Art and Decay

Почему-то мне стыдно и неловко, но я всё ещё часто мысленно возвращаюсь к этому дню. Я сам не знаю, в чём причины такого глубокого стыда, я будто теряюсь, когда картина того дня, немного мутного и волшебного, предстаёт передо мной. Через несколько минут я уже не заметил, как почти опустошил упаковку печенья. Хоть я пытался скрыть свой практически животный голод, который крекеры с мёдом явно не могли утолить, мне казалось, что все замечают мою руку, тянущуюся к бумажной упаковке. Марция пару раз взглянула прямо мне в глаза, и я уж ожидал увидеть там строгое осуждение, как смотрит на ребёнка мать, недовольная его обжорством. Но она улыбнулась мне, и будто бы ненароком пододвинула упаковку ко мне, таким ненавязчивым и лёгким движением. Теперь-то я понимал, что точно не хочу отсюда уходить, и почему Дэн так рвался к этим двум. Его завороженный взгляд не угасал, и он активно поддерживал беседу, пока Крис и Пиджей танцевали в углу под тишину и громкие разговоры друзей. Мне было неловко смотреть в их сторону — между ними уже была не просто тонкая связь, а абсолютно очевидная интимность, возможно даже односторонняя. Я будто бы понял все касания Кендалла, его тревогу при появлении нового человека рядом с Пиджеем, всю его обидчивость и попытки ухватить внимание моего соседа. Мне было неловко, но и оторвать взгляд я не мог — будто бы Леонардо да Винчи танцевал со своим учеником, таким наивным и нескладным.  — Хватит сверлить взглядом этих двух, — на ухо усмехнулся Дэн, легонько шлепнув меня по колену, и я вздрогнул. Это тут же вывело меня из особого транса, в который ввело тепло, запах кофе, Феликс и танцующие парни в углу.  — Я… Я н-нет, я просто задумался, — тут же кривовато улыбнулся я и немного отодвинулся от Дэна.  — Не бей этого мальчика, Дэниел! — Феликс посмотрел на друга с укором, и я засмеялся от нелепицы всего происходящего. Во мне нарастала смешная и абсурдная паника, когда за меня вступался мужчина в платье и женском парике. Пьяная сладость ещё не проходила, но уже появлялось осознание, что я ко всему этому не готов. Я будто только что родился, и меня так пугало многообразие цветов и образов, которыми полнилась эта квартира. Даже казалось, что вот-вот зайдёт преподаватель со строгостью взгляда и напомнит, что мы прежде всего ученики Колумбийского университета. Но он, увы, не вошёл, и Марция, поманив Феликса одним пальцем, в итоге позвала нас всех в гостиную этим простым и милым движением. Мы шли по бесконечным выбеленным коридорам, я натыкался на огромные деревянные двери, и что-то меня манило открыть их все, но Пиджей, оторвавшийся от того странного танца, держал меня крепко за руку. К Крису он теперь не подходил, даже не смотрел в его сторону, а Кендалл, абсолютно счастливый, приставал к Дэну с рассказами о поэзии. Они шли сзади, но я буквально чувствовал незаинтересованный взгляд парня. — Тебе тут нравится, не отрицаешь, Лестер? — Пиджей улыбался и пытался заглянуть в мои глаза, выудить оттуда хоть что-нибудь. Я кивал и наблюдал за Марцией с Феликсом, думая, придём ли мы в конце концов в эту гостиную, или они её выдумали. Бесконечность коридоров привела нас к огромной комнате, где стояла лишь ширма и фортепиано, занимавшее почти всё пространство. В углу теснился диванчик с шёлковой обивкой, куда сразу же улёгся Кендалл, всё с той же блаженной и задумчивой улыбкой. Мне казалось, что даже если сейчас начнётся конец света, он будет лежать там и улыбаться. На полу лежал коврик из лоскутков бархатной ткани, и Марция практически с гордостью прошептала мне, что это обрывки её неудачных работ. Я даже осмелился произнести, что судя по наряду Феликса, у неё явный талант. Та скромно улыбнулась, но не задержала на мне свой взгляд, тут же уставившись на Дэна. Феликс из неоткуда достал бутылку мятного ликёра, и они с Пиджеем стали думать, как её открыть без штопора.  — Дэн, сыграй классику, — причмокнул Пиджей, крутясь около бутылки. Я всё ещё помнил, с каким светом в глазах Лигуори просил Дэна сыграть что-то у Феликса и Марции в общежитии, но сейчас все немногочисленные слушатели были увлечены чем-то другим. Я не мог понять по взгляду музыканта, обижен он этим или нет.  — Щелкунчик, Танец принца Оршада и Феи Драже, — торжественно объявил Дэн, и его пальцы тут же примкнули к клавишам. Несмотря на всю немузыкальность его пальцев, играл он так легко, будто родился с этим навыком. Мелодия окутала всю эту комнату, смешалась с нашей пьяной рассеянностью, и взмыла куда-то под потолок. В момент кульминации, когда нежные и тихие ноты оборвались, уступив место волнительной партии, Дэн заметно напрягся. Его лицо стало сосредоточенным, он еле дышал, а брови неконтролируемо то поднимались, то опускались на переносицу, и я почувствовал, впервые за долгое время, как классическая музыка увлекла и меня. Я никогда не чувствовал ту легендарную силу классики, о которой, например, твердила моя мать. Она пыталась и меня приобщить к музыке — в начальной школе я учился играть на скрипке, но совсем скоро меня взбесил этот воющий скрип, который никак не мог превратиться во что-то стоящее. И в момент, когда Дэн уже окончательно погрузился в свой мир, где играла только эта мелодия, пробка мятного ликера ударилась об потолок и разогнала всю музыкальную возвышенность. Пиджей радостно захлопал в ладоши, а Феликс с наигранной напыщенностью произнёс:  — Да-да, не надо благодарностей! Марция, принеси нам стопки. Кто-нибудь ещё будет пить? Этот ликёр я буквально на днях чуть ли не отвоевал у Берроуза, ему точно нельзя пить. Эту фамилию я потом слышал очень часто, но в тот вечер меня ничего не волновало. Я встал и похлопал, настолько громко и старательно, насколько может пьяный и вдохновлённый человек. Но хлопал не пробке, которая наконец вылетела из бутылки, а упорству и таланту Дэна. Он посмотрел на меня, и я опять не смог разгадать, что же испытывает парень. Благодарность? Или же ему действительно было неважно, что думали окружающие?..  — Мне очень понравилось, — я подошёл ближе и обнял Дэна, — Выпьем? Музыкант засмеялся, будто бы над моей наивностью, — я всё ещё чувствовал себя самым глупым из всех присутствующих, — и ушёл в сторону диванчика, где уже дремал Крис. Я даже не помню, в каком часу мы все ушли спать, и как это случилось. Привкус мяты во рту, платья Марции и странные танцы под музыку из граммофона, — всё это смешалось во что-то одно, что-то смешное и странное. И я опять оставался лишь наблюдателем, хлопавшим в ладоши, восторгающимся и остающимся в стороне. Я не был частью всего происходящего, но меня это даже успокаивало — я боялся, что сделаю что-то не так. Нарушу поэтичность и атмосферу происходящего своей неумелостью, наивностью, которую постоянно обозначали все остальные. Проснулся я со странным ощущением сухой пустоты. Я был один в небольшой комнате, где кроме меня стояли ещё две сломанные швейные машинки. Может, это прозвучит сказочно, но квартира Марции и Феликса была такой огромной, что мы все смогли спать по одиночке в разных комнатах, и мне досталась эта. Я чувствовал себя как одна из этих машинок — что-то во мне перестало работать, и я пока не мог распознать, что именно. Вчерашний вечер казался теперь прекрасным сном, голова болела, но не так сильно, как можно было ожидать. Я выпил стакан воды, который кто-то заботливо поставил рядом с моей кроватью, и вышел в коридор. Среди множества дверей и ослепляющей белизны было трудно даже сориентироваться, в какой стороне кухня, а