I wish I could be perfectly free and live some beautiful days
Акааши помнит, как однажды под залп праздничных фейерверков он перестал верить в чудеса. Грохочущее небо захлёбывается бесчисленными огнями, пока внутри всё стекленеет и тяжелеет от невыносимой тоски. Акааши четырнадцать — отличный возраст, чтобы выть на ядовитых руинах хрипящего постапокалипсиса, взмахом руки сбивать с ног гравитацию или топить лепестки роз в потоках собственной крови. Но Акааши не дано быть таким везучим, ему придётся оттолкнуться от промёрзшего декабря и на перебитых крыльях волочиться в бесконечные одинаковые будни. Акааши не понимает, почему не ощущает начала чего-то нового, не чувствует воодушевления и тепла от загорающихся надежд. Он хотел бы улыбаться от глупой и беспричинной радости, хотел бы кружиться на месте и прослезиться от нахлынувшей веры в лучшее, но вместо всего этого он словно весь остывает, безразличным взглядом ловит отражения разноцветных огней. Четырнадцатый новогодний фейерверк отпечатывается в памяти Акааши моментом леденящего осознания, что ничего хорошего с ним никогда не случится. - - - Бокуто случается с Акааши внезапно, без спросу и предупреждения, когда осточертевшие зажеванные будни липкой плёнкой наматываются на обугленные нервы, а в голове что-то опасно щёлкает. Бокуто взрывом сверхновой перезапускает вселенную Акааши, спасает и губит его в одно мгновение. У Акааши голова идёт кругом от жутко непривычного ощущения жизни и какого-то нелепого счастья, он заново учится дышать и прячет ладонями щёки, которые совсем не привыкли краснеть. Акааши узнает, что такое тишина на двоих и каким оглушительным кажется в ней сердцебиение, что мысли могут складываться во внутренний пронзительный визг, а ноги могут подкашиваться не только от усталости, но ещё и от неожиданных прикосновений. — Бокуто-сан, соберись и следи за мячом. — Но Акааши, тогда я не смогу хватать тебя за коленки! Бокуто врывается в жизнь Акааши и рассыпается на тысячи мелочей и деталей, которые Кейджи аккуратно собирает и бережно хранит в памяти. От Бокуто вечно остаются какие-то фантики, погрызенные ручки и маленькие рисунки в уголках тетрадей, он плачет, когда пытается заправить одеяло в пододеяльник, он сердито сопит и недовольно шаркает по полу тапками-совятами, он часто путает слова, потому что его мысли и эмоции скачут впереди него, а у него так много вещей, о которых надо рассказать, и так много странностей, которыми срочно надо поделиться. — Акааши, я взрослый и серьёзный человек, — сообщает Бокуто и крошит на тетради булкой. — Зачем тебе плюшевый гусь, Бокуто-сан? — решается спросить Акааши, сомневающийся, что на самом деле хочет знать ответ. — Потому что у него… не знаю, мягкие красные лапки? И он пристально смотрел на меня с витрины, и я не смог пройти мимо? — Бокуто выглядит крайне удивленным, словно искренне не понимает, зачем нужно объяснять такие элементарные вещи. — Я увидел его и подумал о тебе. — Ты всегда думаешь обо мне, когда смотришь на гусей? — Да нет же, я имею в виду, что сразу захотел принести его тебе, — поясняет Бокуто, легонько теребя плюшевый клюв. — А вообще я всегда думаю о тебе. — Доедай свою булку, а то её съем я, раз ты отвлекаешься, — предупреждает Акааши, забирая у Бокуто гуся. — А ты всё ещё хочешь есть? — настораживается Бокуто и затем заботливо протягивает Акааши свою булку. — Мне сходить принести ещё? — Да ешь ты свою булку, мне хватило моей, — отталкивает от себя булку Акааши, и из неё вываливается кусочек сыра и шлёпается прямо на его аккуратно исписанную тетрадь. Бокуто изумленно ахает. — Ой, Акааши, извини! — виновато дёргается Бокуто, задевает локтем сок и выливает его на парту и себе на штаны. Акааши прячет лицо в ладонях. — Я всё исправлю! — вскрикивает Бокуто, выхватывает у Акааши из рук испуганного гуся и пытается вытереть им лужу, сверкая по сторонам красными лапками. Акааши не сводит с него глаз, тяжело вздыхает и вдруг звонко хохочет. Бокуто краснеет от неожиданности и почти падает со стула. — Ах так, то есть ты смеешь быть таким милым, да ещё и смеёшься? — возмущается Бокуто и тянется чмокнуть Акааши в нос, но его прерывает звонок на урок, и он грустно смотрит на свои штаны. — Ну вот и куда я пойду теперь? — Капитан Мокрые Штаны, — заливается Акааши, которому вдруг стало бессовестно смешно и дурашливо, он хочет стянуть с Бокуто штаны и залезть вместе с ним на парту танцевать, но вместо этого он откашливается и строго поправляет галстук. — На вот прикройся гусем и дойди до своего класса, за урок всё высохнет. — Интересно, можно ли в нашей школе найти большего идиота, — поражается самому себе Бокуто, прижимая к себе замученного гуся. — Ты самый лучший идиот в моей жизни, — неожиданно признается Акааши и наблюдает, как в одно мгновение озаряется помрачневшее лицо Бокуто, и машет ему на прощание рукой. Бокуто кажется, что по коридору он несётся на крыльях. - - - Бокуто не просто переворачивает мир Акааши — он и есть его мир, в который Кейджи ныряет с головой и задыхается, и в этом мире нет времени на раздумья и логику — Бокуто просто хватает его за руку и утаскивает в приключение. Акааши не хочет даже вспоминать прежнюю жизнь, потому что от неё веет слякотной тоской и тошнотворной предсказуемостью в каждом дне. С Бокуто же даже дорога до школы может превратиться в карнавальную процессию. Жизнь Акааши раскрашивается в яркие и пёстрые цвета всего того, что Бокуто обожает, и в холодные гнетущие оттенки того, чего он не выносит. Бокуто обожает всё эффектное и грандиозное, чтобы до мурашек и до подрагивающих кончиков пальцев, обожает расписывать повседневность незабываемыми моментами и тянет окружающих за руки, чтобы не стояли в стороне, обожает скакать от хороших новостей и взвизгивать на весь парк при виде белки. Особенно Бокуто обожает тренировочные лагеря. Он готов въезжать в родной сердцу спортзал в упряжке из свиней, перецеловать каждый мяч и скакать по стенам. Акааши попадается под руку и теперь вынужден терпеливо кружиться в объятиях хохочущего Бокуто и всеми силами сдерживать рвущееся наружу “да-да, я тоже безумно счастлив, я хочу завернуться с тобой в обнимку в волейбольную сетку и кататься по полу, только поставь меня обратно на пол, пока я не умер, хороший мой”, и чуть позже Бокуто всё же опускает его и звонко целует в щёку, и вошедшая в зал команда дружно закатывает глаза и издает протяжный звук умиления. Бокуто обожает тренировочные лагеря, потому что это время его любимого волейбола вперемешку с грандиозным праздником свободы и шалопайства, когда от долгих тренировок приятно ноют мышцы и гудит всё тело, можно целыми днями хохотать до слёз и придумывать идиотские наказания для проигравшей команды, обеденные перерывы и ужины превращать в стихийное бедствие, а после отбоя в футболке и в трусах гоняться за Куроо по всей школе и грозно размахивать полотенцем, догнать его и злобно кусать, после чего быть вытолкнутым ворчащей Нэкомой в коридор. Затем возвращаться к своим с намерением заботливо укладывать Акааши спать, но вместо этого уснуть первым и непременно прижиматься к тёплому связующему во сне. Карасуно прибывают в зал к моменту, когда Бокуто и Куроо, поменяв на себе местами футболку и шорты, ведут эмоциональный диалог про килты, медвежат