***
Позже, прокручивая в памяти осколки вдребезги разнесённых минут, вертя их так и сяк в надежде сложить целочисленную версию прошлого, Хаген обнаружил, что настоящее слишком буйно вторгается в постройку, замещая её части своими, отчего линия событий пошла зигзагом, нахлёстом, ощетинилась кольями дробей. Он закрывал глаза и видел разрезанную ленту вспышек-кадров рапид-съёмки. Но то, в какую последовательность они слагались изначально, так и осталось неясным и непонятым, за исключением отдельных фрагментов. Так, например, он мог бы поклясться, что всё началось с Гюнтера. Точнее со страшного рубящего удара по шее Гюнтера, который терапист нанёс сложенными руками. Взмах — и плоский, тупой стук обуха о деревяшку. Пешка падает, а белый ферзь уже на другом краю доски. Или нет? Конечно, нет. Охранники среагировали на долю мгновения позже, чем следовало, и Кальт воспользовался этой долей сполна. Можно сказать, выжал её досуха и заглотил остатки. В тот бесконечно малый, бесконечно длящийся промежуток времени, когда его высокая фигура взметнулась и пошла плясать под синеватым светом овальных ламп, хлеща тенями по аккуратным мерцающим квадратам, Хаген вытянулся и задрожал, предчувствуя пробуждение. Охваченный ужасом при мысли о том, что… Я видел… Господи! Я это уже…***
— Мне больно! — простонал Алоиз Райс. На сей раз страдание в его голосе было вполне натуральным. Маленький тщедушный человек висел на собственной шее, пережатой жёстким как угольник предплечьем тераписта. Чтобы не задохнуться, ему приходилось вытягиваться на цыпочках, балансируя на кончиках пальцев. Со стороны это опять же напоминало танец. Точнее, его завершение. Просто — как не преминул бы заметить Ранге — кто-то неправильно выбрал себе партнёра и запутался в собственных ногах. — Больно! — Да-да, — рассеянно сказал Кальт. Он осматривал зал с видом туриста, безнадёжно заплутавшего в незнакомой местности, но не слишком испуганного тщетностью своих попыток найти хоть какой-то ориентир. Пожалуй, именно этот безучастный интерес пугал присутствующих больше, чем возможность лишиться главы государства. После серии акробатических номеров никто не желал проверить, можно ли остановить тераписта пулей или электрошокером. Каждый надеялся, что это сделает кто-нибудь другой. — Мне так больно, Айзек! — Ш-ш-ш! — сказал доктор Зима. — Мартин, будь добр!.. Поколебавшись, Улле прикоснулся к пульту, по-прежнему лежащему на коленях. Магнитные полосы разошлись, и терапист издал сдержанный вздох облегчения. Примерно такой же вздох, но другой тональности, вырвался у зрителей, когда Кальт бережно перехватил лидера и нырнул в его кобуру, вынимая крошечный пистолет, в просторечии именуемый «салонным» или «дамским». — Боже мой, — прошептал Кройцер. — Боже мой! Его волосы поднялись дыбом, а щёки превратились в бесцветное и бесформенное желе, на поверхности которого плавали до краёв налитые ужасом глаза. — Боже мой! О, боже, боже мой! — Фигура речи, — сварливо откликнулся Кальт, машинально слизывая кровь, тонкой струйкой тянувшуюся из левой ноздри. — Слова и фикции! И ведь хоть бы кто спросил! Кроме Йоргена. Один из конвоиров стоял на коленях, согнувшись, и, содрогаясь, извергал маленькие порции желтоватой кашицы с кусочками непереваренной фасоли. Второй, поражённый электрическим разрядом, уставился в потолок, раскинувшись морской звездой. По его промежности медленно расползалось тёмное пятно. Усиленный металлической вставкой носок армейского ботинка покачивался, отбивая такт бравурной мелодии, звучащей в каком-то ином измерении. Гюнтер лежал ничком, не подавая признаков жизни. Его