atra mors

-Тише, Мортус, тише, - Хончоль лениво хлопает пса по боку с короткой жестковатой шерстью, и чуть виновато улыбается проходящей мимо парочке. Парень кивает с улыбкой и оттаскивает свою, было решившую начать ссору, подружку в сторонку. Хончоль хмурит брови, но не придает ничему особенного значения, и спускает животное с поводка, садясь на лавочку, и задумчиво смотря на дома за границей парка. Вон там, в пятом доме слева, живет Енгук, и парк этот он ему показал, чтобы можно было выгуливать собаку. И чтобы вероятность случайной встречи стала чуточку больше. Хончоль делает вид, что не понимает этого, выгуливает собаку с самым благопристойным видом, и удивленно распахивает глаза, когда по средам Бан возвращается мимо парка с дежурства, и фыркает на Мортуса, когда тот лезет к Енгуку с привычными ему «обнимашками». Чон правда не может сказать, когда все это началось. Правда, несмотря на свою болезненно отличную память, он просто не понимает, как простое наблюдение за одним из посетителей могло перерасти в намеренные «случайные» встречи в парке по вечерам, в прогулки по воскресеньям, в вопросы о том, что Хончоль привык скрывать. Как взгляды смогли перерасти в привязанность? Хончоль просто по привычке разглядывает посетителей, когда замечает его. Непривычного, агрессивно-яркого, пахнущего кофе, раздраженного и какого-то до болезненного задумчивого. Он вызывал скорее неприятие, настолько он отличался от привычного Хончолю мира, который тот научился строить вокруг себя. За долгое время он нашел себе самое комфортное место в жизни, а этот нервно курящий рядом с его маленьким гнездышком парень все во мгновение порушил. Пригласил в чайную, напоил чаем и с непривычки даже не стал задирать цену за первое посещение, только пожелал возвращаться… Бан вернулся, и даже ничего не сказал, когда Чон решил наверстать упущенное и прибавил в цене за тот же самый заказ, только улыбнулся, и что-то съязвил. Вскоре Хончоль даже привык к его желчным шуткам, даже вспомнил, что такое отвечать с сарказмом, потому что его почти затворническая жизнь не предполагала какой-то злости. Чон давно понял, что мрачность ему никак не поможет в жизни, и он стал искать комфорта. Немного увеличил круг знакомств, и пустил слух о своей гаптофобии. Стал спокойнее, почти улыбчивее, решил заняться чем-то, чтобы не коротать свой век совсем в проблемах. Кажется, и остальные его «братья по несчастью» пришли к такому же решению. Мир перестал мучиться от чумы. Черная смерть укротила свою жадность. Или кончилась почти вся. Хончоль видел, как умирает Чума. Однажды, ему пришлось это увидеть. Это было ещё тогда, в Коре, когда он «подрабатывал» врачевателем, Айроном с далекого Туманного Альбиона. Это больно, страшно, и никогда не забывается. Это пугающе и желанно одновременно. Как самый запретный плод, которым хочется обладать, и о котором хотелось бы забыть. Чон хочет умереть. Хочет закончить скитания, хочет просто отдохнуть, перестать бояться каждого человека рядом, боятся себя и своей силы. Хончоль устал быть параноиком. Устал выбирать себе перчатки, и хочет, чтобы, когда он умрет, его похоронили без них. Если от него хоть что-то останется. Но ещё больше чем умереть, ему хочется жить. Слишком сильно. Привязанность, сродни проклятию, но такая до одурения нужная, необходимая. Енгук казался живым. Живее всех остальных его посетителей, утомленных жизнью, потому что других у него почти не было. Но не Бан. Казалось, что он лишь на секунду тормозит, бывая в его чайной, и снова стремиться вперед в непрестанном течении жизни. Делает миллионы дел одновременно, не тратит времени впустую, но не несется за чем-то несбыточным. Енгук ищет в его маленьком