и каких-то сантехников. Вся команда застывает в торжественном молчании. — Я пойму, если вы захотите уехать обратно, — Акааши вздыхает на них тяжело и слегка виновато. — Не дождётесь, мы ради такого вот сюда и ехали, — смеётся Суга и радостно бьёт Дайчи локтем. Акааши улыбается и спешит ответить огромному количеству протянутых к нему рук, нетерпеливо ожидающих от него рукопожатия. Из-за его спины выскакивает Бокуто, и Акааши пытается спасти от его удушающих объятий восторженно визжащего Хинату. — О, Карасуно, с приездом! Быстренько снимайте штаны и чувствуйте себя как дома! — нараспев приветствует всех Куроо, и зал снова наполняется смехом, сквозь который слышатся крики Энношиты, пытающегося не дать воодушевившемуся Танаке снять штаны, пока на них восторженно хрюкает Бокуто. Спустя время Бокуто снова становится невероятно серьёзен. — Я знаю, чего не хватает нашим тренировкам, — хмуро заявляет он. — Упражнений на выносливость? Увеличить количество подач? — гадает Куроо. — Нам нужен аккордеон, — с невозмутимым лицом объявляет Бокуто, и Куроо одобрительно кивает. Сидящий на входе в спортзал Акааши устремляет полный мольбы взгляд к небесам. Куроо привозит с собой задорные испанские песни, которые теперь ненавидит весь лагерь. Они звучат из любого угла, из которого тут же выскакивают два ржущих капитана, зазывающих к себе в “чарующий плен знойных гитарных переливов”. Кенма в чарующий плен не хочет и испуганно убегает прочь, но неудержимая страсть Куроо настигает его и крадет навсегда, Кенма возмущенно шипит, но из объятий почему-то не вырывается, и довольный Куроо легонько кусает его за ухо, пока из окна на них гневно трясёт какой-то тряпкой Яку и грозится вызвать полицию. Акааши хочет заставить Бокуто пойти убираться в зале, а Бокуто хочет быть сеньоритой. После отбоя измотанные карасуновцы наивно наслаждаются долгожданным покоем, как вдруг за дверью слышится стремительно приближающийся топот. — ПОРОМПОМПЭРО, РЕБЯТА! — хором орут Бокуто и Куроо, врываясь в комнату и хлопая в ладоши. — Вашу ж мать, идите уже спать, пожалуйста! — швыряет в них подушкой Дайчи под приглушенное хихиканье Суги. На шум приходят Кенма и Акааши, всем своим видом выражающие искреннюю вину. Кенма берёт моментально притихшего Куроо за руку и уводит его успокаиваться в комнату Нэкомы, Акааши же хватает Бокуто за воротник футболки и утаскивает его в сторону тёмных коридоров. — Акааши, ты только не сердись, я больше не буду никого будить и нарушать режим, я завтра ни к кому не подойду даже, я сяду в угол на весь день и даже не пойду на обед, я… — У тебя рот вообще никогда не закрывается, да? — вздыхает Акааши и резко притягивает Бокуто к себе, целует настойчиво и горячо. И тишина всё-таки наступает, да только она громче любых слов и крадет воздух из лёгких. Бокуто замирает на несколько секунд, на те самые, за которые в его голове проносится умоляющее “боже кейджи это правда не сон скажи мне что это не чёртов сон”, затем он словно весь воспламеняется, плавится и обжигает, прижимает к себе до одури отчаянно и крепко. Акааши внутренне ликует, потому что только он может видеть своего капитана таким: растерянным на мгновение от дикого смущения и затем уверенно подающимся вперёд и через поцелуи и объятия делящимся всеми своими внутренними стихиями. Оба не находят сил остановиться и оба каждый раз словно не верят своему счастью, и каждый раз Акааши умирает и возрождается вновь в бесчисленных пустых коридорах, и умирает снова прямо сейчас, вот-вот сорвется с края и полетит вниз разбиваться вдребезги, да только Бокуто ни за что его не отпустит. И даже если они и разобьются, то кто, как не они, заново соберут друг друга по осколкам. Бокуто всем сердцем обожает Акааши. Это обожание выражается в спутанных, но искренних фразах, в неконтролируемом желании прикасаться и оберегать и в бесконечном восхищении. Акааши рисует в черно-белом блокноте корабли, которые никогда не вернутся домой. Бокуто разглядывает карандашные рисунки не дыша, осторожно переворачивает тонкие страницы, легонько прикасается к вычерченным мачтам, словно к священной реликвии. А потом берёт Акааши за руку и целует тонкие и длинные пальцы, и Акааши покорно застывает, пока внутри горящие мачты ломаются пополам и летят навстречу ошалевшим волнам, а изорванные паруса треплет истеричный ветер. Бокуто становится капитаном неприкаянных кораблей в душе Акааши и возвращает их домой. - - - Бокуто – это зрелищность в каждом жесте, это громко распахнутые двери и театрально срывающаяся с плеч королевская мантия. Бокуто необходимо каждый момент своей жизни превращать либо в душераздирающий акт трагичной пьесы, либо в сцену из абсурдного ситкома. Вместо истёртой обыденности Бокуто предпочел бы срывать аплодисменты поднявшегося многотысячного стадиона или на крыше небоскреба грохотом барабанной установки соревноваться с раскатами грома. — Ты похож на маленького бегемотика, когда зеваешь. — Бегемотики убивают пятьсот человек в год. — Ну Акааши! — Я спал от силы часа четыре, я точно вырублюсь посреди урока. — Я приду к тебе под окна и буду кричать, чтобы ты проснулся. — Мой класс слишком высоко, и я так крепко усну, что вряд ли услышу. — Я всегда докричусь до тебя. Где бы ты ни был. Внутри Бокуто живёт раскаленное солнце, которое рвётся весь мир вокруг себя обнять согревающими лучами. Внутри Акааши живёт хмурое грозовое облако, которое научилось удерживать и не выпускать наружу разрушительный шторм. Бокуто приучает Акааши не прятаться от солнечных лучей, а Акааши следит, чтобы Бокуто не обжигался собственным пламенем. — А вот если из шорт выпустить резинку… — Сразу нет, Бокуто-сан. Беда Бокуто в том, что он слишком много размышляет. Отшучивается, отсмеивается, уносится как можно дальше от проблем, неуверенности и недовольства самим собой, но всё это гнетущее и липкое настигает его и облепляет со всех сторон, и внутреннее пламя вырывается наружу, только оно уже не согревает заботливо — оно разъяренное и обиженное на весь мир, и Бокуто лишь тайно надеется, что у кого-то хватит сил его потушить. — Бокуто-сан, ты в порядке? Ради Бокуто у Акааши хватит сил потушить все его горящие галактики и заново посадить на них цветущие сады. — Я не в порядке, я ноющее недоразумение с манией величия. — Глупости какие. — Я срывался на тебя всю тренировку. — Если ты про то, как топал ногой и рычал, то это было даже мило. — Я огрызался на тебя и наверняка сказал что-то обидное. Я ужасный и мерзкий. — Бокуто, да ты настолько добрейшее создание, что котята должны обнимать тебя, чтобы успокаиваться. — Я всем надоедаю своими срывами, от меня всех тошнит, я прям вынуждаю людей меня ненавидеть. — А ну-ка слушай сюда, Котаро, — Акааши хватает Бокуто за горячие щёки, и тот настороженно замолкает. — Запомни раз и навсегда — твои эмоции не делают тебя отвратительным или надоедливым, они все — часть тебя, и ты прекрасен со всеми своими катастрофами, просто… Просто не прячься от меня в своих непогодах, ладно? Бокуто смотрит на него ошеломленно-благодарно, и Акааши прижимается губами к его лбу, осторожно и невесомо, затем так же касается губами пунцовых щёк и кончика носа, и Бокуто вдруг сгребает его в объятия, прячет лицо в изгибе его шеи и судорожно выдыхает. — С ума сойти, Акааши, ну невозможно