Вселенная разбегается бесконечно

      Я лежу на кафельном полу, а перед моими глазами проносится каждая страна, в которой не довелось ещё побывать, каждый человек, которого не успелось обнять, каждая ненаписанная песня, каждый утаенный поцелуй, каждый стих, каждый берег, увиденный только на фотографиях, каждая не рассказанная история. И мне становится жутко, мне становится очень страшно не встать (а встать не получается), мне хочется кричать от ужаса, будто мне снова семь лет и меня держат за руки врачи, а я плачу навзрыд. Потому что факт потери этого всего, факт потери этого шанса — страшен до невозможного, хуже любого кошмара и горького сна. Словно Тихиро, теряю собственные руки, теряюсь на фоне темноты. Я проснусь тем утром, но, лежа на полу, я не знаю ещё об этом. Я проснусь тем утром, и, значит, проснусь не зря — я получу свой шанс всё успеть. И не могу его потерять.       В классе литературы сегодня довольно мало человек и мистер Дэвис облегченно вздыхает со словами: — Думаю, сегодня мы проведём урок, рассказывая друг другу истории из жизни. И все говорят: — О, отлично.       Я сижу напротив Эрика, мы смотрим друг на друга и разговариваем о небе: — Эти красивые картинки со звёздами и разноцветными пестрящими облаками вокруг — лишь проекции дизайнеров-астрономов, — говорю я, — никто не может сделать фотографию туманности Ориона, потому что это нереально. Но жутко красиво. — Я иногда засматриваюсь на звездное небо и думаю, что если есть где-то там другие цивилизации, то почему они ещё не явились к нам? — спрашивает Эрик и глядит в окно, — наверное, я немного странный. По крайней мере, меня таким считают, говорит он. — Я боюсь своего отражения, думая, что оно следит за мной, — говорю ему я, — Идя по лестнице, я мечтаю пересчитать ступеньки своим лицом, я ненавижу свой внутренний голос и всё время ору ему заткнуться, потому что боюсь, что кто-то может прочесть мои мысли. Мы с другом однажды украли цветок из здания бизнес-центра и пили антисептическое средство с энергетиком. Я живу со своим братом-близнецом в голове и иногда чувствую себя парнем, думаю, что если бы родилась мальчиком, то была бы в миллион раз горячее. У меня дома коллекция сигарет, хотя я совсем не курю, и лет в четырнадцать я била татуировки всем своим друзьям, которые, к счастью, сошли. Не один ты немного странный, Эрик. Он выслушивает меня и удивленно поднимает брови: — Серьёзно? - спрашивает Харрис. — Да. А ещё мой отец иногда заставляет меня смотреть с ним клипы рок-групп конца семидесятых и мне от вида кудрявых парней становится плохо, — отвечаю я. Он говорит: круто. С тобой, значит, будет очень весело. Слушай, а может, сходим куда нибудь сегодня, спрашивает. — Если только мы не пойдём в место, где дохрена людей, — говорю я ему, — то я с радостью. И Эрик улыбается со словами: — Повезло же мне с тобой. Нихрена подобного, парень.       Мистер Дэвис теребит в руках свой васильковый галстук и говорит: ну, давайте каждый из вас вспомнит историю, когда он поступал неправильно, и этот поступок сильно отразился на вашей жизни. Я дам вам десять минут, говорит, чтобы вы повспоминали.       Все сидят, зарывшись пальцами в волосы, и пытаются вспомнить хоть что-то. Хоть какую-то историю, которая поменяла их жизнь и в которой они были неправы. Потому что они все считают себя правыми во всем.       Эрик поднимает руку и мистер Дэвис, сидящий за своим столом, машет ему рукой со словами: — Давай, Харрис.       Этот Эрик, со своей тонкой шеей и коротко подстриженными темными волосами становится перед классом и держит руки за спиной. Выпрямляется и начинает свой рассказ: — Однажды я и мой друг обнаружили грузовик, у которого на переднем сидении лежала электроника. Этот грузовик стоял посреди дороги, будто брошенный. И я подумал: «А почему бы не забрать эту технику, раз за ней так ужасно следят?». Мы разбили стекло и ограбили фургон, а потом уехали с другом куда-то к лесу и оставались там. Я не знаю, какая веская причина была у меня для того, чтобы так поступать. Скорее всего, её не было вовсе. И этот шериф, который светил мне в лицо фонариком, он всё видел и какое-то время наблюдал за нами, что же мы будем делать с этой электроникой. А мы ничего не делали. Просто игрались. И когда моей семье был выписан огромный штраф, когда мои родители потеряли ко мне всё доверие и я долгое время налаживал с ними взаимоотношения, я думал, что этот чертов фургон подпортил мне всё. Наверное, это та история, которую я вспоминаю и думаю, какой же я был дурак.       Мистер Дэвис внимательно слушает его и говорит, что это действительно хорошо, что Эрик все осознал. Продолжает: — Кто следующий расскажет свою историю? Никто. Никто не расскажет. Потому что никто не хочет говорить о том, как он когда-то налажал. А Эрик говорит, потому что не боится. Не боится осознавать свои ошибки.       