зоны его досягаемости, так что волноваться нет поводов. Высунувшись головой в проем, опять оглядываюсь и только после являю миру сначала одну ногу, потом руку, а после выскакиваю сама, тихонько притворив немного скрипучую конструкцию.       В коридоре, как обычно, царил полумрак, и только негромко завывал ветер на лестничной площадке, куда я первым же делом направилась. Главный залог мирного и безмятежного проживания здесь заключается, прежде всего, в том, насколько ты скрытен, хитер, ловок и насколько вообще варит твоя сообразительность. Не попадайся никому на глаза, ни в коем случае не используй лифты, не вступай ни с кем в контакт и веди ночной образ жизни — все, какой-никакой покой обеспечен. Не на все, конечно, сто процентов, но на пятьдесят пять потянет. А если уж и матерью твоей является такая богиня, скажем, как Гера — так вообще, живи, не тужи и в ус не дуй. Но, божественный телохранитель — это, конечно, хорошо, а про банальную осторожность забывать никогда не стоит. Самое главное — не стать параноиком. А то тут и такие найдутся…       Осторожно и бесшумно ступая по ступеням, миную свой — самый последний, пятый — этаж, за ним четвертый и у входа на третий останавливаюсь.       Первый — это основная сцена действий: казино, игровые автоматы и прочие светские прелести. Все же остальные этажи — это арьерсцена, где ведется относительно нормальная жизнь элитного отеля. На втором располагаются огромная столовая, банкетный зал и апартаменты для важных персон. На пятом и четвертом этажах, как считается, живут не самые благоприятные личности, то есть — полукровки, сбежавшие из дома подростки, потерявшие вдохновение писатели или художники и ищущие свое место в мире потерянные души. Там всегда довольно оживленно и многолюдно, хотя с первым, конечно, не сравнить. А вот на третьем же этаже располагались лишь библиотека, парочка музеев американской истории, да и старый музыкальный зал. Стоит ли говорить, что людей, посещавших эти места, едва ли больше пяти насчитается за все существование этого места.       Однако, остановившись у дверей, ведущих внутрь третьего этажа, я вдруг поняла, что за ними, смешиваясь со звуками жизни отеля и завываниями гуляющего по лестничным пролетам ветра, слышится едва заметная тихая мелодия фортепьяно. Терзаемая любопытством и заинтересованная пришедшем по душе мотивом, приоткрываю створку и быстро проскальзываю внутрь.       Пройдя по извилистому коридору, стены которого удивляли своей старой обшарпанной драпировкой, обделанной некогда бардового и темно-коричневого цвета бархатом, сворачиваю за угол, чуть не врезавшись в выплывшие, словно из ниоткуда, рыцарские доспехи времен тамплиеров. Правда, при этом случайно роняю висящую рядом палицу* и против воли тревожу висящие рядом тяжелые полы гербовой котты**. Радуясь, что пол покрыт толстым ворсистым ковром и оттого не было много шума, поднимаю все упавшее, немного неаккуратно возвращая на прежнее место. И с чего вдруг таким доспехам быть в музее американской истории — не понимаю.       Отряхнувшись, вдруг осознаю, что мелодия уже превратилась в полноценную песню, раздающуюся из-за виднеющихся дверей музыкального зала. Поспешив, подхожу к массивному сооружению и приоткрываю тихонечко створку, заглядывая внутрь.       Посреди просторного светлого помещения громоздился дорогой рояль из благородного оттенка дерева; за ним сидела темноволосая девчушка, немногим младше меня, в зеленом берете и довольно потрепанного вида одежде, из ряда той, что гордо носил мой отец в своей молодости и той, что сейчас собирает пыль в глубине его шкафа; рядом с ней примостился мальчуган, лет десяти, со схожими миловидными чертами лица и блестящими шоколадными глазками. Он заворожено смотрел, вероятней всего, на свою сестру, что начала петь удивительную колыбельную — такую печальную и, вместе с тем, дающую надежду.       История, описанная в словах, завораживала своей грустью, теми образами, что вырисовывала в сознании, той печалью и… словно близившимся расставанием. Я не могла понять, почему сестра поет своему младшему брату такую песню, переходя от английской к итальянской речи и обратно, повествуя о сражениях с монстрами, исканиях во мгле, горечи утраты и поиске пути, о защите и исцелении. Но даже если так, песня была прекрасной, она завораживала и захватывала дух, заставляя сопереживать тем лирическим героям, чья история исходила из уст девушки.       Так заслушавшись мелодией, заглядевшись на порхающие по клавишам миниатюрные пальчики и прикорнувшего на коленях сестры темноволосого мальчика, я, по неосторожности, облокотилась на приоткрытую дверь. И оттого та, протяжно скрипнув, вдруг решила открыться на самом конце колыбельной.       Досадуя на свое везение и, видимо, плохое расположение духа у тетки Фортуны, я, не оглядываясь, быстро ретируюсь, от всей души надеясь, что дети не заметили, как кто-то за ними наблюдал. А то ж до жути неловко!       Пробежав по коридорам третьего этажа, заглушая свой лошадиный топот протяженным по всему периметру толстым бордовым ковром, буквально вылетаю птичкой из клетки на лестничную площадку. Прислонившись к холодной стали двери, даю себе отдышаться, и, еще раз оглянувшись на уже закрытые створки, за которыми музыкального зала или тех же рыцарских доспехов не видно и подавно, быстро отхожу, обратно начиная свой изначальный путь.       А прекрасная колыбельная, с так и не услышанной мной концовкой, все продолжала крутиться в голове, пока я спускалась по ступеням, и имя, в ней промелькнувшее, не давало покоя, впоследствии на долгие годы не стираясь из памяти…       Нико.