быть таким классным, ты понимаешь? Для Акааши уныние Бокуто — жгуты на его собственном горле, и если воздуха хватит только одному из них, то он с радостью готов задохнуться. Акааши понимает, что быть классным и правда непросто, особенно когда груз возложенной на него ответственности кажется совсем неподъемным, а тело сковывает беспомощностью и страхом выдать кому-то свою катастрофу. А возможно, что никакой катастрофы и нет, а есть лишь копящийся внутри тяжелый и давящий комок из невысказанных переживаний и усталости, и нужно лишь позволить вырваться наружу хотя бы части всего беспокойного и гнетущего. Но Акааши Кейджи слишком привык запираться внутри своих стихийных бедствий. Потому что рядом есть тот, чьи стихии куда важнее. — Я сегодня был молодец, скажи, Акааши? — напрашивается на похвалу Бокуто, которая ему всегда жизненно необходима, особенно после такой изнуряющей тренировки. Особенно от Акааши. — Конечно, даже не сомневайся, — отвечает Акааши и сам дёргается от того, каким раздражительным тоном это прозвучало. Он нервно закусывает губу и испуганно смотрит на дверцу своего шкафчика, надеясь, что Бокуто не придаст этому значения. — Акааши? — растерянно раздается за спиной. Чёрт. — Извини, я просто устал, — спешит оправдаться Акааши, с ужасом ощущая покалывание в носу и подкатывающий к горлу комок. — Очень… — дверца перед глазами начинает подрагивать и расплываться, Акааши мгновенно холодеет и замирает, не в состоянии больше произнести ни слова. Он обессиленно опускает голову, жмурится до белых пятен под веками и вздрагивает всем телом, когда его вдруг берут за плечи и осторожно разворачивают. — Акааши, ты плачешь? — Акааши не видит лица Бокуто, но по голосу представляет, насколько оно недоумевающее и наверняка выражающее отвращение. — Нет, — отвечает Акааши и громко всхлипывает. У него даже нет сил дать себе мысленный подзатыльник. Акааши наконец открывает глаза и сквозь пелену видит лицо Бокуто — оно до смешного перепуганное, хочется щипнуть за нос или уткнуться в щеку и похихикать, но Акааши просто смотрит неотрывно, даже не пытаясь больше удержать слёз. — Акааши, что случилось, тебя кто-то обидел? Если да, то я его побью, а если тебя обидел я, то я себя побью ещё сильнее, ты чего… — Бокуто окончательно теряется, захлёбываясь потоком слов, затем неуверенно тянется к Акааши рукой, касается холодной щеки и пальцем стирает с неё слезу. — Кейджи? Акааши не выдерживает и буквально рушится Бокуто на руки, на подкосившихся коленях падает вниз и цепляется за плечи дрожащими пальцами, пока его медленно, не разрывая объятий, опускают на пол, прячет лицо, судорожно всхлипывает и рассказывает обо всём, потому что в пустых раздевалках хочется падать в сильные надёжные руки и бесконечно доверять, особенно когда за окнами вечер, а внутри срывается с якорей отчаяние, и хочется всего лишь выжить после кораблекрушения. И вселенная бьется в истерике о мальчиков, ломающихся в объятиях друг друга. Бокуто гладит Акааши по голове, прижимает к себе, целует в макушку и внимательно слушает, и Акааши говорит сбивчиво, хныкает и икает, мажет мокрым носом по футболке Котаро, извиняется и снова мажет, и Бокуто прижимает его к себе ещё сильнее. Чуть позже Кейджи успокаивается и начинает уже хихикать над своей икотой и просит увезти его в психушку, и Бокуто соглашается при условии, что Акааши разрешит ему запереться там вместе с ним. — А если серьёзно, то забудь обо всём, что тут сейчас произошло, — вдруг говорит Акааши, вытирая слёзы. — В смысле? — Ты не должен был видеть меня в таком состоянии, и мне будет ужасно стыдно завтра смотреть тебе в глаза, так что я наверняка останусь дома и… — Ты совсем дурной что ли? Акааши изумленно ахает и замолкает. Бокуто смотрит на него хмуро и сердито, и Акааши снова готов расплакаться и запереться в собственном шкафчике. — Почему я дурной… — Потому что стесняешься рассказывать мне о своих проблемах, боишься побыть при мне уставшим и просто при мне расплакаться не можешь, неужели ты настолько мне не доверяешь, настолько уверен, что я не пойму и не буду рядом? — Бокуто возмущенно машет руками, и Акааши не может подобрать слов для ответа. — Я насморкался в твою футболку, — напоминает он дрожащим голосом. — Высморкайся ещё, если хочешь, да что угодно делай, чёрт возьми, маленькая моя ж ты сопелька! — выпаливает Бокуто, и Акааши прячет лицо в ладонях, потому что ему отвратительно мило от услышанного. Бокуто делает паузу, чтобы перевести дыхание. — Ты пойми, что классным людям тоже иногда нужно поплакать и высморкаться в чью-то футболку, и я хочу быть для тебя человеком в такой футболке, ясно тебе? Акааши не сводит с Бокуто глаз и не смеет произнести ни звука. — Бывают вещи, с которыми ты ничего не можешь сделать, их просто надо переждать, — снова вздыхает Бокуто, продолжая гладить Акааши по голове. — Вот и мы переждем. Вместе. А потом мы с тобой уедем. Я ещё не придумал, куда именно, но сама идея звучит здорово, согласись. Акааши хочет предложить Южный полюс, где глаза будут слезиться от властного ветра и вида величественных просторов, а в коленки будут тыкаться клювами суетливые пингвины — для Бокуто просто идеальное место. Акааши в ответ Бокуто лишь благодарно урчит животом. — Я хочу булку. — Какую? — Две. — Погоди, Акааши. — И хочу не идти завтра в школу. — Ах так, тогда я тоже не пойду! А ты пойдёшь ко мне, не волнуйся, я не буду делать ничего неприличного. — Тогда не пойду. — Акааши! Когда позже они стоят на крыльце спортзала, Акааши глубоко вдыхает вечерний воздух и устало трет глаза, пока Бокуто рядом звенит ключами и сопит на тугой замок. Заперев наконец дверь, он поворачивается к Акааши, притягивает его к себе и целует в висок. Акааши у себя в голове отмечает, что это первый в его жизни ноябрьский вечер, в котором ему хочется задержаться. Акааши засыпает на плече у Бокуто под размеренный ритм колес вагона, и ему снятся спящие на дне океана корабли, до которых умудрился добраться солнечный свет. - - - Дом Акааши словно обвит колючей проволокой под напряжением, и Кейджи лишь старается не стать причиной для новых ударов током. Дома Акааши привык придерживаться простого правила: не противиться бесконечным требованиям и не ждать поддержки и понимания. Всего-то. Акааши слышит, как за стенкой его мать говорит о нём кому-то по телефону, и каждая фраза впивается ему под рёбра. — …Кейджи очень умный мальчик, и учёба для него сейчас на первом месте… Акааши хочет сжечь все свои тетради и задохнуться от едкого дыма. — …у Кейджи не должно быть в голове никаких посторонних мыслей, и вообще уже пора начать думать над выбором университета… Акааши хочет рисовать кровавые закаты над ледяным беспокойным морем, до хрипоты кричать из окна несущегося на край света джипа, а потом на заднем сидении нетерпеливо стаскивать футболку с одного шумного капитана, который от нахлынувших чувств вечно не знает, куда деть свои руки. — …Кейджи у нас воспитанный и скромный мальчик… Акааши дрожащими пальцами пытается прикрыть воротником рубашки багровые засосы на бледной шее и прячет в холодных ладонях лицо. — …я знаю, что у Кейджи нет от нас никаких секретов… Акааши нервно усмехается и сползает по стенке вниз, шальным взглядом упирается в потолок, дышит судорожно и вымученно. Рядом вибрирует телефон и вырывает Акааши из душного вакуума. Кейджи дёргается, берёт телефон в руки и открывает сообщение от Бокуто. «мне нужно сказать тебе кое-что очень срочное» Акааши хмурится и трясущейся рукой печатает ответ. «Что случилось?» Акааши насторожен из-за отсутствия в сообщении Бокуто больших букв и восклицательных знаков, он начинает думать, что действительно произошло что-то серьёзное. Акааши вздрагивает, когда приходит новое сообщение. Он смотрит в экран неотрывно, до расплывчатых букв в глазах и до покалывания в носу. «Я тебя просто кошмарно люблю и не понимаю, как такой потрясающий ты мог случиться в моей жизни» — …всё-таки стабильность — залог успеха и спокойствия. Да и что такого может случиться с Кейджи? Акааши ложится на пол и улыбается белому потолку бессовестно и до слёз в уголках глаз, потому что с ним всё-таки что-то случилось. Что-то не просто хорошее, а самое лучшее.You're such a gorgeous nightmare It's like I've come back to life I feel so alive