мирке спокойствия, чтобы выживать в нервотрепке серых будней, а Хончоль чувствует в нем глоток свежего воздуха, который не приносит ему пропахший травами дом. Кажется, будто Бан – сама жизнь, её стремление и течение, такое бурное и немного мрачное, но с очень приятным голосом и умопомрачительной улыбкой, наверное, самой неловко-милой из всех. Но это не так. Енгук – это не праздная, пышная весна на границе с летом , не счастливые моменты юности, не то, о чем думают все, видя двадцатишестилетнего мужчину. Енгук – это последние минуты жизни, в которые, как говорят, нельзя надышаться, он грязная, промозглая осень, которая вот-вот сменится зимой. Енгук это конец жизненного цикла, а не его яркое начало. Он болен, и возможно именно это выделило его среди других людей, что нередко останавливаются у чайной, именно этот слишком близкий Хончолю запах приближающихся холодов в его волосах показался более сильным, чем вонь кофе и сигарет. Может быть, именно это позволило Чону не так бояться при общении с ним. Хончоль не чувствовал себя так будто совершал что-то ужасное общаясь с человеком, чьему возрасту соответствовала его внешность. Потому что Енгук казался ему ближе, чем все остальные встреченные им людям. Потому что к зиме ближе всего осень. Возможно, это было ошибочное мнение, главная ошибка в его жизни, но Хончоль позволил стать к себе ближе, позволил себе гулять с кем-то по воскресеньям, и разговаривать на темы, которые раньше были его личной тайной. Он научился улыбаться. Не так широко, как Енгук, но научился, это была лучшая дружба в его жизни. Хончоль чувствовал себя чуточку ближе к желаемой жизни, а не привычному существованию. Насколько вообще может чувствовать себя ближе к жизни человек, который априори не является живым. - Хончоль, твой пес снова сидел под моим домом, и мне пришлось привести его тебе…Хончоль? – перед лицом появляется сначала вихрастая темная макушка ( скоро пойдет дождь, отмечает Айрон, потому что волосы у Бана так вьются только перед большими дождями), а потом и улыбка, с милой ямочкой на щеке, и темные глаза, прямо против его глаз. Почему то стало жарко, хотя Айрон слабо помнил это ощущение, когда щеки разгораются словно угли, а взгляд несколько теряется, от того, что не может выхватить главную деталь на чужом лице. Руки в перчатках взволнованно сжимают край лавочки, и Хончоль почему-то думает, что ему стоит моргнуть. Всего лишь закрыть, а после открыть глаза. А вдруг это сон и после он проснется? Енгук смеется, и моргает несколько раз, что на его глазах собираются маленькие капельки. - Вот это да! А я думал, что это я большой мастер игры в гляделки, - Бан непринужденно трет глаза и садится на лавочку рядом, откидывая голову, и не прекращая тихо хихикать, - У меня аж глаза разболелись. Хончоль неловко раскрывает рот, чтобы что-то сказать, но так же неловко замолкает, потому что сказать абсолютно нечего. В голове ни одной мысли. Только глаза жрут фигуру Енгука в кожаной куртке, облизывают, рассматривают, и сохраняют в папки сознания, чтобы после хозяин мог насладиться воспоминаниями. Хончоль не впервые ловит себя на этой мысли, но уже слишком привык к ней, чтобы отрицать. Он считает Енгука предательски и преступно симпатичным, и из дружеской ревности боится, что тот уйдет к кому-нибудь и бросит его. Это странно, но почему-то Чон особенно ревнует «старшего» ( и что дернуло его сказать, что ему двадцать четыре?) к этому его Чжунхону, о котором тот столько рассказывает, когда дело заходит о работе. Истории о двоечнике-химике пусть и веселые, но оседают чем-то однозначно неприятным в груди Чона и ему это не нравится. Потому что друзья так не страдают из-за простых рассказов, а