голова была повёрнута под странным углом, как будто соломенный человек заглядывал себе в подмышку. — Хотел вырвать глазные яблоки, — объяснил доктор Зима. — Однако, сдаётся мне, надобность в этом уже отпала. К сожалению. В меру драматично и чертовски глупо. Но приятно. А? Его серый, облачный, как северное небо, взгляд обратился на Хагена. Уголок рта приглашающе подмигнул. Руководитель проекта хотел знать мнение своего молодого, подающего надежды научного сотрудника. Хаген плотнее сдвинул челюсти, но что-то застопорилось и они разошлись, и он услышал, как кто-то другой, воспользовавшийся натужно вибрирующим голосовым аппаратом раньше него, произносит: — У вас умелые руки, доктор. — Что-что? — Ни в чём себе не отказывайте. Вы же всегда поступали именно так? — А, — хладнокровно сказал Кальт. — Оппозиция. Гляньте-ка, уел меня и доволен! Саркастичный техник. А как бы вы поступили со шпионом? Он прислушался, словно в самом деле ожидал ответа, потом издал шипящий смешок, похожий на помеху радиосигнала, бессознательно прижал к себе кукольное обвисшее тельце. — Болезни роста, от них не застрахуешься. Правда, мой лидер? — Правда, Айзек, — жалобным голосом ответил тот. — У меня болит сердце. Я задыхаюсь. Вы меня сейчас задушите. Его тонкопалая, высушенная обезьянья лапка робко погладила тераписта по руке. Кальт опять то ли зашипел, то ли засмеялся. Желудок Хагена скрутило узлом. Происходило что-то омерзительное, чему в Пасифике не смогли бы дать названия, потому что даже не подозревали о существовании такой гнуси. «Придуши его, — подумал он, чувствуя как пружина ввинчивается всё выше и выше. — Вот он яд, ползучая отрава, просто сожми эту дохлую трубку, эту падаль чуть сильнее, не слушая мольбы, не откликаясь на просьбы о пощаде… Пожалуйста… ведь с другими это срабатывало, так почему не сейчас?..» Но он уже видел, что дело проиграно: серая хмарь бесповоротно заволокла небо, опутанное багровой паутинкой лопнувших сосудов, и составленный из металлических пластин угольник слегка раздвинулся, позволяя лидеру вдохнуть свободнее. — Дружище, — сказал Улле. — Бросьте оружие. Что бы вы ни сделали, вам всё равно некуда бежать. — Он прав, — признал Кальт после некоторого раздумья. — Что ж, лавочник, развязывайте свою мошну. Давайте торговаться!***
Главная башня фонтанировала безудержным весельем. Официальная часть завершилась, не начавшись. От фуршетного стола праздненство перетекло в зал для приёмов, спешно переоборудованный в партийную столовую. Девочки из элитного «салона Маргарете» сменили чопорных официантов, а наконец-то подружившийся с нотами оркестр Особого Гвардейского корпуса с блеском исполнил «Солдаты нашей роты» и бисировал парадно-патриотическим маршем «Знамёна ввысь!» На Штайнплац наладили салют. Выдолбленный в каменном полу бассейн наполнили алкосинтом и запустили маленький резиновый плотик, а в Мраморную комнату, временно превращённую в массажный кабинет, сразу же выстроилась очередь из подогретых вином багроволицых мастеров. Хох! Наблюдая за картинами, сменяющими друг друга на стилизованной под арочное окно информационной панели, генерал-фельдмаршал Рупрехт не смог удержаться от вздоха. По мере того, как атмосфера в Главной башне становилась всё более бесшабашной и разнузданной, температура в Сторожевой медленно пересекла границу промерзания твёрдых тел и вознамерилась упасть ещё ниже. Запертые райхслейтеры чувствовали себя не в своей тарелке. Вдоль каждой стены в два ряда выстроились солдаты из СД и личной гвардии лидера. Прилежащие коридоры оккупировали сотрудники внутренней службы. Никто не препятствовал