— Куроо, ты где? — Я без штанов. — Ты на остановке? — Да, Бокуто, я без штанов на остановке. — Как будто для тебя это что-то странное. — Я дома, мы с Кенмой уронили ёлку, сейчас мы замотаем меня в гирлянду и пойдем. — Только штаны не забудь. — Что ты пристал со своими штанами, откуда ты знаешь, а вдруг я собираюсь пойти в вечернем платье, это Новый мать его год, в конце концов. — Да надевай на себя, что хочешь, только скорее. — Стой, где стоишь, я приеду и снежками тебя обкидаю, всё, целую. Бокуто убирает телефон в карман, разворачивается к Акааши и обессиленно вздыхает. У Акааши сегодня слишком задорные кудряшки и бессовестно розовые щёчки, и хочется прогнать его домой за то, что посмел выйти на улицу таким очаровательным. — Скажи, почему у вас с Куроо постоянно какие-то проблемы со штанами? — интересуется Акааши и прикрывает щёки ладонями, спрятанными в подаренные Бокуто варежки, сверкая вышитыми на них совятами. — Сам не знаю, я поэтому и уговариваю его переходить на килты, — пожимает плечами Бокуто, внутренне борясь с желанием срочно выкопать снежный домик и спрятать туда такого милого Акааши. Акааши же не знает, куда спрятаться от желания повалить Бокуто в сугроб, щекотать ему кудряшками нос и задыхаться от восторга. Кейджи не понимает, откуда взялось такое чудесное настроение, ведь он собирался устало вздыхать на украшенные витрины, ворчать на толпы людей и жаловаться на вечерний холод. Да только эти угрюмые планы рухнули в одно мгновение, когда Акааши засмотрелся на радостное лицо Бокуто, в глазах которого плясали праздничные огоньки. Бокуто любуется Акааши в открытую, улавливает каждый отведенный взгляд и малейшее движение губ, повизгивая где-то у себя в голове. — Какой же ты всё-таки красивый, — не выдерживает он, и от нежности в его взгляде не спрятаться даже в снежном домике. Акааши теперь мечется между желанием навсегда застыть под слоями вечной мерзлоты и желанием обязательно дожить до весны, когда от таких вот взглядов станет ещё более невыносимо. Прежде с Акааши не случалось ни одной такой весны, ради которой хотелось пережить зиму. Они нарезают круги вокруг одного и того же здания, но это не наскучивает и не надоедает ни одному из них. — Ты посмотри, развелось тут малолеток, это вам что, праздник? — возмущенно раздается неподалеку, и Акааши оборачивается на источник шума. Им оказывается Куроо, завернутый в мигающую гирлянду и прижимающий к себе испуганного Кенму, которого только что чуть не снесла толпа бегущих детей. Куроо злобно сверкает на них фонариками и наконец подходит ближе, и Бокуто успевает удивиться, что Куроо всё-таки не в платье. — Поубивал бы всех, с Новым годом! — выдыхает Куроо и тут же кряхтит в объятиях радостно пискнувшего Бокуто. Затем он тянется приветственно приобнять Акааши, после чего снова жмется к Кенме, и вот уже от гнева на его лице не остается и следа. — Чёрт, ты всё-таки намотал на себя эту хреновину, — восхищается Бокуто, не сводя глаз с сияющей гирлянды. — Мы весь дом перевернули, пока искали для неё батарейки, но зато теперь я шикарен, — довольно щурится Куроо. — Вы видели, видели, какие мы с Кенмой классные? — почти взвизгивает он и тычет пальцем в их с Кенмой шапки с кошачьими ушками. — Всё-таки заставил его? — усмехается Бокуто. — Это я предложил их купить, — наконец-то подает голос Кенма, и Куроо тут же расплывается в широкой улыбке. Сам Кенма выглядит непозволительно трогательным и уютным, и если вокруг Куроо хочется водить хороводы и визгливо дёргать его за цветастый шарфик, то вокруг Кенмы тянет выстроить шалашик из подушек и стащить для него всё самое вкусное с праздничного стола. Акааши долго сдерживается, но всё-таки осторожно трогает Кенму за кошачье ухо на шапке. Кенма в ответ лишь слегка дёргает его за пушистый помпон. Бокуто тем временем задумчиво жуёт кошачье ухо Куроо, решив попробовать его на вкус, пока Тетсуро пытается выпрямиться и недовольно скрючивает ему нос. — Ну всё, с этого момента начинаются чудеса, — торжественно объявляет Куроо, раскидывая в стороны руки, и накрученная на него гирлянда драматично гаснет. Куроо таращится на погасшие огоньки с выражением немого ужаса. — Уходи домой, — просит Кенма и начинает аккуратно выпутывать застывшего Тетсуро из сломанной гирлянды. — Вы остались без главной звезды сегодняшней ночи, — мрачно заявляет Куроо, но никто из присутствующих не ощущает масштаба случившейся трагедии, хотя все на всякий случай понимающе кивают. Куроо идёт по жизни по расстилающейся перед ним красной ковровой дорожке, и никакие перегоревшие фонарики не отнимут у него его собственного сияния. Мрачность Куроо улетучивается, когда Бокуто перед ним смешно поскальзывается. Он удерживает равновесие, но Тетсуро всё равно давится хрюкающим смехом. Акааши успевает испуганно схватить Котаро под локоть, а после не сразу спешит убирать руку обратно в карман. Выгуливая Бокуто и Куроо, Акааши с Кенмой всегда стараются придерживаться плана “Мы их не знаем, но если они совсем слетят с катушек, то будем спасать их любой ценой”. Так и сегодня они планировали строго хмыкать и раздраженно закатывать глаза, иначе “Новый год будем встречать в полиции”, но план явно провалился, потому что Акааши беззаботно хохочет Бокуто в плечо, и Кенма смотрит на него неодобрительно, хотя все слышат, как сам он тихо хихикает себе в шарф. Они подходят к заснеженной лестнице, где сбоку от ступенек блестит и спускается вниз ледяная дорожка. Бокуто становится на её край, легонько скользя по гладкой поверхности подошвой. — Спорим, я уеду дальше всех вас? Никто не успевает возразить, потому что Бокуто действительно уезжает, далеко и стремительно, неуклюже размахивает руками и восторженно вскрикивает. — Ну и катись! — кричит ему вслед Куроо, затем разгоняется, вскакивает на лёд и догоняет. Они сталкиваются, цепляют друг друга за куртки, раскачиваются из стороны в сторону и восхищенно ржут. — Как думаешь, если они сейчас переломают ноги и руки, у нас же будет, кем их заменить на предстоящих матчах? — громко спрашивает Акааши, и Кенма в ответ лишь устало вздыхает. — Ой, и правда ведь опасно, — соглашается Бокуто, поднимаясь по ступенькам обратно, затем вдруг плюхается на ледяную дорожку животом и с визгом катится вниз. — Вот идиот, — восхищается