ему, если не избить мальчишку, так избить Енгука хочется. - Годы тренировок на таких самоуверенных мастерах гляделок как ты, - «отвиснув» просто пожимает плечами, и радуется, что Енгук с таким тактом и пониманием относится к тому, что Чона частенько вот так вот «коротит». Это неловко, и даже как-то неправильно, но иногда они могут молчать после одной фразы часами, а потом вдруг непринужденно начать разговор снова, будто этого странного молчания не было. А ещё Енгук звонит ночью. Он будто угадывает, когда Хончоль ждет звонка, и они могут разговаривать всю ночь, чтобы вечером встретится и продолжить разговор. Хончоль рассказывает Енгуку самые яркие истории, которые происходили с ним за его жизнь, рассказывает, что видел, и что узнал, а Енгук учит его химии. Странно, но Хончоль так отвлекся на поиск себя, что и не заметил, как глупая наука для поиска зелья, которое будет превращать олово в золото, превратилась в нечто настолько захватывающее. Он отговаривается домашним выборочным обучением, и за ночь вычитывает книгу, которую Енгук хотел пройти с ним за месяц. - Забавно, - Енгук щурит глаза, а после качает головой, мол «ничего, забудь», и поднимается с лавочки, становясь напротив друга и лениво покачиваясь с пятки на носок. - Может, тогда прогуляемся, раз оба тут оказались? Чон задумчиво хмурится, а после с улыбкой, слабой, неуверенной ещё, кивает, все же добавляя: - Только если ты купишь мне мороженое. - С тремя шариками: Клубника, Фисташка и Огурец. Я помню, и даже знаю, где тут можно найти огуречное мороженое, - расплывается в доброй улыбке Енгук, и кивает на большую палатку в другом конце парка, от которой виден только флажок с веселым гномом на нем. Они шагают бок о бок, то и дело ударяясь плечами, но Хончоль больше не дрожит при каждом таком прикосновении, только задумчиво улыбается и отводит глаза. Все хорошо, он не причинит ему вред, потому что через одежду это невозможно. Он вдыхает воздух полной грудью, но не для того, чтобы наполнить его кислородом, а чтобы снова почувствовать тот почти мистический запах преследующей парня смерти. - Что сказали врачи, Енгук? - Сказали, что жить мне осталось полгода, - беззаботно заявляет парень и кидает попавшуюся под руку бутылку прямо в урну. Он улыбается. Устало, и чуточку грустно, но выглядит даже лучше, чем всегда. Его щеки светятся незаметным из-за загара румянцем, его глаза горят какой-то радостной грустью, будто он отдает что-то жутко мешающее, но уже родное почти, и немного жалеет о выборе. Хончоль не может быть таким же. Ему слишком дороги все те призрачные приметы жизни, что у него есть, дороги знания, которые он собирал, и просто хочется посмотреть на яркие листья деревьев чуть дольше. - Знаешь, я знал, что долго я не проживу, - снова после долгого молчания говорит Енгук, всем своим видом показывая, что спокоен, - Ещё с детства, когда я едва не умер из-за аллергии, да и вообще, помнишь, сколько раз я тебе рассказывал? Чон кивает и ободряюще улыбается, но Енгук пожимает плечами и идет дальше. Разговор сам собой перетекает во что-то более безопасное, и Хончоль будто бы выдыхает, но иногда украдкой поглядывает на Бана, будто пытаясь поймать на его лице тень жалости или нежелания, тень хотя бы маленькой скорби. Но её там нет, только какое-то священное смирение, и теплая доброта, будто Енгуку хочется обнять разом весь этот мир. Он держит поводок Мортуса, и слегка покачивает им, а после спрашивает: - Почему всех твоих псов зовут Мортусами? - Потому что моим первым псом стал Мортус, - пожимает плечами Хончоль, будто говорит что-то само собой разумеющееся, и идет рядом с парнем дальше, рассматривая ухоженную шерсть своей овчарки, и чуть