общению, но в холле стояла тишина, какая повисает в приёмной дантиста, стоит лишь красной лампочке смениться приветливо зелёным приглашением: «Входите». — Ваш доктор — тот ещё сукин сын, — буркнул Дитрихштайн, ковыряя в дёснах жёлтым ногтем. — На-уч-ники! Это ж надо! Он хмыкнул и быстро прошёл мимо, не оглядываясь. «Тот-Ещё-Сукин-Сын». Почти как воинское звание. Хаген всё равно бы не сообразил, что нужно ответить. Его внимание, как и взгляды всех присутствующих, было направлено на двери, за которыми продолжались переговоры. Ни один звук не просачивался сквозь плотно сомкнутые створки, но разбушевавшееся воображение рисовало причудливые картины, и Хаген напряженно вслушивался в сверчковое потрескивание кондиционеров, стараясь уловить намёк на то, что творилось внутри. Пиф-паф? Но что дальше? «Это не может быть явью, — он сжал руки, вновь убеждаясь в бесспорности, грубой материальности ощущений. — И всё же, и всё же… Ни туда, ни сюда. А если выстрелить, они растворятся в полутьме, порхнут стайкой летучих мышей или захлопают картонным краем, превращаясь в жёлуди, сердца, листья и бубенцы?» Нет. Не так просто! У колонны напротив застыл тот, кто не мог раствориться ни при каких обстоятельствах, даже если щедро сбрызнуть его царской водкой. — Солдат. Посмотри на меня, солдат! Франц стоял прямо, не двигая ни одним мускулом, порождая звук вибрирующим горлом, как чревовещатель. Его тихий голос, казалось, возникал прямо в голове Хагена. Никто из соседей ничего не замечал, этот зов был адресован только ему. — Он ошибся, — мысленно передал гипсовый тотен-рыцарь. — Такое случается. С любым из нас. Рано или поздно. На экране полногрудые девушки в кружевных трусиках и со сплошной резиновой полоской вокруг сосков, беззвучно хохоча, окунали в пивной бассейн голого толстяка в фуражке с кокардой транспортной службы. Беззвучный оркестр скалился разнокалиберными пастями духовых инструментов. Сверкала начищенная медь. Франц беззвучно плакал, но этого никто не видел, обман зрения, потому что скулы были изваяны из красного селенита, щёки из алебастра, а на губах играла вечная застывшая полуулыбка. «Красавец-мастер», как назвал его лидер. Вокруг суетились люди, побрякивали цацками о ремни угрюмые охранники в чёрной униформе, нарезал круги какой-то тощий кузнечик в лупоглазом костюме химзащиты, и всё это путаное, тесное окружение пока укрывало, спасало, но только пока… — Отвечай! — потребовал Франц. — Посмотри мне в глаза. Почему ты их прячешь? На Луне не учат хорошим манерам? Пересчитывая крапинки на каменном полу, Хаген составлял для себя поэтажную план-схему безопасных мест. Их насчитывалось довольно много — людных, освещённых, но путь к ним пролегал сквозь тёмные галереи, извилистые коридоры, пустые гулкие пространства, в которых так легко наткнуться на того, кто возомнил себя охотником, идущим на крупную дичь. — Посмотри на меня, Йорген! От неожиданности Хаген повиновался. Секунду-другую Франц изучал его как раскрытую книгу. Потом кивнул с каким-то задумчивым удовлетворением, находя подтверждение своим выводам. — Что? — шёпотом спросил Хаген. — Чего ты хочешь? — Вернуть, как было, — признался Франц. — Айзек совершил ошибку. А я исправлю. Тяжёлые створки дрогнули, заскрипели и разошлись. Первый ряд солдат упал на колено, направляя в проём рубиновые кружочки лазерных прицелов. Министры бросились в стороны. — Шум-гам-балаган! — брюзгливо сказал Улле. — Дребедень! Нельзя ли потише? Подозрительные носорожьи глазки обозрели холл, тотчас обнаружив новых мастеров. — Вы оба можете остаться. Остальных попрошу покинуть помещение, помня о том, что всё, что вы могли наблюдать и слышать сегодня, не подлежит разглашению. Кто проболтается — будет обвинён в государственной измене! Он засопел. Поманил рукой: — Хаген, зайдите. Лидер желает вас видеть!***