в какой гостиная. Я знал лишь, что они находятся в разных концах квартиры, но это меня не особо успокаивало. Везде стояла звенящая тишина, даже малейшего шуршания простыней или звона кружек не было слышно. Как я понял, все ещё спали, и я решил пойти на балкон, подышать свежим воздухом, а то в носу до сих пор стоял запах мяты и пыльной ткани. И когда я вышел на маленький балкончик, я понял, что именно во мне вызывало такое гнетущее и пустынное чувство — башня, которая была неподалёку, показывала одиннадцать часов утра. Я опоздал на занятия. Не знаю почему, но меня это сильно задело. Я почувствовал ещё большее угнетение, так называемые угрызения совести. А ещё я не понимал, как отсюда доехать до университета, и это обрывало все шансы на сегодняшнее посещение занятий. Я стоял в странном, почти смешном оцепенении. Видите ли, как бы банально это ни было, но до этого я никогда не прогуливал занятия. Родители растили меня с чёткой установкой, что причина для пропуска должна быть как минимум очень серьёзная, и потом ты должен всё навёрстывать. Я не знал, что испытываю: радость от того, что смог увидеть другой мир, или всё же волнение и подавленность. Голубое небо и суетящиеся на площади китайцы с их громким акцентом всё же настаивали на первом.  — Красиво, не так ли? — Раздался сзади меня голос. Это Дэн, уже во второй раз выводящий меня из задумчивого ступора.  — Ну… Не думаю, что эта площадь красивее Ватикана или Национальный Галереи, но наверное тут что-то есть, — я посмотрел на порт, на сияющий китайский фарфор и куда-то вдаль. Ничего ошеломляющего я не видел. Дэн встал рядом и усмехнулся.  — Я не Пиджей, расслабься, это он у нас любит дотошничать по поводу искусства.  — Никогда не слышал слово «дотошничать», — я улыбнулся и посмотрел на парня. Он был высоким, кудрявым, и абсолютно очаровательным. В его глазах мутнела всё та же задумчивость и загадочность, а когда он улыбался, на его лице появлялись детские ямочки. Я всё пытался вспомнить, в каких книгах мог быть описан такой контраст.  — А, ты же лингвист. Видимо, у всех студентов есть своё больное место, — он посмотрел на меня и немного прищурился, хотя солнце явно не слепило ему глаза. Я прищурился в ответ, мы засмеялись.  — Дэн, а ты не знаешь, как отсюда доехать до Колумбии?  — Думаю, надо пересечь Мексиканскую границу, но это неточно, у меня были конфликты с учителем географии в школе, — он отвечал с невозмутимым спокойствием, продолжая наблюдать за торгующимися китайцами.  — Ладно, понятно, — я опять посмотрел на башню с часами, — но может хоть подскажешь мне, где тут ванная? Занятия точно отменялись, дом Марции и Феликса меня не отпускал. Не без помощи Дэна. Он молча повёл меня по этим витиеватым коридорам, и вскоре мы остановились у одной из деревянных белых дверей. — Тут всё такое одинаковое и огромное… Как ты тут ориентируешься? — Я заглянул в ванную. Она была просторной и светлой. Пахло мыльной пеной и зубным порошком, я понял, что кто-то до меня тут уже был. Мне даже показалось, что было бы забавно, если здесь мылся, например, Крис или Пиджей, но из-за запутанности квартиры мы даже не поняли, что они где-то тут ходили.  — Ну, периодически я тут живу, — Дэн прислонился к косяку двери и будто бы с ностальгией оглядел уборную. Увидев мой заинтересованный взгляд, он будто бы шутливо предложил:  — Могу тебе рассказать немного о своей жизни, пока ты моешься. Я почувствовал, как во мне опять проснулось глупое и совсем неуместное стеснение. В этом доме было возможно всё что угодно, это я уже понимал. Пуританское воспитание всё ещё пронизывало моё сознание, таким странным и горьким шлейфом. Невольные слова по типу «извращенцы» мелькали в самых неосторожных мыслях, но я пытался их пресекать на корню.  — У вас это нормально, да? — Всё же я не мог маскировать свои эмоции. Мой взгляд тут же упёрся в деревянные половицы, и я услышал саркастичную усмешку Дэна, тут же сменившуюся тяжёлым вздохом. Я будто бы слышал его мысли: «Боже, Фил, какой же ты ограниченный».  — «У вас» — это у кого? — С вызывающим любопытством спросил он.  — У вашей компании. Ну, Феликс, Марция, Крис, Пидж…  — Думаю, да. И это так прекрасно, если честно. Поверь, эта ванная уже не в первый раз слушает мои тирады. Дело в том, что ты сейчас с Пиджеем убежишь на ваши занятия, и я не хочу занимать лишние минуты, посвещая их каким-то рассказам. А мыться в тишине и молчании в этом доме не принято, кстати, — Дэн улыбнулся и начал искать мне полотенце в небольших шкафчиках. Я всё ещё смущался. Несмотря на постоянную закрытость, в Дэне не было ни боязни перед людьми, ни стеснения. Он был моим проводником в бесконечных лабиринтах квартиры Феликса и Марции, духом разума, который просыпался в опасных моментах. Его не брал ни алкоголь, ни общее безумие. Дэн оставался Дэном с задумчивостью и рассудительностью, краткой речью и безразличными шутками. И пока Пиджей отсыпался в одной из комнат, пока Марции и Феликсу было все равно на происходящее в их квартире, а Крис, наверняка, до сих пор варился в своей горячей влюбленности, Дэн искал мне полотенце и смывал засохшую пену с мыла. Набирал ванную и начинал свои неторопливые рассказы, периодически усмехаясь и помогая мне расстегнуть пуговицы на помятой рубашке. Видимо, его истории уже давно никто не слушал, а он говорил о своём детстве и юности со странным пылом, будто бы умоляя его выслушать и даже посочувствовать в некоторых моментах. Под эти убаюкивающие истории я улёгся в горячую воду и будто бы в трансе наблюдал, как исходящий пар пронизывают утренние лучи. Меня разморило, а Дэн сидел рядом и тёр мне плечи мочалкой, пена лезла в волосы и глаза, а он говорил и говорил что-то о злом отце и легкомысленной матери. О друзьях, весёлом и спасающем Пиджее, — «тебе невероятно повезло с соседом, он невероятно талантлив и является добрейшим человеком», — о дедушке, который научил его играть на фортепиано. Он сидел рядом на скрипящем табурете, и мне казалось, что я знаю его миллион лет, что всё происходящее более, чем нормально. Он с такой искусностью посвятил меня в свою, безусловно, трагичную жизнь, — а я даже и не мог подумать, что у него уже несколько лет нет дома! — что мне на какое-то время показалось, что мы лучшие друзья. Но вскоре его крохотные, поистине детские слёзки стали капать в ванную. Он сидел, и уже пытался прикрыть лицо мыльной мочалкой, но я остановил его, притронувшись размокшими пальцами к его щеке. Он напоминал мне огромного ребёнка, совсем не того Дэна, который сидел вчера в сумерках бара и рассуждал о допотопности университетов. Мне даже захотелось теперь сказать, что университет — неплохое место, просто ты до него ещё не дорос, маленький мальчик.  — Почему ты плачешь? — Спросил я, и прежняя растерянность вместе с удушающей трогательностью вернулась ко мне.  — Не знаю, Фил. Просто я так давно это всё не говорил, видимо, и не надо было. А ты расскажешь о себе? Или у лингвистов нет жизни? Кстати, можешь сказать что-то по французски? Чудесный язык! — Дэн тут же сделал вид, что у него всё в порядке. Я сказал какую-то нелепицу по-французски, и засмеялся, а Дэн сидел в святом неведении. Видимо, в этот момент я казался ему совершенно другим, умным человеком. Тяжелый жар ванной комнаты и такие неуместные слёзы Дэна совсем не давали думать, поэтому я и свою жизнь толком описать не мог. Я просто лежал, смотрел в окно, и продолжал держать пальцы у щеки Дэна, будто запрещая ему плакать, а он молча намыливал мне спину.