улыбается. - Я нашел его в сгоревшем доме, он был хромой на одну ногу и совсем больной. Я не собирался оставлять его себе, отдал другу-ветеринару…Но он как-то нашел меня в нашей деревеньке. Сам пришел, такой же облезлый и страшный, правда подлеченный и почти не больной. Он умер через три дня, как пришел ко мне, но перед этим успел искусать двух воришек, которые пытались на меня напасть, - Хончоль хватает брошенную детьми сухую ветку от дерева, и ведет её по опавшим листьям, оттаскивая их за собой, и создавая тихий шелест. – Но тогда я понял, что собаки нужнее людей. Енгук понимающе кивает, и на секунду ободряюще приобнимает одной рукой, но скоро отстраняется, едва не коснувшись пальцами кожи шеи. - Возможно, ты прав. Но может ты просто не нашел нужных людей. Я до сих пор не придумал, как буду объясняться перед Химчаном и Ендже. Думаю, через месяц уволюсь…Поможешь найти квартиру в пригороде? Пусть лучше думают, что я бросил их, как и многих до них. - Если бы я встретил тогда тебя, я бы, наверное, никогда бы не подумал, что собака лучше человека, - Чон криво улыбнулся и оставил ветку у старого персика, где был ещё виден на пустых ветках откол, слишком свежий и яркий на фоне крепкой коры дерева. - Ты заботишься о них… - Нет, я просто трушу признаться, что через полгода они могут меня хоронить, - довольно холодно отмечает Бан, а после поворачивается к Хончолю, и заставляет его притормозить. Достает из рюкзака, который до этого Чон не заметил два письма, и передает их Хончолю. - Если я не отдам их сейчас, то открою и порву, поэтому возьми их. Передашь парням, ладно? Это очень важно для меня, - Енгук вкладывает письма в чужие руки, не касаясь перчаток и чуть улыбается. – Спасибо. Хончоль качает головой, и прижимает письма к себе, шагая дальше с парнем, и снова продолжая разговор ни о чем. Это так привычно и нормально, что он не удивляется, что они так скачут от темы к теме. Наверное, это и есть настоящие отношения, Хончоль не уверен, он помнит только жар щек и глубину боли, которая пришла к нему со смертью первого человека, которого он подпустил к себе. Он чуть улыбается, получая свой рожок с тремя шариками и тут же пачкается в розовом шарике клубничного мороженного, недовольно оттирая нос, и чувствуя, как становятся липкими руки. Енгук тактично старается не смеяться, но по нему видно, что он едва сдерживается, и Хончоль почти обиженно хмурит брови, все ещё чувствуя, как сладкие капли текут по носу, и по губам. Это происходит случайно – он слизывает их, потому что жалко терять такую вкуснятину, и замечает, что взгляд Енгука точно провожает путь его языка. Становится ещё жарче, и Чон даже вздрагивает, чувствуя, как стартуют по спине мурашки от этого внимательного, пронизанного чем-то забыто-знакомым, и старается отойти от Бана подальше, чтобы не случилось ничего, и осторожно спрашивает: - Енгук-а? – впервые зовет его так, чуточку потягивая это «а» в вопросительно удивленном тоне, и старается удивленно распахнуть глаза, но не получается. Он ведь не удивлен. Не удивлен, а наоборот, рад. И это плохо. Это непоправимо. Мурашки радости стекают с плеч холодными каплями пота. Айрон сглатывает, и опускает голову, бурча что-то об умывальниках, и втискивает в руки непонимающего Енгука мороженное, быстро исчезая в стороне. Холодная вода понимает понять неизбежное, но не успокаивает. Чон недовольно стукает кулаками о края умывальника, и прикрывает глаза. -Пожалуйста, пусть всего этого не будет, прошу, пожалуйста, - судорожный шепот звучит жалко и измученно, а плечи мелко-мелко дрожат, и волнение грозится перейти в истерику, но Хончоль слышит, что кто-то заходит, и выпрямляется, делая шаг назад и натыкаясь на