— Чем позднее вечер, тем милее гости, — сказал Алоиз Райс. — Вот ваш мастер. Жив, здоров, всем доволен. Неужели вы думаете, что я играю мечеными картами? В воздухе витало раздражение. Переговорщики достигли вынужденного согласия, взвесили приобретения и теперь подсчитывали потери. На омрачившихся, зачёркнутых вертикальными складками лбах брезжил мучительный зеленоватый отсвет головной боли. И только лидер чувствовал себя превосходно. Он сидел рядом с Кальтом, по-хозяйски положив лапку ему на колено. Судя по всему, ладонь Райса выполняла роль педали «пиано», приглушая и задерживая звук по мере необходимости. Доктор Зима развалился в кресле, которое раньше занимал Улле. Откинувшись на спинку, он пребывал в прострации, убаюканный бормотанием внутреннего передатчика, однако из-под полуопущенных век поблескивали внимательные льдинки, и миниатюрный пистолет совершал плавные эволюции из одной руки в другую, нервируя соседей. — Я думаю, вы могли бы играть вовсе без карт, — сказал он устало. — И выиграли бы. Сняли с простака дырявые кальсоны. Лидер бросил на него цепкий взгляд. — Перестаньте, Айзек! Что же, по-вашему, я людоед, пожирающий своих детей? — Нет, мой лидер, я подозревал не вас. Просто мне показалось, что между мастерами тоже могут возникнуть разногласия… Наверное, я ошибся. В глуховатом голосе прозвучало замешательство. Терапист моргнул. Такое выражение лица Хаген видел у испытуемых в игрокомнате после электросудорожной терапии. Бдыщ-та-дамм, и судно выходит в открытое море без руля, без ветрил и, увы, без капитана. Ещё один бдыщ-та-дамм — и в окнах гаснет свет, и ветер треплет косо приклеенный квадратик записки «Сдаётся внаём». — Ну, конечно, ошиблись, — сочувственно подхватил Райс. — Разве вы не замечаете, что начали терять чувство реальности? Ошибка за ошибкой. Мы всего лишь пытаемся помочь, а вы смотрите на нас, как на каких-то врагов. Никакой ошибки! Франц открыл сезон охоты! Помогите мне! Ради Бога…– взмолился Хаген… Но не мог выдавить ни звука. Змеиный взгляд лидера приковал его к месту, лишив возможности протестовать. Баю-бай, засыпай… Жёлтая располовиненная луна обратила к нему курносый профиль. Он чувствовал, как полые кости заполняются гипсовой крошкой и слышал протяжный стон, с которым башня топталась на расходящихся в стороны пластах песчаного грунта. Кто же строит башню на песке? «Он что-то делает, — запоздало сообразил Хаген. — Со мной и с ним. Главный кукловод». Маленький человечек улыбнулся. Старообразное лицо пошло пыльными трещинами, и крошечные песочные пальчики успокаивающе огладили колено тераписта. Кальт вздохнул. — А. Я был не прав? — Не правы. — Я виноват? — Я не виню вас. Вы больны. Просто позвольте помочь. Не сопротивляйтесь, не нужно… «Сейчас он заснёт, — понял Хаген, и эта перспектива наполнила его мертвящим ужасом. — Сейчас он заснёт, и я останусь один! Один на один… с этим… Пасифик! О, Пасифик…» — Вот ведь, — удручённо сказал Кальт. — Что, милый доктор? — Сдаётся мне, метранпаж перепутал куски наших гороскопов, когда верстал свежий номер «Анцайгера». Решили полечить меня, мой лидер? Баш на баш. Позвольте мне помочь вам! Дайте же порулить тысячеколёсной махиной Райха, погудеть клаксоном на поворотах!.. Улле крякнул. Разворошив верхние мягкие слои, башня нашла опору и вросла в прямо в сердце Земли. Тик. Так. Небрежно тюкнув хирургическим молотком, доктор