счастливы.

      У Юры холодные руки, длинные тонкие пальцы, ярко виднеющиеся вены и короткие ногти.       У Юры мутные зеленые глаза, дерзкая ухмылка, острый подбородок и взгляд такой притягательный, уверенный и изучающий, поглощающий все сшитые-перешитые уголки израненной души.       У Юры отвратный характер, пошлые, иногда слишком неуместные шутки, худое красивое тело и чертова выгравированная эхмея на правой лопатке.       (у Отабека, вообще-то, длинный стебель василька, но это не значит ничего).       Юра улыбается слишком широко, в неуверенности прикусывает нижнюю губу, а Отабек замечает, что ему это нравится-нравится-нравится. Мальчишка тянется к нему, ластится и медленно очерчивает губами изгибы шеи. И Юра, вроде как, рядом — протяни к нему руку, почувствуй мягкость кожи, пропусти сквозь пальцы (тернии своей души) светлые волосы, оставь красные метки на сексуальных ключицах, присвой себе, но...       не люби, пожалуйста, не люби.       Плисецкий немного грубый, колючий, словно питерский зимний ветер, саркастический, однако при этом всём он невероятно притягательный, прекрасный, красивый и такой далекий, как созвездия ночью. Плисецкий целует неуверенно, мечется по кровати, сжимает белые простыни, но отдаётся ему без остатка. Почти. Ведь там, в вакууме собственной души, теплится надежда на нечто лучшее, на то, что сияет при свете софитов в голубых глазах.        на дешевую гребанную любовь.       На то, что перевернутый рай станет когда-то нормальным, обычным, перестанет приносить боль, а смерть от обширного инфаркта окажется вполне себе неплохой. На то, что стерпится-слюбится — какая ужасная поговорка, блять! — всё-таки работает. На то, что Виктор просто уедет, испарится в теплой и весенней Японии, забудет дорогу в родной Санкт-Петербург, никогда не зайдет в Казанский собор или же в юрьеву квартиру.       Или же на то, что Виктор обратит внимание на свою соулмейтовскую метку и поймет, что там изображена эта чертова эхмея, которую Юра, кажется, ненавидит. Которая болит всякий раз, когда Отабек трахает его, вжимает грубыми руками податливое тело, целует так, что земля идёт кругом, но...       внутри всё равно пустота.       Отабек не позволяет себе влюбиться, Юра позволяет себя любить. Первый врёт самому себе, Плисецкому и, кажется, всему миру. (Всему миру, увы, похуй на трагедию /комедию/ в жизни хороших мальчиков). Второй думает, что не любит, хотя полюбил давно и это совсем не взаимно.       Они сломанные-переломанные, с израненными душами, пытающиеся найти в друг друге хоть толику любви и тепла, но...       не счастливые.       — Ты любишь меня, Юр?       Вопрос даётся легко, ответ на него очевиден. С сухих и потрескавшихся губ срывается тихое, ломающееся...       — Нет.       Отабек, кажется, любит.       Юре, кажется, похуй.       они несчастны и вместе, и по-отдельности. (это немного, но всё-таки, больно, окей?)       Чертова эхмея покрывается красным пламенем, горит, когда Виктор целует Юри, трепетно обнимает за талию, притягивая к себе. Поговорка стерпится-слюбится в случае с Юрой не срабатывает.

Отабека, кажется, даже немного жаль, но...

      счастье всё равно не приходит.