True heroes

«Love of mine, someday you will die but I'll be close behind and I'll follow you into the dark»

Улита знает – всегда улыбаться легко, точнее говоря, не сложнее, чем что-то другое; она вот, например, давно уже к этому привыкла. Улыбаться – держать спину ровно до скрипа в позвонках, как в шарнирах у дешевой куклы, неотвратимо прямо смотреть противнику в глаза, выдерживая самые жуткие взгляды, и ни в коем случае не опускать уголки губ вниз, до последнего судорожного вздоха притворяясь радостным болванчиком с качающейся туда-сюда головой, а не человеком, под завязку начиненным этими чертовыми слабостями и пороками. Только ведь мягкая, уязвимая изнанка иногда все-таки пробивается наружу, как порой комьями лезет грязная вата из дивана со вспоротой обивкой, убого перемешиваясь со старой пылью и разболтанными пружинами. В сердце мрака за медными дверьми темно, до мерзости душно, а тишину нарушает лишь шелест грязных, видавших виды штор, трепыхающихся на сквозняке; Улита стоит посередине кабинета Лигула, с напускной нахальностью смотря на горбуна сверху вниз, словно не он здесь хозяин, а она, а уголки ее губ разведены в улыбке так широко, будто их какой-то остряк пришил к щекам самыми красными на свете нитками. Ведьма усмехается про себя: ей неожиданно даже нравится, правда нравится эта метафора, хотя место не располагает к веселью и праздности, а собственное горло уже целую вечность противно саднит – можно подумать, что Депресняк, бешеный кот этой светлой девчонки Дафны, разодрал его когтями изнутри и снаружи – дело ясное, для верности. - Арея, - на одном вздохе произносит она, отвечая на вопрос горбуна, представляя, как, вернувшись на Большую Дмитровку, наконец позволит себе бессильно, но счастливо разреветься, а потом заедать слезы приторными конфетами с ликером; мысль лениво ползает по извилинам мозга, из угла в угол, а по душе ведьмы – Улита снова усмехается этой метафоре – разливается приятно жгущее тепло. Даже дарх – средоточье боли, вреда и порока, мерзкая сосулька, собственный (не) добровольный склеп – беспокоит ее меньше, чем всегда; меньше, чем саднящее от спазмов горло, предательски дрожащие губы и щеки, которые уже начинает сводить. Она знает, слишком отчетливо понимает до мерзости простую истину: захоти Лигул казнить Арея и схватить ее – ей бы никто не помог, ни повелитель, ни светлая девочка с бешеным котом, ни какие-нибудь там боги. Ее не спас бы и собственный эйдос, заложенный матерью, и эйдос Мефодия, - самый сильный, самый яркий и свободный в своем выборе - ее бы вообще никто не спас, потому что чудеса случаются лишь однажды, если случаются вообще. Чудо произошло многие годы назад, когда барон мрака не убил кричащего напуганного младенца, а весь мир окончательно и бесповоротно сошел с ума; ведь, как ни крути - внутри людей с эйдосом – вечность, внутри нее – пустота. Улита думает о том, как будет реветь в рубашку этого светлого парнишки Эссиорха, судорожно стискивая ее влажными и некрепкими пальцами, и улыбается еще шире, будто важнее и счастливее этой мысли нет ничего на свете. - А-ре-я, - произносит она по слогам, словно пробуя имя мечника мрака на вкус, чувствуя, как невидимая дыра в груди невыносимо жжет кожу – только бы мерзко не запахло паленым мясом, невесело ухмыляется Улита – и успевает отчетливо осознать, что Лигул уже сдался. Отступил, как струсивший полководец, чье войско утопло в болоте, сломался, как марионетка, нитки которой разорвали, а крестовину растащили на части; ведьма одобрительно кивает сама себе и лишь крепче стискивает кулаки. Голова противно ноет и кружится, пока в сознании неоновой вывеской пульсирует одна-единственная мысль, одно имя, замаранное кровью, чужими смертями и разбитыми дархами, но при том такое дорогое и столько значащее; в глазах секретарши мрака живет по одному рассерженному беспокойному карлику, но это сейчас все не важно, не важно. Когда все заканчивается, Улита еще долго сидит в приемной Канцелярии за своим столом, не слушающимися онемевшими руками ощупывая горло, будто бы исцарапанное изнутри, и разминает затекшие щеки с таким остервенением, что даже Чимоданову не приходит в голову как-то острить над этим, не то, что другим. Правда ведь в том, что ведьма знает: улыбаться на самом деле совсем-совсем легко (только когда потом пальцы судорожно зачерпывают до мерзости черную пустоту в груди - чуточку больно).