Зима забил последнюю сваю. — Вы достаточно погудели сегодня, Айзек! — сдавленно сказал Райс. Он был взбешён. — Вы… Вы… — Не злитесь, Алоиз, — граммофонным шёпотом попросил терапист, накрывая морщинистую лапку своей холодной пястью. — Мне всегда казалось, что вы меня недооцениваете. Рядом с вами… Прискорбная необходимость… пока всё не зашло слишком далеко. Понимаете? Хаген больно прикусил нижнюю губу, приказывая себе молчать-молчать-молчать… Преступно, просто возмутительно позволять себе думать так про непосредственного начальника, про своего, чёрт возьми, хозяина, но… Дитрихштайн был совершенно прав. Яркие, синие, искрящие от скачков напряжения глаза, определённо, принадлежали Тому-Ещё-Сукиному-Сыну!***
Вечер близился к завершению. Курносая луна уже заглядывала в окна-бойницы в поисках того, кого она полюбит нынче ночью. В подвале Сторожевой башни не было окон, но Хаген слышал завывание ветра и надрывный, на одной ноте, стон сирены, проникающий даже сюда. Может быть, сирена звучала у него в голове. Интересно, воспринимали ли её окружающие? Кальт неотрывно смотрел на того, кто за весь вечер не произнёс ни единого слова — на живую легенду «Моргенштерн», волнового физика Вернера. Он как будто ожидал окончательного вердикта и получил его. — Мне жаль, что вы выжили, — сказал Вернер. — Жаль… — эхом откликнулся доктор Зима. Его помертвевшее лицо доламывал нервный тик. «Вот ещё одно слово-перевёртыш, — подумал Хаген. — Мы разобрались с танцами и заботой, теперь на очереди жалость. Жалость и милосердие. Впору составлять особый тотен-словарь и разговорник с самыми употребительными выражениями. Угадайте, что будет в первой главе?» — Что ж, мы договорились, — подытожил лидер. — Видите, как просто? Совсем ни к чему все эти… завихрения! Мне нравится Шефер. Тихий, осторожный, тактичный. Как пластырь для больных мозолей. Уверен, мы с ним сработаемся. А вы по-прежнему даёте отличные советы, доктор. Не так ли, Мартин? — Думал, вы предложите более… одиозную кандидатуру, — кисло сказал Улле. — Более одиозной кандидатуры, чем ваш Кройцер, сложно себе представить, — отозвался Кальт. — Ох, уж эта привычка комплектовать кадровый резерв из того, что ещё не слишком провонялось на свалке амбициозных бездарей… Сухонькая ладошка предупреждающе похлопала его по колену. — Всё лучше, чем ваша милая привычка минировать всё, к чему прикасаетесь, — огрызнулся Улле. — Вплоть до стульчака в собственном сортире. — Если бы не минировал, где бы я сейчас был? — резонно заметил Кальт. — Там же, где вы скоро и окажетесь! В Учреждении Шварцхайм, мой славный псих. Только немного позже. — А, так вы всерьёз открыли охотничий сезон! Как же вам не терпится выставить мою голову у себя над камином! Не забудьте украсить её венком из асфоделей. — Будьте спокойны, доктор, — процедил Мартин Улле. — Вашу голову я упрячу в сейф, а сам сейф замурую в крепостной стене. И даже тогда у меня останется чувство, что я чего-то не доделал. Сезон охоты… Хаген представил — увидел воочию ряды голов, незрячие чучела, украшающие стену зала. Куда ни глянь — везде они, знакомые и незнакомые, с подпалинами на висках и номерами, выведенными послюнявленным химическим карандашом прямо на затылках. Страдальчески оскаленная голова Денка. Ощерившаяся в последней усмешке пасть Морица. И он сам, Йорген Хаген, в обрамлении гипсовых ветвей и фальшивых дубовых листьев. «Вот этого я добыл прямо на Территории. Метким выстрелом в позвонок, чтобы не портить шкуру. Великолепный экземпляр группенлейтера, только полюбуйтесь на надбровные дуги, затылочный бугор, узкую спинку носа, длинные передние