True heroes

Ирка порывисто забрасывает на плечо в сотый раз съехавшую лямку рюкзака и оглядывается по сторонам: она не успела заметить, как толпа вынесла ее с проспекта на елочный базар, где людской гомон и рев машин за хлипкой оградой сливаются в один клубок, заглушая мысли. Запахи мандариновых корок и зеленых лап лезут в нос, приятно пощипывая ноздри, и одиночка вздыхает полной грудью, впитывая в себя настроение новогоднего чуда и колючих белых снежинок, усевшихся на щеки, губы и ресницы. Глаз кусками выхватывает то сине-черное вечернее небо, то чьих-то мельтешащих детей в цветных пуховиках, то девушку в очереди, пританцовывающую от нетерпения и замотанную в сверкающую желтую гирлянду. Две рыжеватые косички, торчащие из-под неровно надетой лыжной шапки кажутся такими до боли знакомыми, что Ирка, поколебавшись, решается дотронуться до локтя незнакомки. У обернувшейся Гелаты – неизменная широкая улыбка, растрепавшиеся в косах волосы, а глаза со скачущими в них веселыми бесенятами так ярко сверкают, что затмевают своим блеском все вместе взятые гирлянды на базаре. Одиночке даже зажмуриться хочется от всей этой сумасшедшей пестроты, будоражащей разум, но она не зажмуривается, а прямо смотрит на валькирию воскрешающего копья, улыбаясь той в ответ, стараясь вместить в это мимолетное движение уголком губ всю радость, вдруг фейерверком рвущуюся из груди. «Айда гулять!» – вместо хоть какого приветствия предлагают Ирке и, закинув купленную елку на плечо, куда-то тащат, крепко схватив за руку, но той почему-то даже безразлично, куда; машины встают, плотно запорошенные снегом, превращаясь в сугробы, трамваи бешено мигают фонарями на мордах, точно так же лишенные возможности ехать, цветные глаза светофоров поочередно подмигивают пешеходам и друг другу, и в их ярком искусственном свете пляшут белые хлопья, виновницы дорожных пробок. Трехкопейная дева изо всех сих старается успеть за быстро идущей впереди подмосковной валькирией, с уверенностью крейсера разрезающей сугробы, и не теряет в толпе тонкую девичью фигурку в куртке только из-за свисающей с ее плеча зеленой красавицы, сыплющей длинными тонкими иглами под ноги прохожим. В «Макдональдсе», где они прячутся от вьюги, тепло, очень шумно и столько народу, словно сюда разом сбежалась вся Москва, не слишком удачно шутит Ирка, но Гелата вежливо улыбается уголком губ, чтобы одиночка не чувствовала себя еще более неловко, чем обычно. Она же находит им обеим свободное место – крохотный закуток на два человека между толпой шестилеток, бурно отмечающих чей-то день рождения и тучным мужчиной, занявшим весь проход, но лучше уж так, приходят к соглашению они. Гирлянда подмосковной валькирии, в которую та все еще замотана, сияет ярче той, что натянута под потолком заведения Рональда с красно-желтыми клоунами, а сама девушка умудряется перекрикивать музыку и радостные вопли детей, которым в «Хэппи-Миле» попалась именно та игрушка, которую они хотели – Ирка молча ест жареную картошку, такую горячую, что еще обжигает руки, потому что в чужую болтовню не вставишь и слова, да ей и не хочется, если уж честно. Гелата и здесь не может усидеть на месте: крутится, вертится, не желая упустить из виду ни одиночку, ни елку, лежащую сзади нее на подоконнике, ни аппетитно пахнущую еду на пластмассовом подносе, а тонкие косички с выпущенными из них прядями летают по воздуху из стороны в сторону вслед за своей хозяйкой. «Хочешь – переплету?» - предлагает вдруг Ирка, а потом почему-то со стыдом замечает, что это вырвалось вслух; девушка наклоняется к ней, насколько это возможно в их положении, неосторожно опрокинув при этом контейнер с соусом, а одиночка бережно касается ее волос, начиная исправлять испортившуюся прическу. Метро – призывно сияющая красная буква «М» и облицованная плиткой яма подземного перехода - встречает их пестрой мишурой, висящей над входом, грохотом разноцветных поездов где-то в глубине, пиликаньем турникетов и неизменным гомоном снующих туда-сюда по проходам людей, навьюченных пакетами и сумками. Эскалатор, уходящий куда-то глубоко вниз, в бесконечность, освещен тускло-желтыми длинными лампами, но у Ирки, бегущей вслед за подмосковной валькирией по ступенькам, все мельтешит перед глазами и сливается в один сияющий клубок вместе со светом гирлянды Гелаты. Елка у той на плече причудливо скачет вверх-вниз вместе с быстрыми шагами девушки и на каждой из ступенек нет-нет, да и заденет кого-то из пассажиров своими колючими лапами – Трехкопейная дева спешно извиняется за девушку, оглядываясь к возмущенному человеку, и ускоряет шаг, потому что рыжеватые косицы, лампочки гирлянды и макушка зеленой красавицы виднеются уже в конце лестницы. В вагоне громко переговариваются дети, в неудобной позе дремлют студенты, стоя у стены и привалившись к ней плечом, а чья-то бабушка вяжет спицами красный свитер; одиночка стоит лицом к двери, - по груди ползут провода в черной оболочке и прыгает туда-сюда надпись «не прислоняться» - а подмосковная валькирия так нежно прижимает к себе колющееся дерево, словно вышла бы за него замуж, улыбается Ирка. Уже на улице одиночка вспоминает, что подарок для валькирии воскрешающего копья остался в Приюте на столе – та машет рукой, говоря, что это и не главное, главное – хорошее проведенное время, разговоры и веселый смех в тепле ресторанчика с красно-желтыми клоунами, а подарки – оставленные в магазине деньги да клок оберточной бумаги из цветочного за углом, не более. «Теперь ты – ее хранительница», - абсолютно серьезно говорит вдруг Гелата, осторожно надевая свою гирлянду на Ирку, но потом все-таки не выдерживает и смеется в голос, а девушка смеется вместе с ней, словно это самая лучшая на свете шутка, лучшая – потому что понятная только им. Подмосковная валькирия телепортирует, игнорируя на этот раз общественный транспорт, а Ирка, нашарив в кармане куртки проездной, спускается обратно в метро, решив не рисковать из-за своей неопытности. И все как будто по-прежнему, но одиночке вдруг кажется, что крохотные желтые огоньки теперь сияют менее ярко, чем когда освещали две рыжеватые косички, торчащие из-под неровно надетой лыжной шапки.