Семь кругов долга

Когда за окном стало светлее, в дом пришел лекарь. Герен его встретил у входа, схватил рукой за ворот, с силой дернул на себя, насаживая на нож. Выждал, уверился, что лекарь закатил глаза и тяжестью мертвого тела оседает в руках, оттащил труп в угол комнаты. Верс, приподняв голову, оценил удар — хороший, прямо в сердце, даже крови почти не вытекло. Хотя и зря так с лекарем — можно было его просто отослать. Но тут уж сам виноват, не согласился к родне в другой град съехать, а наоборот, полез что-то выспрашивать. День так и прошел. Верс то засыпал, то просыпался. Вроде кто-то прибегал — он слышал голоса в сенях — приносили еду, но кусок в горло не лез. Тех, кто приходил за помощью, Герен отправлял с порога, мол, лекарь ушел за травами, будет к вечеру. Как стемнело и солдатам Шенг выкатил бочку сивухи — выпить за мировую, ординарец отвязал Лерта, переодел в солдатские штаны да бушлат, силой влил в горло ковш пойла. Мальчишка пробовал сопротивляться, но ординарец бил сильно, да и раскровлённое лицо в толпе пьяных да веселящихся бойцов никого не удивит. Когда Лерт опьянел настолько, что даже строчки свои бормотать перестал, Герен подхватил парнишку и поволок прочь. Вернулся быстро, осторожно коснулся рукой лежащего на лавке Верса. — Господин, ещё немного и пора будет. — Хорошо. — Пацана полковник приказал вывести сегодня. — Отец? — Верс удивился. Сговаривались вроде через три дня, как его отправят, к своим возвращаться. — Нет, Шенг. А то подозрительно будет, куда ты пропал, да откуда этот взялся. Да и не молчит он, бормочет вирши всё время. — Пусть, как знают, так и делают. — Тебе лучше туда, к дальней стенке, а лекаря я щас в сени вытащу… — Действуй, — безразлично кивнул Верс. — Господин, — Герен помолчал, но произнес твердо, — я вытащу. Не сомневайся. Иначе проще было сразу брата твоего спалить. — Пожалуй, уже можно, — Верс прислушался. — Господин, — Герен коснулся лбом руки парня, поднялся. Помог Версу перебраться в угол к окну, снял крепежи и петли, проверил, удастся ли с маху высадить раму. Отволок труп лекаря в сени, навалил поверх тела собранное по дому тряпьё. Выпотрошил и раскидал в сенях и по полу комнаты соломенную подстилку. Поставил возле Верса кадушку с водой, сунул в неё тряпку, чтоб намокла. — Как припекать станет, окатись. — Добро, — Верс примерился, сможет ли подняться. Вроде получается, хотя спина и отозвалась болью. — Герен кочергой выгреб из печи уголья, кинул лопатой в ворох из соломы да ветоши. Подождал, пока схватится огонь. — Да пребудет с тобой сила Зова, — ординарец оглянулся на пороге. — Да пребудет с тобой Зов, — повторил Верс слова, услышанные от Дерека. Огонь разгорался медленно, словно нехотя облизывая тряпки. Но вдруг будто взбесился, метнулся и захватил сени целиком. Верс на четвереньках дополз до двери в сени, захлопнул её, прижал плотнее. С трудом вернулся к окошку. Зачерпнул рукой воды из кадушки, поднес к губам. Хотелось пить, но одновременно от пригоршни холодной воды живот в узел закрутился. Опустил обе руки в кадушку, почувствовал, как леденеют пальцы и, когда холод поднялся от рук и прошелся волной по горящей болью спине, резко вытащил руки и плеснул водой в лицо. Стало чуть легче. По крайней мере липкая паутина отвращения перестала сдавливать чувства и в голове малость прояснилось. Дверь хоть и плотно к полотну прилегала, но дым в комнату стал просачиваться. В сенях что-то стукнуло, затрещало и, кажется, даже застонало. Верс поёжился — пусть и был уверен, что после такого удара в сердце выжить невозможно, да и весь день лекарь мертвым телом в углу провалялся. Парень снова глотнул воды. Отчего-то в горле першило, да и глаза потихоньку стало выедать. Главное, чтобы пьяные солдаты раньше времени дом тушить не взялись, а то в сам огонь прыгать как-то не хотелось. Была задача слегка обгореть, чтобы вопросов ни у кого не возникло. Хотя, если самому себе не врать, то сгореть живьём было… нет не боязно, а противно… Он видел пепелища со сладковато-горьким запахом и знал, как легко крошится в пальцах комок серовато-белёсого пепла. И при этом не помнил, откуда у него эта память. Ведь не было ни пепелища, ни запаха сгоревших тел, ни окрашенных в серое ладоней. Верс вздохнул, закашлялся. Видно, он потерял счет времени, потому что вся комната была затянута дымом и сгоревшая дверь уже рухнула. Огонь полз по полу, скакал по низу стен, жадно слизывал лавки. Парень подхватил кадушку и замер, не зная, то ли сейчас опрокинуть себе на голову, то ли еще выждать. Но чтобы так, не отключиться — успеть окатиться. Под окном раздались испуганные голоса — пожар заметили, забегали, засуетились, заорали. Верс прислушался — вроде водой на стены плескать стали, цепочками передавая бадейки от колодца. Было невыносимо жарко, так, что чудилось, будто в бане жгучими вениками охаживают, причем по всему телу. Только вот лицо вроде не подпалилось, а надо бы. Кто-то с силой саданул в окно, потом ещё раз. Верс едва успел откатиться в сторону до того, как высаженная рама упала и слетела на пол. Окошко было узким, но раздевшийся до штанов парень протиснулся внутрь. — Господин? — лицо Герена было обмотано мокрой рубахой. — Живой? — Ничего, — отозвался Верс. — Только лицо… — Да, плохо… — Ординарец попытался оглядеться, дым выедал глаза и рвал легкие. Пришлось действовать почти на ощупь. Герен нашарил лавку, укрытую каким-то половиком, кое-как стянул покрывало и сунул в огонь. Почти сжигая руки, распрямил, встряхнул и набросил горящую материю на Верса. Парень даже не закричал — зарычал глухим звериным рыком. Ординарец выждал немного и попробовал содрать горящее тканое полотно… То ли дыма наглотался, то ли от боли, но Верс на какое-то время провалился в черно-красный зев и падал слишком долго, покуда не почувствовал, как его окатывает ледяной водой. Глаза открывать было тяжело, а смотреть невозможно — но было и так ясно, что он в комнате и откуда-то сбоку тянет воздухом, правда, и огонь там ярился пуще. Верс потянулся туда, но замер, вслушиваясь — поблизости была человеческая жизнь. Оставалось ползти на коленях, обшаривая сожженными руками полыхающие доски пола. Инстинктивно выставил их вперед, когда Герен окутывал его в половик — нашел все-таки, но вот дотащиться самому, да ещё с человеком в охапку до окна… и ещё бы сообразить, где именно это самое окошко… Первым на воздух Верс протолкнул ординарца, потом вывалился сам. Было не больно, потому что боль — это только телесная чувствительность, а когда нет тела — есть только оболочка, которая больше похожа на одеяние с чужого плеча. Кажется, вокруг забегали люди, лили на него воду, перекатывали на растянутый в руках тулуп и куда-то несли. И он четко видел, как над ним покачивается черное небо, по которому чья-то рука прибивает грязные доски. А потом в кровавящиеся губы ткнулось что-то холодное и в рот полился горьковатый напиток, теплый и пряный, от которого перехватило дыхание…