Учитель устало потирает лоб и говорит нам: — Ладно, расскажите любую историю, после которой, как вы считаете, поменялась ваша жизнь.       И эти ученики, что минуту назад молчали, теперь энергично тянут руки. Девушки с тонкой талией рассказывают, как какое-то очередное путешествие с семьёй доставило им кучу приключений, и с тех пор вся их жизнь — это путешествия. Накачанные парни говорят, что с самого детства мечтали выиграть в каких-либо важных соревнованиях, и теперь, лет десять спустя, они выигрывают на международных соревнованиях и понимают, как же важно было верить в свою мечту. Или та девчонка в толстовке, что расспрашивала меня о музыке, говорит, что её жизнь поменялась после того, как она нашла в интернете одну замечательную группу. И все смотрят и мычат: м, круто.       У них у всех истории закончились и стало довольно скучно, а времени ещё было достаточно, так что я подумала, что, возможно, иногда стоит рискнуть. Я тяну руку и усталый мистер Дэвис говорит: — Ах, Хэрол, выходи, расскажи свою историю.       У Стэна был младший брат Джаред. Солнечный мальчик с веснушками по всему лицу. Мы любили с ним играть и часто выбирались на пикники летом, когда стояла солнечная погода. Джаред до мозга костей любил «Звездные Войны» и говорил, что когда-нибудь хочет полететь в космос. Ему было восемь, когда у него обнаружили слабоумие.       Поначалу он путался в словах, ронял предметы, не мог обуть ботинок, но через пару лет он уже не мог помнить информацию дольше часа и часто падал. Падал он, и вместе с ним падали мы, но только духом. Пока родители Стэна искали деньги на бесполезное лечение, мы забирали Джареда в планетарий или пиццерию, и даже несмотря на свою болезнь, крошка Джаред умудрялся завоевать сердца официанток пиццерии или персонала планетария. И мы думали, что все обойдётся, что всё пройдёт так же быстро, как началось, но мы были неправы.       По телевизору шла какая-то дрянь про переселение душ, которую увлечённо смотрел Джаред, в то время как мы готовили ужин на кухне у Джека. Когда мы обсуждали предстоящий показ «Мстителей», Джаред водил вилкой по тарелке со спагетти. Алекс спросил его: — Эй, Джа, ты чего такой грустный? — Тётя по телевизору сказала, что когда люди умирают, их души начинают летать где-то в воздухе, — Джаред вздохнул: — Людей умирает слишком много, и души никуда не уходят и им, наверное, тесно. Значит, души мертвых людей должны переходить к только что родившимся.       Мы тогда уставились на него, потому что он ещё никогда подобных вещей не говорил. Таких длинный и умных. Мы сказали ему тогда: знаешь, парень, ты прав. Мне даже кажется, что в тебе душа какого-нибудь гения двадцатого века. И малыш Джа улыбался от этих слов очень долго. Доедал спагетти, а в перерывах сиял своей улыбкой. И когда мы укладывали его спать, на его лице можно было видеть еле заметную ухмылку.       Через пару месяцев ему стало хуже и он умер.       Мы сидели ночью на качелях, у Стэна в руке был мячик-антидепрессант, который был полон маленьких шариков внутри. Стэн сжимал его со всей силы и говорил: — Слабоумие — это неправильное название. Мой брат был умнее всех на свете.       Когда мы хоронили малыша Джареда, мы даже не плакали. Стояли с ноющим сердцем, но не плакали. Вспоминали его слова о том, что души умерших переселяются в души новорождённых. Процесс реинкарнации. С тех пор мы — ярые буддисты. Ебучие оптимисты. Каждое пятнадцатое ноября рисуем Джареда среди космических кораблей и астероидов и сжигаем рисунок на свежем воздухе. Чтобы пепел разлетелся по всему Орегону. Чтобы Джаред знал, что он всё ещё с нами.       Парни на задних партах шмыгают носами, а девушки спереди издают непонятные стоны, похожие на фразы «Оу, как жаль» и «Бедняжка». Мистер Дэвис вытирает своим васильковым галстуком накатившиеся слёзы и говорит: — Пора бы мне съездить проведать своего племянника.       Все смотрят на меня, все пытаются взглянуть на меня с наибольшим состраданием, но только у Эрика оно настоящее. Только ему действительно жаль. Эти девушки с первых парт говорят: — Хэрол, нам так жаль. И я бросаю им: — Вы врёте. Вам плевать.       Я сижу на кровати в своей комнате и читаю «Скотта Пилигрима», когда о моё окно начинает что-то биться. Будто маленькие камешки. Я открываю окно и вижу Эрика, стоящего под моим окном. Я говорю: — Доброго вечерочка. — Моё предложение всё ещё в силе? — спрашивает парень, напоминая про своё приглашение погулять. Я улыбнулась: — Надеюсь, ты приготовил что-то эпичное. Я сейчас выйду.       