Вселенная разбегается бесконечно

Дилан ловит меня в школьном коридоре и говорит, что ему нужно мне кое-что сказать. На нем футболка "America Online" и штаны с мокрыми коленями. Я спрашиваю, что с ним произошло. Он хмурится и отмахивается рукой, говорит: "Ничего". В его левом ухе сверкает сережка, а в руках он держит клочок бумаги и что-то на нем пишет. — Вот, — говорит он мне и протягивает бумажку, — у меня завтра день рождения, и я решил хоть раз в жизни позвать к себе друзей. Там адрес, если что, собираемся все вместе в восемь. На бумажке написан адрес и время, когда нужно прийти. Буквы прыгают: у Дилана как будто тряслись руки, когда он это писал. Я говорю ему: "Спасибо, я приду". На лице парня появляется улыбка и он говорит: — Я буду очень рад. А затем я понимаю, что ничего так просто не случается. Я спрашиваю: "Дилан, мы знакомы меньше месяца, почему ты меня приглашаешь?" Он пожимает плечами и отвечает: "Я не знаю". Я говорю ему: — Ладно, а что с коленями-то? Дилан осматривает свои штаны и говорит: "Ах да, я просто не вовремя оказался в туалете." Он говорит, что там, в туалете, выложенном белой плиткой, весь пол в воде. Так бывает, когда кто-то забывает закрыть кран и вода течёт весь учебный день. И, допустим, труба забилась чем-либо и вода не может стекать сразу. В итоге ты заходишь в мужской туалет, а там кран не закручен и воды по щиколотку. Дилан говорит, что там, на этой белой плитке, когда вода попадает тебе в обувь и не оставляет сухого места от носков, когда вода стоит сантиметров в десять, там легко подскользнуться. Он говорит: — Ну ладно, увидимся завтра в восемь, пока! — и уходит, а я провожаю его взглядом и понимаю, что мне нужно проверить мужской туалет. Он находится возле служебного помещения на первом этаже. Я стою перед входом и проверяю, хорошо ли зашнурованы мои мартинсы или сможет ли попасть вода мне сверху в ботинки. Толкаю белую дверь и жду, когда вода хлынет в коридор. Но в туалете её нет. Кран закрыт и везде сухо. Лишь только у последней кабинки на полу небольшая лужица. И капли крови. Отец называл меня "дочерью эффекта лестницы". Эффект лестницы — это когда ты, к примеру, находишься на вечеринке. Вдруг кто-то подходит к тебе и говорит что-то очень грубое. А ты стоишь и не знаешь, что ответить. Но когда уже ушёл с этой вечеринки, когда ты уже спускаешься по лестнице, к тебе приходит озарение. Именно те слова, которыми ты мог бы поставить на место обидчика. И так вот, когда ты находишь решение проблемы слишком поздно — это называют "эффектом лестницы". А я в своё время опаздывала с решением десятки раз. Мы ездили к старым друзьям родителей и они спрашивали, чем я интересуюсь. А я всё в момент забывала и говорила, что ничем. И эти друзья мамы с папой, они смотрели на меня изумленно и переводили взгляд на маму. Эти друзья, они считали, что худшие родители — это те, у которых дети не развиваются. А мама сидела за столом и неловко шептала: "Да она просто стесняется". Или как-то мы с Алексом гуляли по центру и мужчина в дорогом костюме и с шикарной прической обронил десять баксов. Мы с другом стояли и пялились то на купюру, то на мужчину впереди, а через мгновение он просто заметил пропажу и вернулся к нам, забрав свою десятку. — Надо было на неё наступить и незаметно поднять, — говорил тогда Алекс. — У него костюм за штуку баксов, — говорю я недовольно, — а он за потерянные копейки хватается, как за святое. Или та история, когда в начальной школе мне придумывали обидные прозвища, а я не могла придумать фразы пообиднее для детей, которые меня обзывали. И с тех пор я, как говорит отец, — дочь эффекта лестницы. Везде и всегда. Но он это, конечно же, шутил. Но он бы повторил это снова, если бы увидел, как джоки встречают меня, когда я захожу в класс. Они кричат: — Эй, это ведь ты новая подружка Клиболда? — парень с квадратным лицом и светлыми волосами под белой кепкой направляется в мою сторону, — или Харриса, к чёрту. Трое парней подходят ко мне вплотную и спрашивают: — Как тебя зовут, детка? Сердце бьется, словно бешеное, когда между нашими с квадратного (допустим так) парня глазами остаётся меньше десяти сантиметров. Он смотрит своими зелено-синими глазами в мои и ухмыляется: "Боишься нас?" Я могу прямо сейчас забить парня в пах ногами и применить все те уроки самообороны, которые вычитывала в книжках, могу откалошматить этих троих прямо в классе немецкого, но я ничего не делаю. Потому что мне впервые страшно. Страшно сопротивляться. Парень слева, с курносым носом и косой губой, он говорит: — Эти Клиболд и Харрис тоже нас боятся. Кровь в венах кипит, а зубы стискиваются до боли в челюсти. Я говорю ему: "Нихуя подобного. Только полные идиоты могут вас бояться. А Эрик и Дилан вас не боятся, они вас просто ненавидят". Тот квадратный парень, что прижал меня к стенке, спрашивает, почему же я ничего не делаю, когда они стоят сейчас здесь передо мной. Я ухмыляюсь: — Силы неравные. Ты останься здесь один, может и тебе, как тому парню на физкультуре, прилетит от меня что-нибудь в голову. И тут они вспоминают, что ах да, это же та сучка, что испортила всё веселье их друга. "Ах да, — говорят они, — так это ты, оказывается, ну что же, настало время тебя проучить". Никто на физике не рассказывает, что если тебя разгоняют, политого маслом, по мраморному полу, то скорость твоего движения при столкновении может быть примерно как скорость, разрешённая для езды в городе — от 50 километров в час. И человек, которого со всей силы отталкивают трое парней, весь в масле, скользит по мраморному полу среди визжащих учениц, а потом ему встречается на пути дверь. Внезапно. Когда мои попытки остановиться жирными от масла руками заканчиваются провалом, я думаю, что хоть бы мне не попалась на пути открывающаяся дверь. Потому что получить дверью по затылку — это не самый лучший подарок. И у меня, у 17-летней Хэрол Клим, у девчонки из будущего, у дочери эффекта лестницы выпадает джекпот: я врезаюсь со всей силы в дверь, в заходящих в коридор парней. Эти парни — Эрик и Дэн. Они смотрят на меня с удивлением, на все эти масляные пятна на моей футболке, на трёх джоков впереди. Я хватаюсь за болящую голову руками и чувствую что-то тёплое. У меня кровь маленькой струйкой сочится с затылка. Я говорю: — О, привет, мальчики, а вы тут всё веселье пропустили. Звенит звонок и Харрис бросает моему брату: "Позаботься о ней", Дэн фыркает: "Ага, спасибо за совет". Эрик становится напротив кабинета немецкого, указывает на парней, потом говорит квадратному посередине: — Томлин, я тебя прикончу однажды. И это однажды наступит очень скоро. Дэн склоняется передо мной на колени и спрашивает, в порядке ли я. На нём такая же белая кепка, как и на парнях напротив, только совести в нем больше и мозгов. Он помогает мне сесть и мягким голосом повторяет вопрос. — Лучше не бывает, — выдаю я с сарказмом, — слушай, если они, джоки, будут спрашивать, знакомы ли мы с тобой, отвечай им, что впервые меня видишь. Вздыхаю и говорю: — И вообще, лучше держись подальше от меня.