Не все геи — пидоры

      Когда Руслан перешагнул порог, то едва не встретился с Елисеем нос к носу.       Тот, видимо, вышел на вторую космическую скорость, как только услышал позвякивания ключа в замке. Врождённая ловкость и натренированная за годы заигрываний со смертью реакция помогли ему уклониться от столкновения и успешно затормозить о дверной косяк. Зрелище ещё то, Руслан бы оценил, если бы не был беспросветно погружён в свои мысли.       — Руся, — выдохнул Елисей, взволнованно заглянув в его лицо. — Прости. Я наговорил…       Ему мешали эмоции, и слов в запасе явно не хватало, но Руслан не собирался упрощать задачу. Он смотрел и ждал рождения мысли со снисходительным спокойствием, отстранённо подмечая светлый взгляд, растрёпанные волосы, лихорадочно горящие щёки. Елисей был счастливый до неприличия, даже когда пытался извиняться. Значит, всё у него теперь в порядке.       Это главное.       Так как он всегда был удручающе туп в подобные моменты, то быстро сдался и просто загрёб брата в объятия. Данный способ действием объяснить всё и сразу был настолько предсказуем, что Руслан фыркнул от смеха.       Неожиданно вспомнилась сцена на кухне, и долбоёб Кирилл с его неуклюжими попытками поддержать. Отлично, просто отлично.       Всё-таки Руслана страшно вымораживали люди-сверхновые вроде этих двоих. Стоит только подпустить их поближе, как вдруг уже жить без них не можешь. Зачем он вообще всё это затеял? Чтобы теперь жалеть?       — Я очень тебя люблю. Ты мне не надоел. Ты хороший брат.       — Отпусти, болван, — придушенно сказал Руслан. — Не нужно. Я всё понимаю.       Он осторожно выпутался из ослабших рук и ободряюще похлопал Елисея по плечу. Тот, конечно же, расчувствовался. И теперь смотрел глазами брошенного щенка, картинно повлажневшими и очень виноватыми.       — Ты тоже прости.       Тут щенок слегка обалдел. И даже взбледнул. Само собой, на его памяти Руслан извинялся настолько редко, что эти моменты можно пересчитать… да никак. Он вообще этого не делал, считая, что извинениями ситуацию не исправишь. Мог признаться: «Мне очень стыдно за всё, я мудак». Мог искренне сказать: «Мне очень жаль». Но извиняться Руслан не умел.       Что-то в его лице заставило Елисея прикоснуться — осторожно растрепать гладкие мягкие волосы, словно им снова было по пять и шесть лет, словно весь мир был против Руслана, а Елисей — за, и выразить это можно было только тактильно.       Руслан поднял глаза и посмотрел так, как не смотрел, наверное, никогда — с признательностью и тоской, рвущей душу на части. Едва Елисей собрался с духом поинтересоваться, в чём дело, он выскользнул из-под ладони и сорвался с места.       Даже не разувшись, метнулся на кухню. Оттуда вылетел с той же прытью молодого козла, с которой недавно навстречу нёсся сам Елисей, и, бросив «поговорим позже, мне надо кое-что сделать», выскочил на площадку. Раздался торопливый топот, и всё стихло.       Елисей минут пять ждал его возвращения, задумчиво нарезая круги на входном коврике.       Мир сошёл с ума? Сначала он извиняется, потом чуть не плачет, а теперь убегает куда-то. И это Руся? Руся, который «букеты — это трупы цветов», который «нахрен ваши чувства», который «привязанность — это слабость. Посмотри на историю, сам всё поймёшь».       Очень хотелось драпануть следом, но что-то подсказывало, что именно сейчас вмешиваться в его дела не стоит. Именно сейчас — Руслан справится без чужой помощи и, может, вернётся… другим.       Город ёрзал, подставляя дороги под шины, подмигивая окнами домов, высвечивая уличными фонарями суматошный поток людей. Погода быстро ухудшалась, шпили небоскрёбов окутывали грязно-серые тучи, и воздух, стремительно тяжелеющий, набирался влажности.       