Куроо, который тоже ложится на лёд и едет следом за Бокуто. Акааши с Кенмой наблюдают за этими пингвиньими гонками в солидарном молчании, затем отходят к скамейке неподалеку, варежками стряхивают с неё снег, готовя место для накатавшихся балбесов. Балбесы плюхаются на скамейку мокрые и довольные, потом спохватываются и идут покупать всем по кофе. Они возвращаются с четырьмя стаканчиками и оба задыхаются от смеха, и Акааши с Кенмой даже выяснять не хотят, что эти двое успели натворить за несколько минут, оставшись без присмотра. Они сидят на скамейке вчетвером в каком-то космическом уюте и умиротворении. Акааши внезапно чувствует себя разморенным и дурашливо расслабленным, он кладёт голову Бокуто на плечо, но тот неожиданно оглушительно чихает, и Акааши резко дёргается и выпрямляется, а Бокуто смеется и верещит про то, что его чих прозвучал как имя чьего-то деда. — Давайте звонить кому-нибудь и поздравлять, — предлагает Куроо, убирая с глаза намокшую в снегу чёлку. — Опа-опа, а кому? — сразу подхватывает Бокуто, подскакивая на скамейке. — Как насчет Яку? Он живет как раз недалеко, можно даже заскочить к нему, — хлопает в ладоши Куроо. — Съедим его еду, — тихонько присоединяется Кенма, и Куроо восхищенно щёлкает на него пальцами. Куроо находит в контактах нужный номер, и все четверо склоняются над телефоном, слушая длинные гудки. — Оставь меня в покое, — раздается на том конце вместо приветствия. — И тебя с Новым годом, — растягивает гласные Куроо. — Мы тут гуляем недалеко от твоего дома, мы к тебе забежим в гости? — Сколько там вас? — вяло интересуется Яку, звеня на фоне тарелками. Отвечает ему хором вся скамейка, и даже через телефон можно почувствовать, как Яку кривится. — Так мы зайдем, ты не против? — переспрашивает Куроо. — У меня дома нет еды, чтобы вас угостить, — отвечает Яку набитым ртом. — Но ты же что-то жуешь. — Мфмвыфнахрен, — советует либеро и вдруг шипит на раздавшийся где-то рядом с ним грохот. — Да твою же мать! — Что это у тебя там? — настораживается Куроо. — Это я тут у него, Куроо-сан! — доносится из телефона радостный голос нэкомовского первогодки. Куроо с Бокуто удивленно переглядываются и мерзко хихикают, пока Яку злится на телефон, через который нельзя отвешивать подзатыльники. — Лев просто пришёл достать мне тарелки из шкафа и решил остаться, — спешит оправдаться Яку, наверняка сверкая покрасневшими ушами. — Название твоих мемуаров, а? — ржёт Куроо и прикрывает рукой динамик, из которого начинает неудержимо литься насыщенный монолог про задницы, которые надо надрать и поджечь. — Еды нет, пошли вон из моего района, — плюется в трубку Яку. — Нет еды, Куроо-сан! — поддерживает его восторженным чавканьем Лев. — Ты засранец, Лев, ты у меня после праздников спайки будешь отрабатывать обутый в лыжи, понял? — угрожает Куроо, но тут же смягчается, потому что Кенма рядом щекочет его щёку кошачьим ушком и с трудом сдерживает смешки. — Иди гуляй, капитан, и не простуди мне Кенму, — отвечает Яку, переключаясь в режим уставшей жующей матери. — Я буду его согревать до самого утра, обещаю, — хитро улыбается Куроо и игриво подмигивает Кенме. — Пошёл вон, с Новым годом, — бросает Яку и отключается. — Это он имел в виду, что передает вам двоим привет, — машет Куроо в сторону Бокуто и Акааши, хихикает и откидывается на спинку скамейки. — Какой всё-таки злой малец, — хмыкает Бокуто. — Да кошмар, а помнишь, как мы с тобой надышались гелия, позвонили ему домой и этим тоненьким идиотским голоском заверещали в трубку “Яку Мориске? Это коротышки беспокоят, ты когда вернешься домой, в Гномий Лес?”, помнишь? — Да-да, а трубку взял его папа! Скамейка сотрясается от безудержного хохота двух капитанов, и проходит время, прежде чем они шумно выдыхают и успокаиваются. Акааши с Кенмой в очередной раз проваливают план “Мы серьёзные, они — придурки”, потому что тоже заливаются смехом. — Ну что, кого ещё подостаем в этот чудесный вечер? — нетерпеливо играет бровями Куроо. — Звони Савамуре, — взмахивает стаканчиком Бокуто. — Точно-точно, надо пожелать его команде достойно добраться до битвы на свалке, — кивает Куроо и хватается за телефон. — Достал уже всех со своей помойкой, — вздыхает рядом Акааши, и Куроо на него строго фыркает. Бокуто молча накручивает на палец одну из кудряшек, торчащих из-под шапки Акааши. Куроо тем временем откашливается и слушает гудки. — С Новым годом, Савамура, как дела? — кричит он в трубку, как только слышит щелчок. — А это не Дайчи, это Суга, — весело отвечают из динамика. — Сугавара? А где Савамура? — удивляется Куроо. — Я его закопал и отобрал его телефон, — хвастается Суга, и Акааши успевает восхищенно шепнуть Бокуто, что Сугавара очень классный. — Карасуновские, я вас обожаю, вы же в курсе? — смеется Куроо, после чего рассыпается в пожеланиях, толкает торжественную речь про силу духа и священную помойку, которой никому не избежать, отталкивает от себя Бокуто, который наваливается на него и несет в трубку какой-то бред, но смешной и сказанный от всей души, затем телефон протягивают Акааши, и тот единственный пытается сформулировать адекватное поздравление, а Кенма лишь одобрительно кивает телефону и не произносит ни слова. Суга с хихиканьем всех благодарит и поздравляет в ответ, умудрившись неприлично пошутить и хрюкнуть с самого себя. Токийцы поддерживают его восторженным хохотом. — Дайчи всё слышит и передает вам из сугроба привет, — сообщает Сугавара, затем цокает языком и вздыхает. — Ладно, сейчас подам ему телефон. — Помогите, — жалобно доносится из трубки через несколько секунд, и вся скамейка не выдерживает и прыскает. — Капитан Савамура, Вы там в порядке? — сквозь смех интересуется Бокуто. — Я самый счастливый человек на свете, — заверяет его Дайчи и смеется, затем серьёзным тоном произносит поздравления и тоже грозит битвой на помойке, и от очередного упоминания о ней Акааши закатывает глаза. — Это вам повезло, что вы с этой свалкой никак не связаны, — спешит его приободрить Кенма, пока Куроо всё ещё продолжает что-то расспрашивать по телефону. — Бокуто пообещал Карасуно летний пляжный матч в юбках из листьев, так что не думаю, что мы в более выгодном положении, — жалуется ему в ответ Акааши и тяжело вздыхает. Куроо заканчивает разговор, но телефон всё ещё не прячет. — Давай ещё позвоним Ойкаве из Сейджо и скажем ему, что у него классные волосы? — после раздумий предлагает Бокуто, и Куроо без возражений снова листает контакты. — У тебя что, есть номера всех волейболистов страны? — изумленно косится на него Акааши. — Зачем они тебе? — Потому что я мудрый, коммуникабельный и жутко приставучий, — гордо объясняет Куроо, вызывая нужный номер. — Алло? — осторожно произносят в трубке. — Ну привет, красивый мужчина, — отвечает Куроо, едва не давясь собственным смехом. — Ты сделал себе задорные хвостики из своих шикарных волос в честь Нового года? — Ива-чан, мне тут какие-то придурки из Токио звонят, — саркастично тянет Ойкава куда-то в сторону. В ответ ему раздается хриплое и строгое “Что за шуточки?”, и все на скамейке одновременно вздрагивают. — О боги, так, Ойкава, забудь мои слова про красивого мужчину, подвинься и дай трубку своему асу, — тараторит Куроо, наигранно обмахиваясь рукой от нахлынувших чувств. У них с Бокуто уже который месяц