что-то теплое. - Не бойся, это я, - смеется над ухом Бан, и показывает чуть подтаявшее мороженое, - Нужно его доесть, иначе оно окончательно растает, а у меня аллергия на фисташки. Так что давай, дерзай, тут ещё много осталось. Хончоль примечает, что клубничного мороженного осталось слишком мало, а повернувшись, хочет торжествующе закричать «Вор!» и легонько ударить Енгука в плечо, потому что в уголке губ все ещё находится капелька розовой вкуснятины. Но атмосфера кажется не подходящей для шуток, и Чон только выходит, вгрызаясь в мороженое до такой степени, что от холода начинают болеть передние резцы. Он проглатывает большой кусочек почти не растопив его, и чувствует, как в горле становится холодно. Огонь со щек это не убирает. - Ты чего, заболеешь ведь. – заботливо бормочет Енгук, и почему-то, в этой фразе Айрон чувствует какой-то двойной подтекст, а ведь раньше все казалось так просто и легко. Очередной камень с грохотом падает на его плечи, и придавливает его к земле, до боли заставляя сжать зубы. Он не позволит Енгуку, лучше оттолкнет его, чем повергнет его на такую смерть. Его болезнь даст умереть ему во сне, Хончоль видит это, но он не хочет, чтобы Енгук умер раньше только потому… Только от того, что влюблен в него, Хончоля. Все может обойтись и без этого, Чон хотел бы в это верить. Но Енгук просто решает все за него. Притягивает к себе, и целует, настойчиво, нагло и как-то по собственнически, сжимая его талию одной рукой, а другой держа за подбородок, не давая отвернуться. Будто бы Хончоль хотел. Он хочет плакать, хочет вырваться, но что-то внутри, сильное, горячее и невероятно нежное не дает ему этого. Он стоит, всего секунду перед тем, как отпихнуть парня от себя, отворачивается и садится на землю, начиная натурально скатываться в истерику. - Зачем ты это сделал…Идиот…Зачем…Ты ведь… - Мог пожить подольше? – слабо улыбается Енгук, садясь рядом с парнем и сжимая его плечи, целует висок, не давая холодной капле ужаса с него скатиться, - Мне все равно было скоро умирать. Наверное, это очень эгоистично, но мне хотелось коснуться тебя. Слишком сильно, чтобы у меня больше не осталось желаний. Свои тексты я отдал другу, он сможет с ними достойно выступать, Чжунхону я отдал все, что мог отдать, а с остальным он справится…Ендже и Химчан…Ты поможешь им после меня, а это было единственное, чего я хотел больше всего на свете. - Но ведь….Енгук-а, - Хончоль оборачивается и тянет парня на себя, не давая сидеть ему на земле. Енгук спокойно опускает чужие руки со своей спины, стягивает перчатки и переплетает свои пальцы с чужими. Кожа к коже, так трепетно и нежно, ласково и бережно, будто делает так уже много раз, будто был создан для того, чтобы сжимать чужие пальцы в своих, и прижимает «замочки» из пальцев к губам, целуя пальцы парня. - Прости, я просто не мог от этого отказаться. Я просто не смог…сдержаться, - он виновато смотрит на парня, и поджимает губы, - Думаю, это будет легочная, да? - Откуда ты…? - Знаю? Это трудно объяснить, но что-то типа семейного придания, - Бан просто пожимает плечами, и слегка облокачивается на Хончоля, но тот сразу же обнимает его и прижимает к себе, соглашаясь и с таким объяснением. Лицо «старшего» сереет, и Чон кусает свои уже искусанные губы, ведя парня за собой домой. Он сгорает очень быстро. Лежит в его, Айрона, кровати, и улыбается, гораздо бледнее, чем обычно, без ямочек и даже не показывая зубов, но улыбается. Он лениво моргает и весь горит, но, на удивление, не испытывает никакого бреда, только крепко-крепко сжимает чужую ладонь, переплетя пальцы. - И в тогда он с криком «Я выхожу из окна» реально выкинул из окна сначала сумку, а потом спрыгнул и сам, и