И с тихими криками «Да сука, почему всё происходит так неожиданно, ебаный свет!» я начинаю рыться в своём шкафу, доставая нежно-розовый свитер и чёрную юбку. — Вернём 2007, — говорю я одежде.       А через несколько минут мы уже едем в «Хонде» Харриса куда-то за город, и из салона слышится запах сигарет и алкоголя, будто все друзья Эрика — тусовщики, а салон его автомобиля — самый крутой клуб во всем Колорадо. Мы подъезжаем к лужайке где-то у холмов и парень говорит: — Мы на месте. — Вау, это самое безлюдное и прекрасное место, которое я здесь встречала, — удивляюсь я. И Харрис сердится: — Ты заколебала уже надо мной подшучивать. Вас заметили.       Было полнолуние, и лунный свет освещал всю лужайку, когда Эрик достал из багажника плед и напитки. Опять меня споить хотите, говнари, думаю я.       У Эрика в руке две бутылки пива, в другой руке он держит клетчатый плед и говорит мне: помоги. Я забираю у него алкоголь и говорю: — Да всегда пожалуйста. Эрик смеётся и выдаёт что-то вроде: «Боже, я тебя ненавижу», когда настилает плед на траву. Мы ложимся рядом и смотрим на луну, на этот яркий холодный свет и на тысячи звёзд рядом. Я говорю парню: — Однажды мой друг нашёл наркоту в парке и выпил довольно много алкоголя, так что когда мы возвращались домой, он начал пялиться на луну и посылать её куда подальше, спустил штаны и сказал: «Отсоси у меня», Он был пьян в задницу, но это то, чем я буду подкалывать его на протяжении всей оставшейся жизни. Мы смеёмся и Эрик спрашивает: — А где сейчас этот друг? — Где-то очень далеко. Как и все остальные друзья. — Жаль, — говорит он, призадумавшись, — я бы хотел с ним встретиться. — О, это было бы чудесно, — восклицаю я, — Знаешь, мы настолько поехавшие по всем этим звёздам, что уже примерно лет десять то и делаем, что проводим вечера под небом и шатаемся по планетариям. Тебе бы с нами понравилось. И Эрик вздыхает, закидывает руки за голову и говорит: мне уже нравится.

Если ты спасёшь мне жизнь Я подвезу тебя домой сегодня вечером. Если тебя когда-нибудь предадут, Я подвезу тебя домой сегодня вечером.

      Мы лежим под лучами лунного света, пьяные, весёлые и такие странные сейчас. У Эрика на штанах маленькие пятна от пива, потому что он смеялся и не заметил, как проливает содержимое своей бутылки себе прямо на одежду. Я говорю: — Одно время я была слишком серьёзной и мои друзья прозвали меня Доком. — Доком? — Доктор Клим, называли они меня. «Доктор Клим, помогите, Доктор Клим!", — я хихикаю, — Мы даже писали рассказы о похождениях Доктора Клим в Преисподней. — Это очень круто, — ответил Эрик, допивая своё пиво, — Мне кажется, нам пора.       Мы возвращаемся в Литтлтон и Эрик, внимательно следя за дорогой, говорит: — С тобой действительно весело.       В воздухе витает дух мистера Корпа, который повторяет: — Это самоё теплое знакомство, которое мне приходилось наблюдать.       А затем, остановившись у моего дома, Эрик говорит: — Постой.       Я стою перед ним и мы глядим друг другу в глаза. Долго и непрерывно, словно сейчас должно произойти что-то либо ужасное, либо прекрасное. У Эрика глаза необычного серо-зелёного цвета, они уставились на мои и я думаю, что вот облом, старик, я видела тебя без половины головы, не целуй меня сейчас, мне непривычно. Он говорит: — Надеюсь, это не последний наш вечер. Последний наш вечер будет в конце апреля, думаю я. — Я тоже.       А потом, когда я подхожу к дому, ко мне подбегает сзади Эрик и шепчет: — Надеюсь, ты не будешь потом об этом жалеть. И целует меня в щёку на прощание.       А где-то на другой стороне Литтлтона Дилан пьёт водку с апельсиновым соком и снова водит лезвием по рукам и ногам, оставляя кровавые дорожки. Он плачет и хлещет водку, которая обжигает его горло, думает о той девушке, которая ему нравилась, но сейчас он просто разочарован во всём, думает о той девушке, которая ломает ему жизнь, думает обо мне.       Та ночь как раз выпала на пятнадцатое ноября, на тот день, когда мы сжигали рисунок с Джаредом и пускали пепел по воздуху. На день, когда мы стояли в кругу и вспоминали те смешные истории, которые он нам рассказывал.       О том, как за ним по всему району бежала мохнатая собака, которая убежала прочь лишь тогда, когда он дошёл до дома.       О том, как он с друзьями заправлял машины на заправке нелегально и за ними гонялся охранник.       О том, как говорящий попугай его друга подкатывал к его матери.       Этот Джаред сейчас, в этом времени, ни то что не мертв, он даже ещё не жив, и я думаю о том, что пока я лежу на кафельном полу, пока эти худые мальчики с оружием пишут гневные записи в своих дневниках, пока они обдумывают, как эффектнее взорвать школу, я могу хоть что-то поменять. Потому что у меня есть шанс.