одна из главных тем для разговоров называется “Мы с тобой, конечно, главные звёзды Токио, но Иваизуми из Мияги может потушить об нас свою сигару, если захочет.” Акааши тогда пытался выяснить, какая ещё к чертям сигара и зачем Иваизуми понадобилось бы тушить её об двух идиотов, но Бокуто с Куроо в ответ лишь театрально ахали и изображали обморок. — Передай ему, что он очень классный, — просит вдруг шёпотом Кенма, и Куроо лишь растерянно открывает рот. — Ой нет, я передумал, не давай ему трубку, нет, — совсем теряется Тетсуро, и Бокуто хватается за голову. — Он и не собирался с вами разговаривать, — монотонно отвечает Ойкава, терпеливо выслушивая сдавленные визги школьниц-фанаток, издаваемые двумя взрослыми токийскими капитанами. — В общем, передай Иваизуми, что он невероятный и очень талантливый, и мы все уважительно жмём ему руку и желаем ему всего самого лучшего, — совсем серьёзно говорит Куроо, и все сидящие рядом с ним незамедлительно кивают. — Спасибо, ребят, вы тоже очень классные, — звучит вдруг из телефона голос Иваизуми, и вся скамейка не сдерживается и визжит. — Нет, ну серьёзно, без шуток, ты шикарен, — пытается говорить Куроо сквозь верещание Бокуто. — Спасибо, с праздником, — бормочет Иваизуми, и слышится какая-то возня — видимо, отдает телефон обратно. — А мне вот вы таких хороших слов не говорили, — снова звучит из трубки обиженный голос Ойкавы. — Это они не всерьёз с тебя визжат, а херней страдают, — обращается он уже к Иваизуми. В ответ ему доносится “Всё нормально, я и так знаю, что я крутой”. — А Ива-чан кстати краснел, когда вы его нахваливали, — делится Ойкава и тут же ойкает, скорее всего, от полученного пинка. — Не завидуй, — усмехается Куроо. — Но на самом деле, Ойкава, ты тоже крутой. — Правда-правда, — соглашается в трубку Бокуто, и Ойкава в ответ им довольно хихикает. — Тебе привет от самых красивых связующих, — улыбается в трубку Куроо и легонько касается пальцем носа Кенмы. — Это я самый красивый связующий, — хмыкает Ойкава, и на его фоне явно слышится смешок, и Ойкава обиженно сопит. — Им тоже привет. — С Новым годом, классный чувак, которого мы обязательно сводим на прогулку по Токио. — Спасибо за приглашение. — Это я обращался к Иваизуми. — Да пошёл ты, Куроо, с Новым годом. Куроо наконец-то убирает телефон в карман — приставучие звонки на сегодня окончены. — Мне показалось, или мы сейчас помешали сразу трём свиданиям? — задумчиво спрашивает он и обводит всех присутствующих таинственным взглядом. — Бесстыдство кругом, — соглашается с ним Бокуто и тоже смотрит загадочно. — И причем двое меня в конце послали, — продолжает подводить итоги Куроо. — Бессовестные, — качает головой Бокуто и вздыхает, затем заглядывает Акааши в лицо. — Ты не замёрз? — Нет, — отвечает Акааши, суетливо отводя взгляд. — Слушайте, пойдемте пиццу готовую купим и будем тут сидеть и есть, а то в кафе сейчас народу повыперлось, кошмар, — обеспокоенно говорит Куроо, поднимаясь со скамейки, и тянет Кенму за руку. Кенма нехотя встает, и Куроо спешит отряхнуть его сзади и попутно ущипнуть, на что Кенма щипает его в ответ, и между ними сразу завязывается игра в безудержные щипалки. На фоне их хихикающей возни Бокуто втихаря целует Акааши в щёку и расплывается в озорной улыбке. Когда они подходят к магазину, Кенма заранее готовится к позору, потому что не так давно Куроо пришла в голову блестящая идея выучить испанские ругательства, чтобы ходить по магазинам и ругаться на всё красиво. — Maldito sea! Asqueroso, cabeza de mierda, culo! Que carajo quieres? — орёт он между стеллажами, эмоционально жестикулируя и привлекая к себе внимание всего магазина. Кенма хочет спрятаться на полке с чипсами и не вылезать оттуда до следующего года. — Интересно, он правда думает, что в таком кишащем туристами городе не найдется ни одного испанца, который поймет, что этот японец на весь магазин орёт про чертей и задницы? — интересуется Акааши, идущий с Бокуто неподалеку. —Так это и есть его план, — объясняет Бокуто. — Он ждёт, что ему ответят. Куроо тем временем ходит по магазину с гордым видом владельца плантации оливок, когда его догоняет Кенма и подбрасывает ему в тележку кучу шоколадок, булочек и несколько пачек чипсов. Куроо оглядывает всё это с лицом негодующей матери, готовящейся прочитать часовую лекцию о вредной еде. — Что за гадости ты сюда накидал, — строго смотрит он на Кенму. — Неси ещё. Кенма воодушевленно бежит обратно к полкам, Бокуто с Акааши тем временем присоединяют свои имена к названиям продуктов и смеются куда-то в сторону сосисок. Когда они возвращаются, скамейка, естественно, уже занята какой-то шумной компанией, и Куроо сердито сверкает на них глазами, сжимая в кулаке пакет с едой. — Хоть мне это и невероятно сложно, но ругаться я не буду, — предупреждает он. Поэтому за него ругается Кенма. Тихонько, но искренне. Куроо тут же хватается за сердце. — Пойдемте искать другое место, — пытается отвлечь их Акааши, краем глаза замечая, как Бокуто, воспользовавшись растерянностью Куроо, стаскивает из его пакета шоколадку. По пути Бокуто начинает скакать вокруг Куроо, и Тетсуро тайно надеется, что Бокуто снова смешно поскользнется. Но Бокуто пока падать не собирается. — Мог бы подойти к ним и прогнать их со скамейки по-испански, — цепляет он Куроо. — Хоть какая-то польза от твоих познаний. — Ой вот эта твоя зависть просто ужасна, — кривится на него Куроо, поправляя на себе шарф. — Чему завидовать? — вскрикивает Бокуто. — Кенма вон шёл всю дорогу с тебя краснел, не знал, бедный, куда деться от стыда за тебя. — Он краснел не от стыда, — одёргивает его Акааши, и все изумленно оборачиваются на Кенму. Тот спешно отводит взгляд и таинственно молчит. — Ты тупой, — хмыкает на Бокуто Куроо. — У Кенмы всегда от меня краснеют щёчки, потому что я горяч. — Я тоже могу выучить какой-нибудь классный язык и заставлять краснеть щёчки Акааши, — щурится Бокуто, скрещивая руки. — Тогда выучи язык бушменов, — продолжает сыпать знаниями Куроо. — Будешь щёлкать языком и шлёпать губами, признаваясь Акааши в своих чувствах. Акааши сдерживается, чтобы не сказать, что Бокуто только так обычно ему и признается. — Ты хочешь сказать, что я такой тупой, что способен выучить только тот язык, в котором нет слов? — закипает Бокуто. — А ну сюда иди! — Ой, смотри, это же горка! — хватает вдруг его за рукав Куроо и разворачивает к заснеженному склону, спускающемуся от их тропинки. Бокуто мгновенно забывает про свою злость и радостно прихрюкивает. — Бокуто, нет, — сразу предупреждает Акааши. — Бокуто, да, — отвечает Бокуто и цепляет шальным взглядом припорошенную снегом картонку. Он кидается к ней, ловко на неё усаживается, посылает воздушный поцелуй нахмурившемуся Акааши и уносится по склону вниз. — Сдурел совсем, а ну-ка стой! — орёт ему Куроо, роняя на землю пакет, кидается следом с коробкой пиццы в руках и, поразмыслив долю секунды, садится на коробку и с протяжным хихиканьем укатывается прочь. Акааши с Кенмой так и остаются стоять на краю, и никто из них не может подобрать слов, чтобы нарушить траурное молчание. Куроо тем временем нагоняет Бокуто, и тот восхищенно визжит ему со своей картонки, резко разворачиваясь и не сбавляя скорости. — У тебя искры из-под задницы летят! — верещит на него Куроо, выписывая