Семь кругов долга

      Странно, что за семь лет он так и не смог привыкнуть к жёстким занозистым доскам спальной полки. Вернее, за шесть лет, одиннадцать месяцев и четыре дня. Со всем остальным можно было смириться: с чем-то раньше, с чем-то позже. С рукоприкладством от старших по званию свыкся уже ко второму месяцу пребывания здесь. Омерзительная на вкус еда, хотя в ней даже вкуса как такового не было, стала охотно проваливаться в желудок всего лишь после полутора недель добровольной голодовки. А ведь когда в первый раз получил в плошке свою порцию, то от отвращения так живот скрутило, что думал — вовек не отпустит. За полгода тело приспособилось к изматывающим тренировкам, бесконечным марш-броскам и убийственным для обычного человека боевым упражнениям. Но вот погрузиться в сон или даже в липкий кошмар у него совершенно не получалось. Оставалось только бездумно таращиться в деревянные балки крыши, слушать хриплое дыхание, бормотание и стоны ещё десяти человек, и пытаться подобрать чуть более удобную позу для лежания.       Он опять отключился за полчаса до побудки. Полчаса сна в сутки — это тот минимум, который давал ему собственный организм, вынужденный работать на износ ежедневно в течение 18 часов, а затем мучиться на жёстких неровных досках ещё шесть часов. Тонкого шерстяного пледа-плаща хватало ровно на то, чтобы укрыться. А вытертый от долговременной эксплуатации кусок холста, используемый вместо подстилки, уже даже от занозистой поверхности толком не спасал. Шесть лет, одиннадцать месяцев и пятый день. Осталось потерпеть всего лишь двадцать шесть суток. — Подъём! — дежурному по казарме страдать гуманизмом было некогда: за две минуты надо было пинками, матом и угрозой физической расправы поставить на ноги десять, фактически пребывающих в состоянии коматоза, человек.       Получив свой пинок, Верс уже привычно скатился на пол, одним плавным движением поднялся на ноги и скатал свой плед в компактный рулончик, который пристёгивался в карман на изголовье спального места. С тоской поглядел на полагающийся по форме комбинезон и бегом поспешил на выход. Часовую утреннюю зарядку им полагалось проводить в одних нательных штанах в любую погоду. Сапоги допускалось надевать на пробежку, лишь когда мороз был крепкий, что вода, оставленная в сенях, коркой ледяной затягивалась.       Бег босыми ногами по затянутым тонкой ледяной коркой лужам, энергичные упражнения на разогрев мышц и жёсткую растяжку под студеным то ли дождем, то ли снегом. Короткие бесконечные спарринги, когда приказывали всему учебному составу разделиться на восемь колонн, разойтись на расстояние пяти метров друг от друга и выполнить команду «сближение с предполагаемым противником». Надо было на бегу провести пятьдесят коротких схваток с теми, кто бежал навстречу в другой колонне: ударить, успеть уклониться, блокировать удар, провести прием или выполнить контрприем. Тут нельзя было ни затормозить, ни сбиться с шага: те, кто бежали в колонне следом за тобой, могли банально затоптать. Кто справлялся хуже других, отправлялись на целый день крутить вороты для подачи воды или на другие хозяйственные работы. Медленные, тягучие, изматывающие морально так сильно, что на следующий день ты готов не просто идти на сближение с предполагаемым противником, а даже проводить контактный бой в полную силу и убивать. Чтобы только снова не оказаться за рычагом ворота, который надо крутить целый бесконечный день.       От бочки ледяной серой воды, выплеснутой на голову, свело судорогой всё тело. Словно тысячи иголок впились во все нервные узлы. Благо, что от ледяной волны на миг парализует голосовые связки и заорать, вызывая хохот и обрекая себя на издевательские шуточки, уже не выходит. О том, чтобы обсохнуть или растереться, и речи не было — скорее подхватить комбинезон, напялить его на дрожащее тело, и бежать к раздатчику.       На завтрак снова была тушёная с цыплячьей кашей капуста. На размеры порции жаловаться не приходилось, но, чтобы затолкать в себя эту горячую слизковатую массу, приходилось прилагать усилия. Впрочем, еда была горячей — и лишь за это можно было простить и вкус, и цвет, и консистенцию. Затем пять часов обучения, когда можно было просто сидеть или стоять, отключившись от внешнего мира, и лишь автоматически реагировать на команды ментора, читавшего им курс по истории государства. Военный курс слушать было интереснее: преподававший его майор хотя бы поначалу пытался заинтересовать будущих защитников отечества военной наукой, щедро приправляя сухие факты байками из личной жизни и полезными советами, как действовать, чтобы не сдохнуть в первые же минуты первого боя. Знания по астрологии, логике, физике, математике, и центагальскому языку он машинально запоминал, почти не вникая в суть услышанного. Пятичасовое обучение было практически отдыхом, потому что вслед за ним начиналась четырехчасовая физическая подготовка, когда приходилось бежать, драться, стрелять, работать с различным оружием.       Сигнал, оповещающий о начале обеда, фиксировался абсолютно равнодушно, краем улетающего сознания. Тело, послушно подчиняясь вбитой на уровне рефлексов команде, маршировало к раздатчику. Рука механически зачерпывала ложкой и отправляла в рот очередную порцию похлёбки с кусками полусырого мяса или недоваренных овощей. Расправиться с едой можно было минут за десять и оставшиеся двадцать минут просто сидеть, привалившись спиной к любой подходящей поверхности и невидящим взглядом рассматривать пространство перед собой. Даже интересно, как некоторые умудрялись в этот короткий промежуток времени поболтать, повозиться друг с другом, поприставать, пошутить.       Очередной звенящий сигнал — и Верс снова моментально вздёргивался на ноги и опять бежал, выполнял команды, стрелял, ползал, учился управлять механизмами, дрался и получал удары. Оповещение ужина, слипшаяся масса: то ли макароны, то ли варёное тесто. И настолько всепоглощающая усталость, что даже жевать не хотелось. Хорошо, что это блюдо, с некоторым усилием, можно было просто проглатывать. Вечерние занятия по выбранной специализации: тактика, стратегия, управление, отработка специализированных навыков. И команда «отбой», подчиняясь которой, непослушные пальцы медленно расстёгивали застежки комбинезона. Тело падало на отведенное ему место, и тут начинался персональный кошмар Верса: ему в течение всего дня казалось, что стоит только прилечь на спальную полку, как тут же уснёт. И одна лишь мысль о близком и желанном сне приносила реальное облегчение. Но, оказавшись в казарме на своем спальном месте и закрыв глаза, Верс понимал, что сна просто нет. Была тупая пульсирующая боль в висках, ломающая затылок и перекручивающая все нервные окончания. Была внутренняя опустошённость и равнодушие, которое воспринималось как пытка. Но сна, долгожданного сна, который бы принес отдых и облегчение, не было.       Зато можно было сколько угодно пялиться в потолок, крутиться на жёстких досках, думать, вспоминать (хотя этого уже давно не хотелось, а любые мыслительные процессы банально напрягали), слушать звуки казармы. И отстранённо подсчитывать, сколько ещё осталось… двадцать четыре дня… — Подъём!