***

      И почему я вспомнила это именно сейчас, находясь в непосредственной близости с этим пугающим пареньком?.. Совпадение? Только не в жизни полукровок. Наверное, все дело в том, что мне так не удалось узнать, чем же закончилась такая чудесная песня. Как ни пыталась, подобной или хотя бы отдаленно похожей колыбельной — нигде так и не нашла. Да и субъект передо мной немного, совсем-совсем, капельку-капельку своими темными глазами напоминает того радостного мальчугана из прошлого. Но невозможно, чтобы это — был он.       Отгоняя непрошеные мысли, что скребущим на сердце омутом затягивают в небытие, перевожу взгляд вперед, тут же ощутимо вздрагивая — про существование проблем в лице темноволосого и черноглазого сына Аида я как-то позабыла, а вот он — явно нет.       Незаметно ступив назад, стараюсь совладать с трясущимися руками, что не остается без внимания парня напротив. Приняв максимально невозмутимый вид, на который вообще способна в данной ситуации, нервно прочищаю горло и интересуюсь:       — А… у тебя не возникает чувства дежавю?       Слегка нахмурившись, парень хмыкает, немного отступает назад и, прекрасно понимая, что я пытаюсь оттянуть время, неспешно складывает руки на груди, отвечая вопросом на вопрос:       — С чего бы это? — Черные огоньки будто бы прожигают насквозь, скребуче пробираясь в душу темными щупальцами пробирающего холода.       Стараясь сохранять спокойствие, я настраиваю все свои чувства на безмятежность, прикидываясь волком в овечьей шкуре. Не знаю, зачем дорогая матушка отправила меня сюда, но одно ясно точно: никто не должен знать, что в природе существует незаконнорожденное дитя царицы богов.       Долгие мгновения я молчу, не решаясь что-либо высказать, ведь не объяснишь же какому-то незнакомому сынуле Аида, что в чертах его почудилось нечто знакомое. И потом же надо будет разъяснять, почему отказалась от своего предположения. Не думаю, что слова: «Тот мальчик был куда веселей и живей, чем мертвец, стоящий передо мной… Ой, прости, ты вовсе не мертвый, а живой, конечно же. Однако я не могу с уверенностью это утверждать. Ну, сам понимаешь, сходство со скелетом у тебя на лицо!» — воспримутся этим парнем в нужном смысле. Так что у меня не остается иного выбора, как…       — Это невежливо, — неожиданно раздается голос сына Аида, посоревновавшийся бы своей холодностью с Северным Ледовитым океаном.       Я недоуменно гляжу на него, хлопая глазами и не понимая, к чему относятся сказанные слова. Неужели… Ой, нет! Неужели я сказала это вслух?       — И это тоже, — вновь пытается заморозить атмосферу в домике сын Аида.       Я от души даю себе мысленного подзатыльника, досадуя и на себя, и на свою усталость, и, конечно же, на горячо любимую матушку, по чьей вине щелчком пальцев перенеслась не то что в Лагерь Полукровок — бог с ним, чему бывать, тому не миновать, — а в домик… домик детей Аида! Гера, и почему же ты так свою доченьку-то недолюбливаешь?       Еще раз кидаю прищуренный взгляд из-под нахмуренных бровей на полубога напротив и уже думаю начать налаживать контакт, но тут вдруг, заставив меня подскочить на месте и перекреститься, а сына Аида почему-то закатить глаза в раздражении, резко, без предупреждающего стука, раскрывается дверь…       — Эй, Николас! Меня тут настоятельно попросили вытолкнуть твою з… Ой... А у тебя тут гости, оказывается?..       В домик Аида, нисколько не церемонясь, ввалился веселого вида парень, с растрепанным «гнездышком» каштановых волос на голове и с весьма изнуренным, но от этого не менее жизнерадостным видом. Полубог удивленно поглядел сначала на обладателя данного жилища, а после также и на меня, после чего теплого оттенка глаза почему-то загадочно блеснули.       Предчувствуя словоохотливого собеседника, я уже думала начать разговор на отдаленные темы, тем самым надеясь разрядить обстановку, да и чтобы можно было после потихоньку смыться, но, как не прискорбно, не успела.       — Я же настоятельно просил не называть меня так, — раздался холодный, с немного язвительными нотками, голос черноглазки.       В голове вдруг что-то щелкает, после слов неожиданного гостя, странная тревожная догадка поселяется в мыслях, и я, боясь упустить момент и надеясь оттянуть неизбежное, резко решаю спросить:       — Скажи-ка, хмурый сын Аида, а твое имя, случаем, не… Нико?       Черноглазка удивленно на меня оглядывается, однако, нехорошо прищурившись и все так же продолжая подпирать себя сложенными на груди руками, коротко бросает:       — Случаем — да.       