зигзаги верхом на коробке. — А у тебя из-под задницы колбаса летит! — Странная метафора, но допустим. — Нет, я серьёзно, посмотри! — машет на него руками Бокуто, и Куроо с удивлением оборачивается на остающийся за ним след из кусочков пиццы и визжит. Наверху в это время Акааши всё-таки решается прервать тишину. — Погоди, Куроо реально сел на коробку с пиццей? — уточняет он осторожно. — Да, — вздыхает в ответ Кенма. — Он идиот? — Да. Взору связующих открывается вид на загибающегося от смеха Куроо, который ползает по горке на четвереньках и собирает в ладошку разбросанные кусочки теста и колбасок, время от времени тычась лбом в снег. Бокуто хохочет в варежки и перекатывается из стороны в сторону. Он подкатывается к раскрытой коробке, достает оттуда один уцелевший кусочек и начинает есть, смеясь сквозь слёзы. — А ну катись прочь от моей пиццы, хулиганьё! — гаркает Куроо, обнаружив бесстыдство. Он подползает к коробке, валится рядом на спину и тоже с хохотом ест из коробки. — Вот ведь две свиньи, — поражается Кенма, пока они с Акааши спускаются по ступенькам неподалеку от горки. — Потому что с нами не делятся? — улыбается Акааши, и Кенма кивает, слегка поскальзываясь на одной из ступенек. Внизу слышится испуганное аханье Куроо. — Кенма, не упади! — кричит он, сгребает с земли несчастную коробку и ползет к лестнице. — Если ты не начнешь снова ходить на двух ногах, то я уведу тебя домой, — грозится Кенма, пока Куроо подползает и с мурлыканьем обнимает его за коленки. Акааши видит, что Бокуто уже не хохочет, а с закрытыми глазами лежит на спине, раскинув руки. Куроо замечает его настороженный взгляд и улыбается. — Акааши со всем разберется, так ведь? — спрашивает он, пока Кенма снимает с его плеча помидорку и с невозмутимым видом съедает. — У тебя же всё как всегда под контролем? Акааши думает, что из-под контроля у него всё вышло одним утром в тренировочном лагере, когда он проснулся позже обычного и обнаружил себя утыкающимся носом в плечо спящего Бокуто. Рядом копошилась уже проснувшаяся команда, а Акааши лишь ближе прижался к посапывающему капитану, обнимая его со спины, и прикрыл глаза. Кто-то тогда на фоне ещё тяжко вздохнул, а кто-то тихо пискнул и шёпотом попросил сделать фото. Акааши улыбается своим воспоминаниям и лишь кивает, не сводя глаз с притихшего Бокуто. — Вы тогда пока разбирайтесь, а мы отойдем немножко прогуляемся, — подмигивает Куроо, которого Кенма уже вовсю тянет за руку. Они уходят вверх по склону, на ходу дёргая друг друга за кошачьи уши. Акааши подходит к Бокуто и присаживается рядом на корточки. — Бокуто, — осторожно зовёт он и тянет руку к намокшим торчащим волосам. — Всё хорошо? Бокуто перехватывает его руку и прижимается губами к озябшим пальцам. Акааши упорно делает вид, что умеет дышать. — Всё чересчур хорошо, — отвечает Бокуто и хмурится. — Пальцы холодные совсем, надень варежки. — Сам не лежи на снегу долго, — упрекает его Акааши и зачарованно оглядывается по сторонам. Акааши всегда, даже когда ненавистно было всё вокруг, находил особое волшебство в вечерних огнях. Да только не к кому было прижаться и поделиться этим необъяснимым трепетом. Акааши срочно хочет это исправить и ложится на снег рядом, плечом к плечу, слегка соприкасаясь руками. — Вечерние огни такие сказочные, — начинает он и сам с себя смеется у себя в голове, потому что он будто затеял какой-то неуклюжий подкат. — Самая лучшая вещь зимой, — соглашается Бокуто и поворачивает голову в его сторону. — А ещё горки и твои порозовевшие на холоде щёчки. Акааши вздрагивает и прикрывает щеку ладонью, но руку хватает Бокуто, и Акааши хочет отвернуться и пищать в сугроб. — Огни смотрятся особенно волшебно, когда отражаются в твоих глазах, — снова обретает дар речи Акааши и опять внутренне хихикает с того, как же банально он звучит, но какая к чёрту разница, потому что кто в самом деле будет обдумывать каждую фразу, когда лежать на снегу ничуть не холодно, а руку сжимает горячая рука того, с кем хочется вот так же лежать на верхушке айсберга и плыть по бесконечному ледяному морю. Просто помолчи, Акааши Кейджи. — Ты даже не представляешь, как это красиво — огни в твоих глазах, — продолжает дрогнувшим голосом Акааши. Акааши Кейджи, иди домой. Иди домой и запрись там, чтобы никто тебя никогда не видел. Бокуто смотрит на него, не произнося ни слова, но со взрывающимися созвездиями во взгляде. Акааши думает, что Бокуто мог бы одним только этим взглядом растопить все льды бескрайней Антарктики. — А небо, ты посмотри на это небо, — пытается сменить тему Акааши, почувствовав лёгкое головокружение, и задирает голову к небу. Оно чёрное и непроглядное, но отчего-то до мурашек манящее и величественное, словно сквозь слой тяжелых облаков вот-вот прорвется космос и рассыплется на них двоих осколками миллиарда погибших звёзд. — Мне под таким небом хочется умирать и одновременно отчаянно хочется жить, но обязательно рядом с тобой. Боже, я сейчас так глупо выгляжу, но это всё ты виноват, потому что ты такой… Бокуто не даёт Акааши договорить и так ничего и не отвечает, просто нависает над ним и целует. У Акааши в голове больше нет ни слов, ни образов, ни сомнений, он просто цепляется подрагивающими пальцами в плечи жмущегося к нему Бокуто, и космос всё-таки осыпается на них звёздной пылью. Бокуто обхватывает Акааши руками и переворачивается на спину, продолжая целовать его в щемяще-тёплом свете фонаря. Когда они останавливаются, то оба чувствуют себя так, будто их двоих вышвырнуло на берег после шторма, и они пытаются восстановить дыхание, лёжа на спине и разглядывая кружащие у фонаря снежинки. Они порхают, словно крошечные мотыльки, которые умирают счастливыми, и Акааши тоже мог бы сейчас умереть, но только сжимающая его пальцы тёплая рука заставляет его чувствовать себя до дрожи живым. — Интересно, а может ли всегда быть вот так до одури хорошо? — первым подает голоc Бокуто. — Не делай так. — Не делать как? — Когда тебе хорошо, ни в коем случае не задумывайся, как долго это продлится, — объясняет Акааши. — Просто удерживай это ощущение и ни о чем не думай. Ты же из-за этого вдруг приуныл? — Сам терпеть не могу, когда такое случается, но оно само так, — вздыхает Бокуто. — Я идиот. — Вовсе нет, — спорит Акааши. — Я дурной. — Смешной балбес. — Я нелепый. — Красивый засранец. — Я упрямый нытик. — Самый лучший. — Я глупый, надоедливый и… — Я тебя люблю. Бокуто давится собственным вдохом и ошарашенно смотрит на Акааши. — Я тебя тоже люблю. Очень сильно, — говорит он хрипло и невероятно серьёзно, и где-то в Антарктике у подножия льдины распускаются цветы. Акааши не говорит больше ничего и улыбается снежным мотылькам. — А у меня в штанах снег, — спустя время неожиданно делится Бокуто. — Ты всегда полон сюрпризов, — не скрывает улыбки Акааши. — Серьёзно, надо вставать всё-таки, — нехотя поднимается Бокуто и машет рукой в сторону тропинки. — Я покажу, где тут не скользко. Шлёп. — Или нет. Акааши прыскает в прижатую к лицу ладошку. — Останемся тут до весны, — предлагает он, протягивая руку к свалившемуся на снег Бокуто. — Надо вставать, — качает головой Бокуто, снова подымаясь на ноги, тянет за собой за руку всё ещё лежащего на земле Акааши и катит его по снегу, пока тот задорно хихикает. Спустя вечность они