резцы — настоящий норд…» К горлу подкатило. Слюна была кислой и разъедала слизистую языка как электролит. Помещение пропиталось тухлым запахом переработанной пищи, вонью человеческих испражнений. На полу желтела лужица рвоты, и потерявший сознание охранник всё ещё сучил ногами, правда, уже слабее. Никто не обращал на него внимания, как и на Хагена, вступившего в изнурительную борьбу с отчаянно протестующим нутром. Отрыжка следовала за отрыжкой, и когда он уже почти сдался, Кальт раздражённо бросил: «Йорген, возьмите стул! Что вы там маячите, как флажок на палочке?» Он сел и позывы прекратились, только металлическая кислятина ещё долго щипала язык, освежая воспоминания о привидевшейся охотничьей экспозиции. — Бравый норд устал, — заметил Райс. — Мы все устали. Трудный день. Пора заканчивать, мой друг. Сейчас вы отправитесь выполнять свою часть соглашения. Но сначала скажите, как я должен использовать ваших мастеров? Особенно вот этого. Возможно, когда-нибудь он сменит Шефера, если будет умником и не повторит ваших ошибок. Но сейчас он проходит программу… — И продолжит её проходить, — твёрдо сказал Кальт. — Я оставлю его в «Моргенштерн». Сначала под своим присмотром… — Я не дам вам много времени! — …затем под присмотром фрау Тоте. Она и завершит обучение. Хаген вздрогнул. Ледяной ноготь царапнул по позвоночнику. «Юр-ген» — и смех хрустальных колокольчиков. «Боже, нет!» — взмолился внутренний голос. «Да, — воскликнул другой, более грубый и низкий. — Да, пожалуйста, да! Я согласен, ещё бы!» Сладко-болезненная судорога охватила низ живота. Хаген сжал ноги, проклиная предательское тело. — Тоте, — усомнился лидер. — Вы… уверены? Но ведь это же… — Тоте ему не повредит. Она сделает из него то, что требуется. То, чего не успел сделать я. — Мой бедный бравый норд! Вы суровый начальник, доктор. Скоро ваш помощник вздохнёт свободнее. Кажется, вы ему что-то сломали? — Ничего. Битая посуда два века живёт. — А второй, — напряженно спросил Улле. — Какое будущее вы наметили ему? Я полагал, что именно Йегера вы готовите себе на замену. — Франц прекрасен, — сказал доктор Зима. — Но он не учёный. Не «философ», как выразились бы вы, Мартин. На вашем месте, я бы поставил его во главе северной айнзацгруппы. Франц очистит захваченную землю от всего не нужного Райху. И если он отлично себя зарекомендует, — а так оно и случится, я уверен, — подумайте ещё на шаг вперёд. Подумайте о том, что на вашей показательной порке генерал Рупрехт был прямо напротив меня. С автоматическим восьмизарядным «Кригером» спецразработки «Ваффенфабрик». И вместо того, чтобы теребить ствол, как озабоченный подросток теребит свою пипиську, он сидел и наблюдал за моими танцами, сложив руки пустой кошёлкой. Наверное размышлял, в какой момент стоит начать аплодировать. Просто подумайте об этом, Алоиз! Он с отвращением крутанул на пальце дамский пистолетик и сунул его лидеру. Сплошная стена раскололась, обнаружив скрытую панель. В освещённом проёме застыли белые фигуры. — Вам пора, Айзек! — сказал Райс. — До скорой встречи. Будем держать за вас кулачки. Уже на пороге Кальт обернулся. В ослепительном свете яростных электрических солнц его высокий силуэт казался переломленным надвое, как стеклянная палочка, опущенная в воду. — Хайль, Йорген! — сказал он. — Помните про адвент-календарь? Я не забыл. Просто положите туда пару шоколадок. Иногда приходится замедлить шаг. Не беда — можно ускориться потом. Вы не сможете меня перегнать, ведь ваше время у меня в кармане. Белые тени обняли его за плечи, и панель тихо скользнула на место, закрывая проход в Комнату Сна.