Я напряженно хмурюсь, прикусывая губу, после чего перевожу взгляд вниз, начиная поражаться живописности пола и мысленно рассуждать. Не думаю, что это тот самый Нико, про которого пелось в песне, услышанной мной много лет назад в старом музыкальном зале. Вероятней всего, просто имена схожие, потому что тот милый мальчик из казино, уютно примостившийся на коленках сестры, казался радостным ребенком со сверкающими шоколадными глазами. А тут передо мной… стоит угрюмый высоченный парень, с растрепанными волосами и хмурым взглядом черных угольков. Нет, это точно просто совпадение, как бы ни было сложно в это поверить. Тот прекрасный теплый, немного удивленный взгляд, мелькнувший на секунду в щелочке, когда я спешно убегала, мне не спутать ни с чем!       Но, видимо, полубогам мои долгие рассуждения в голове давно надоели, ведь каждый, силясь опередить другого, уже начал раскрывать рот, попутно перекидываясь испепеляющими взглядами, чтобы, быть может, выведать, что ж это за девица стоит посреди домика Аида, в порванной походной одежде и с рюкзаком, сиротливо болтающимся на одном плече. Да вот никто и не успел — за дверью, все еще раскрытой нараспашку, раздался чудовищный грохот, заставивший половицы со стенами протяжно мученически простонать.       В стоящем галдеже полукровок Лагеря и шуме, словно бы во время военных действий, раздался на удивление преспокойный голос черноглазки:       — Что там происходит? — вероятней всего, адресовалось не мне, ведь в этом месте я находилась лишь второй раз в жизни. Про первый же лучше не вспоминать…       — А? — голос подал незнакомец, вертящий в руках неизвестно как взявшуюся отвертку. Хм, неужели сын Гефеста? Парень между тем продолжал оправдываться на так и висящее в воздухе обвинение за устроенный шум: — Да я только пытался Фестусу помочь! Надо же когда-то начать его ремонтировать. А потом Перси заявился — сказал, что Хирон всех созывает и… — Он не успел договорить, как вновь раздался пробирающий до костей грохот вперемешку с душераздирающими завываниями.       Оба полубога не на шутку всполошились, на секунду развернувшись к двери, дабы выглянуть и понять, в чем дело, и совершенно позабыли, что в комнате, помимо них, находится еще одна персона.       Миг — и звон бьющегося стекла смешивается с набирающим силу завыванием раненого зверя, пойманного в западню.       Не обращая внимания на боль не только в плече, но уже и во всем теле, набегу отряхиваюсь от остатков некогда цельного окна, между тем слыша надменный, отдающий самолюбием голос Геры:       — Не благодари, дочь моя.       — Не буду.       — Это было безрассудно, — сварливостью и раздражением пропитано каждое слово.       — Ты не оставила мне выхода.       — Выход… — начинает богиня, но, к ее величайшему сожалению и моей беспредельной радости, концовка оказывается уже не слышной.       И ведь все из-за того, что, уносясь со всех сил от домика Аида к виднеющимся условным чертам, ограждающих когда-то защитным куполом Лагерь Полукровок, я вдруг, неожиданно для своего многострадальческого тела, оказалась схваченной и также резко опрокинутой на твердую, по всей видимости, деревянную поверхность. Протяжно простонав от боли, с ненавистью гляжу снизу в глаза парня, возвышающегося напротив…       — Нико! Куда ты делся, черт возьми?! — раздается чей-то оглушающий крик на весь Лагерь, на секунду заглушая раздававшийся до этого рев.       — Я тут кое с кем немного... занят, — спокойно произносит сын Аида в ответ, буравя меня взглядом.       — Кто это? — вновь раздается голос, обладатель коего находится в пределах видимости для черноглазки, но не для меня.       — Пока не знаю.       — Гр-р… Тогда опиши! — раздраженно кричит все тот же голос неподалеку.       — Описать? — переспрашивает Нико, оглядываясь на меня, невесть как распластавшуюся офиурой на полу домика тринадцать благодаря самому обладателю этого жилища. — Девчонка. Обычная. Хиляк… — Он на мгновение кидает на меня немного заинтересованный взгляд. — Хотя нет, не хиляк. Странно...       Глядя в эти темные, прожигающие насквозь угольки и глумливо поднятую бровь, я, не спеша, презрительно выдаю на его выжидательное выражение лица:       — Йогой занимаюсь.       Сын Аида недобро хмыкает, в усмешке приподняв уголок губы, и принимает более устойчивое положение, так и продолжая грозно взирать на меня сверху вниз. Чую, от него так просто не убежишь...       Ох, матушка… уж лучше бы ты отпустила меня к охотницам Артемиды!