оба стоят на ногах и наконец-то взбираются по ступенькам обратно на верхушку склона. Акааши вдруг осознает, что завтра будет первый январь, в котором он будет рад проснуться. Когда Бокуто с Акааши снова встречают в толпе Куроо с Кенмой, те что-то загадочно жуют, а Куроо хвастается повязанной на шею красной мишурой. — А у меня снег в штанах! — хвастается в ответ Бокуто. — А у меня в трусах! — выкрикивает Куроо, и на их компанию оборачивается какой-то недовольный дед. — Хотел Кенме показать в магазине, но он сказал, что позовет охрану. А тебе показать? Они вдвоем бросаются в догонялки, вереща, распугивая прохожих и перепрыгивая через детей. Кенма успевает отвести замешкавшегося Акааши в сторону и угостить его конфеткой. — Тебе знакомо чувство, когда настолько обожаешь людей, что знать их не хочешь? — спрашивает Кенма задумчиво, наблюдая за тем, как Куроо пытается закинуть снег за шиворот Бокуто, пока тот визжит на всю улицу каким-то ультразвуком. — О да, чёрт возьми, — почти смеется Акааши, потому что ему слишком хорошо, ведь для такого дурашливого счастья порой просто нужны надёжные придурки, с которыми не страшно встречать как Новый год, так и конец света. — А мы шампанское купили зачем-то, — сообщает Куроо, взмахивая кончиком мишуры. — Ой здорово, откроем под фейерверк, — отзывается рядом Бокуто, отряхиваясь. — Какой смысл тратить на тебя алкоголь, всё равно остаешься таким же идиотом, — усмехается Куроо, затем переводит взгляд на Акааши и хитро улыбается. — Зато Акааши пьёт так, будто за окном апокалипсис, и спастись можно только у Бокуто на коленках. — Или спев с Сугаварой дуэтом в караоке с попутным раздеванием, — подхватывает Бокуто, наигранно злобно щурясь на Акааши. — Мы же договаривались не вспоминать, — краснеет Акааши и отворачивается, надеясь на поддержку Кенмы, но обнаруживает его хихикающим в кулачок. Это именно он тогда втихаря фотографировал, пока остальные визжали сквозь аплодисменты и с гыгыканьем интересовались у побледневшего Дайчи, не вызвать ли ему скорую. — Я вот сегодня напиваться не буду, — с гордым видом заявляет Куроо. — Буду просто объедаться вкусняшками и до утра тыкаться носом в узорчики на свитере Кенмы. — А потом мы отрубимся в 4 утра, а через 2 часа он проснется, пойдет на кухню печь пирог и разбудит меня грохотом кастрюль и ругательствами, — заверяет всех присутствующих Кенма, и Куроо притворно дуется и прикусывает ему кошачье ушко. До праздничного фейерверка остаются считанные минуты, и Акааши вздрагивает от глухих ударов в своей груди. Он с затаенной тревогой смотрит на Бокуто, с безмолвным, но таким громким “ты же никуда не пропадешь из моей жизни с наступлением полуночи?” Бокуто улыбается ему в ответ, и в его глазах читается хитрое и надёжное “ну уж нет, терпи меня теперь всю жизнь.” Акааши чувствует, как его вот-вот разорвет на сотни отчаянно сверкающих огоньков. — Бокуто, помоги открыть эту хрень! — спохватывается вдруг Куроо и трясет на Бокуто бутылкой шампанского. — Ты не мог заранее это сделать, а? — всплескивает руками Бокуто и хватается за бутылку, страдальчески кряхтит и пихает её обратно в руки Куроо. — Не открывается твоя хрень! — Ты косорукий, Бокуто, — возится с бутылкой Куроо и подскакивает от полетевшего в небо первого залпа. — С Новым годом! — Не направляй её мне в лицо, придурок, с Новым годом, счастья тебе! — кричит на него Бокуто, отталкивая от себя бутылку и восторженно визжит от громкого хлопка. — Кенма, скорее, где стаканчики? — суетится Куроо, придерживая хлынувшую из горлышка пену. Кенма сует всем в руки по стаканчику, и Куроо чертыхается и разливает по ним шампанское, повизгивая от взрывающихся над ними огней. — С Новым годом, поросятки! — кричит он, когда все четверо наконец ударяются стаканчиками и делают глоток. — А ну-ка быстро целоваться! Они радостно хрюкают и по очереди целуют друг друга в щёки, потому что Куроо обожает целовать в щёки, а ещё в лобики, потому что в Куроо слишком много этой разрывающей любви и обожания, и он не вынесет, если дорогие ему люди хоть на миг усомнятся, что не важны для него. — Я тебя кстати сегодня зацелую беспощадно, так что готовься, — обещает он Кенме и чмокает его в нос. У Кенмы наверняка сейчас краснеют даже узоры на свитере. Акааши непривычно не чувствовать пустоты на фоне всеобщего веселья, он всё ещё боится, что с последним залпом фейерверка всё исчезнет, и его снова отшвырнет в серое безрадостное существование, но тут Бокуто берет Акааши за руку, одним движением сметая все беспокойные мысли в его голове. Акааши смотрит на переливающееся огнями и лазерными лучами небо, которого оказывается недостаточно, и оборачивается на стоящего рядом Бокуто. Котаро любуется ослепительным зрелищем широко распахнутыми глазами и от восторга сияет ярче тысячи фейерверков. Акааши понимает, что свой главный праздник он сейчас держит за руку. — Знаешь, у меня раньше никогда не получалось загадать желание, — дрогнувшим голосом начинает он говорить между хлопками, и Бокуто тут же на него оборачивается. Акааши делает паузу, ждет, пока разорвется очередной залп и позволит ему продолжить. — Но теперь я понимаю, что все эти годы просто пытался загадать тебя, — произносит Акааши, поднимая взгляд к небу, потому что он просто задохнется на полуслове, если будет говорить и при этом смотреть Бокуто в глаза. Ещё один залп. — Но не знал, как описать словами такое чудо, как ты, — выдыхает Акааши, вздрагивает и замолкает. Бокуто не произносит ни слова, но Акааши знает, что в голове у него сейчас сотни перекрикивающих друг друга мыслей, и Бокуто сойдет с ума, если не выразит их все сразу. — Как думаешь, Куроо будет нам свистеть, если я тебя поцелую? — спрашивает он наконец, наклоняясь совсем близко. — Обязательно, — не сдерживает смех Акааши и тянется навстречу, касается горячих губ и закрывает глаза. За спиной незамедлительно раздается свист. — Фу, до чего же банально целоваться под салютом, — фыркает им в спины Куроо. — И правда, — соглашается Кенма и притягивает его к себе за шарф. Больше от Куроо не доносится никаких звуков. Когда грохот стихает, и уже январское небо само себя стягивает по швам, Акааши думает над тем, что бы он сказал самому себе, стоящему под своим четырнадцатым новогодним фейерверком и отказавшемуся верить в чудеса. “Не ищи какого-то чуда в самом фейерверке — дождись его отражения в глазах одного идиота, который перевернет к чертям всю твою жизнь”, — наконец решает он, улыбается и кивает самому себе. Кейджи уверен, что дома у Бокуто он обязательно за всё сказанное и подуманное за сегодня побьется головой об стенку, пока Котаро на фоне будет деловито развешивать сушиться свои штаны. Акааши делает глоток шампанского и сжимает ладонь Бокуто ещё сильнее. — Охо, готовь коленки, Бокуто, — хихикает рядом Куроо, упираясь подбородком Кенме в макушку. — Грядет апокалипсис. Бокуто подхватывает Акааши на руки и кружится с ним на месте, расплескивая содержимое его стаканчика. Акааши откидывает голову назад и раскидывает в стороны руки, ловя разгоряченным лицом потоки холодного воздуха. Он наконец-то верит, что с ним случится ещё много хорошего, невероятного и незабываемого, много моментов и ощущений, которые захочется удержать. И эта зима будет теплее любой прошлой неслучившейся весны.