убежал. Потом оказалось, что он сломал два ребра и выбил сустав на колене. Так его танцевальная карьера и завершилась, и тогда, по его словам, он взялся за химию, - шепотом рассказывает Енгук очередную историю похождений своего ученика, и свободной рукой стирает слезу с чужой щеки. Теплая. - Не плачь. Через полгода было бы сложнее, если бы я тебя не поцеловал. Ты бы успел…влюбиться в меня сильнее, - Енгук кашляет и прикрывает на секунду глаза. Всего на секунду, а Хончоль чувствует, как его тело перестает функционировать. Он слабо улыбается и кивает, сжимая чужую руку сильнее, и радуется, что оставил письма своей заместительнице. «Отдай их двум молодым людям, что придут сюда в черном. Ты сразу поймешь, что письма предназначены им. На их лицах будет написана скорбь». Мортус залезает на кровать, впервые позволяет себе это, и укладывает голову на ноги Енгука, тихо поскуливая. - Я и так…слишком… Енгук улыбается и просто гладит Чона по щеке, ободряюще кивая, и прижимает парня себе, тихо шепча на ухо. - Давно уже…Не с первой встречи, но с тех пор, когда я начал вместо своих оболтусов думать о том, как я попадаю в твой маленький мирок. Я бы хотел побыть с тобой дольше. Я мог бы подарить тебе самые красивые чашки, и мы бы открыли вторую чайную, на окраине и побольше. Я бы отправил Чжунхона учиться, но он все равно бы не стал ходить на лекции. Мы бы съездили с тобой в Америку, вместе с Химчаном и Ендже, и устроили бы двойную маленькую свадьбу. Я хотел дать тебе так много, но не могу ничего, только вот эти мечты. Знаешь, я все же соврал тебе. Коснуться тебя было не моим последним желанием. Мое желание сейчас, оно другое. Енгук осторожно поднимает руками узкое лицо, и стирает большими пальцами слезы с уголков чужих темных глаз, светло улыбается, и кивает. - Я люблю тебя, Хончоль. Я…хотел…сказать тебе это так давно…и все равно едва не…опоздал, - Бан улыбается, опуская руки. Опускает руки. Отпускает из своего мира осени. Улыбается. Не широко, без ямочек и с тоской в глазах, которая была скрыта бутафорской радостью сегодня днем. Темные глаза смотрят на Чоля до самого конца, пока веки не скрывают их за собой, и осторожно опускается назад на подушки. Губы синеют, но улыбка на них почти счастливая. - Енгук! Енгук, - Хончоль трясет парня за плечи, прижимает к себе, и старается перестать плакать. - Я опоздал, Енгук….Не ты, я! Я люблю тебя, люблю, Енгук, пожалуйста, - он громко кричит, бьется в истерике, но тело безразлично холодеет, становится деревянным, тяжелым, и Хончоль давится своими слезами. В сердце, которое бьется совсем не по-настоящему, вонзается длинная игла, и выдавливает из его тела ненастоящую кровь. Хончоль громко кашляет и со страхом смотрит на капельки крови, росой испачкавшие бледно-желтое одеяло, и прижимается к Енгуку. Это их конец. Не его, их. В груди болит, настолько сильно, что Чон готов кричать, но от только тихо скулит и всхлипывает, вжимаясь в ледяную грудь и укладывая себе на плечи чужие деревянные руки. Он пачкает кровью его шею, в которую утыкается, капли брызгают на его новую футболку, на подушки… Хончоль думает, что расставаться с жизнью не так больно. Хончоль думает, что покинуть этот мир вовсе не плохая идея теперь. - Пожалуйста, дайте мне сказать ему об этом, я больше ничего не прошу, - Чон плачет, а губы синеют ещё до того, как сознание покидает тело. Он чувствует, как оно становится тяжелым и не поворотливым, понимает, что больше не кашляет и не дышит, но все ещё думает. Комната заполняется красным светом заката, а у ног воет пес, тыкаясь в их с Енгуком переплетенные ноги. - Не плачь, Мортус, с нами все будет хорошо. Я обещаю. Хончоль закрывает глаза. И наступает Черная Смерть.