Кирилл стоял у спуска в метро.       Стоял, прислонившись спиной к мраморному парапету, смотрел в небо и лениво тянул табак. Его вид навеял мысли об уличных котах, куда чаще других животных предающихся фрустрации. Руслан прыснул себе под нос, подумав, что люди, подобные ему, часто ведут себя так, словно являются героями фильма. Артисты и актёры. Искренне драматичные. И хотя думать об этом было забавно, видеть Кирилла рассеянным и замершим оказалось неожиданно неприятно.       Сбавив скорость в пяти метрах от него, Руслан умудрился приблизиться незамеченным.       Кирилл быстро почувствовал движение и вздрогнул. Резко выпрямившись и увидев Руслана, смешался — его вид в эту секунду стоил сорванной дыхалки и натянутых нервов. Он стоил всего. Даже падения с алтаря принципов.       — Ты чего? — прохрипел Кирилл.       И вместо ответа Руслан молча вложил «ласточку» в его тёплую руку.       Почему-то ему вспомнился один вечер…       Это был Новый Год. Очередной семейный праздник, в упор не признаваемый Русланом как стоящий внимания. В личном списке идиотских он шёл сразу после Пасхи — но по уровню нелюбви, пожалуй, лидировал.       Руслан не выносил предновогоднюю суету. Толпы людей в магазинах, скупающих тонны никому не нужной ерунды, сувениров, ёлочных шариков, продуктов. Эту безумную лихорадку и карнавал бессмысленности.       Обычно Руслан предпочитал сдерживать свою ненависть и просто отстраняться, но не в тот раз.       — Ну и нахрена? — он сорвался на Елисея, притащившего ему вазу мандаринов в комнату.       — Давно хотел спросить. Почему ты не любишь Новый Год? — поинтересовался Елисей, присаживаясь на заправленную кровать.       — Если мне захочется жрать целыми днями мандарины, я куплю их в магазине сам в любое время года, — сказал Руслан. — Ты мозгом подумай. В календаре меняется дата. Люди в честь этого великого события наряжают останки дерева в безвкусную блестящую хуету. И да, добавим сюда немного пластиковых шаров. А подарки нам будет дарить старый хрыч, который перемещается по всей стране за одну ночь. В Америке так вообще на сраных летающих оленях. На. Летающих. Оленях. Не на птицах, понимаешь? На оленях! Зашибись. У меня один вопрос: что курил автор?       Елисей сдержанно рассмеялся.       — Это просто часть легенды. Я думаю, Новый Год так любим, потому что это способ на пару мгновений объединиться со всем миром. Похожий праздник есть у всех народов. Все отсчитывают время своей жизни.       — Мы стали на год ближе к смерти! Ура! Это повод приготовить самый отвратительный салат в мире и назвать его фамилией французского повара, который от этого самого салата был бы в ужасе. Почему бы каждому не напоминать об этом твоём единстве в песнях или стишках, а? Нет, у нас «борода из ваты» и «новогодние игрушки перевернули дом»!       — Ты зануда, — усмехнулся Елисей. — Для меня это повод… не знаю. Порадоваться. Ты же сам знаешь, что людям иногда просто нужна причина. Ты же это говорил.       Да.       В тот раз Елисей заставил его задуматься. О причине. Точнее о многих причинах сразу. Причине жить, двигаться, делать выбор и привязанности к «ласточке».       — Руслан, — тихо позвал Кирилл. Позвал и замолк, как будто в одном его имени были все причины мира.       — Всё в порядке, — усмехнулся Врублёвский. — Ты можешь забыть то, что я сказал?       — Про «исчезни»?       Да, всё верно. У него уже есть причина. Пусть звучит она глупо, но если она есть, то какая разница?       — Угу. Совсем чуть-чуть, но… мне всё-таки нравятся твои песни.       — Далеко ещё? — взвыл Лен, припав к дереву в попытке перевести дыхание. Бесполезно: он слишком устал, и все мышцы в теле намекали, что пора бы упасть где-нибудь на боковую. — Слышь, тебе не стыдно издеваться над стариком?       Елисей захохотал, ловко вскакивая на очередной камень.       — Давай-давай, вперёд! Осталось чуть-чуть.       Лен душераздирающе застонал и полез дальше, цепляясь подрагивающими пальцами за всевозможные выступы. Чтобы ещё раз он согласился на подобную авантюру? Чёрта с два!       Спустя десять минут страданий они, наконец, остановились. Елисей перехватил Лена у небольшого холма и, положив руки на плечи, резко развернул в сторону города.       Над тяжёлой шапкой смога распалялось утро. Плотные цветные тени окрашивали серебристые дома в синий. На линию горизонта медленно выползало юное солнце.       — Неплохо, м? — послышался сзади довольный голос Елисея.       Лен загляделся и не ответил.       Он думал о том, что в самом деле неплохо вот так выбраться из клетки, чтобы увидеть её со стороны. И как было бы здорово уметь покидать своё тело, чтобы отстраняться и говорить: на самом деле беда не так уж страшна, а может, даже красива. Всё можно пережить.       Елисей стал разминать его забитые мышцы.       — Я это… решил, что больше не буду заниматься экстримом. Крон, конечно, будет просто на восьмом небе, но ради тебя я готов это выдержать.       — Спасибо, — тихо сказал Лен. В последнее время он начал улыбаться так естественно и очаровательно, что Елисей всерьёз беспокоился о его работе в клубах. Запасть на него, вот такого — раз плюнуть. А если совсем подобреет, смягчится и отказывать разучится?       — Не хочешь вернуться к карьере врача? — осторожно спросил Елисей.       — Нет. Я уже привык к такой жизни и к горе работы — чем больше дел, тем меньше времени остаётся на…       — На?       — На мысли. Впрочем, кое-кто в последнее время неплохо отвлекает. Может быть, стоит завязать с продажами квартир?       Елисей рассмеялся, ткнулся носом в висок и зачем-то стряхнул несуществующую пыль с его куртки.       — Постой так.       Зашуршал рюкзак. Лен оглянулся, услышав характерные щелчки камеры. Но злиться не стал. Пусть делает, что хочет.       Елисей делал. Как обычно, с фирменными выкрутасами и ползаньем по окрестностям в поисках хорошего ракурса. Когда он добился своего, то неожиданно просто выключил камеру и спрятал её обратно в рюкзак.       — Не покажешь? — возмущённо спросил Лен.       — Нет. Это фото только для меня. Я украл твою душу, и теперь она навсегда заточена в этом снимке.       — А если денег предложу?       — Ну… вот. Взял и опошлил всю романтику. Это моё сокровище, ясно тебе? Оно бесценно.       — Много предложу.       — …Сколько?       Они рассмеялись и уселись на какой-то камень, чтобы передохнуть перед долгим спуском. Елисей подсунул Лену бутылку с водой, зачем-то предварительно отвинтив крышку. Как будто он сам бы с ней не справился.       — Ты помирился с братом? — сделав крупный глоток, спросил Лен.       — Да, — Елисей посерьёзнел и кивнул. — Знаешь, он… с ним что-то происходит. Может быть, вам стоит поговорить, как бывший психотерапевт с будущим психологом?       Лен хохотнул.       — Вряд ли я смогу как-то повлиять на твоего брата, но попробовать можно. Симптомы?       — Он стал задумчивым и не таким резким, как раньше. Часто гуляет. И в интернете сидит. Он же вообще в режиме Золушки жил — учёба-уборка-сон, а сейчас даже с Кириллом общается.       — Елисей, это называется увлечённость, — фыркнул Лен. — На тебя он не срывается, потому что нашёл другой способ дать выход эмоциям. И, полагаю, как раз Кирилл всему причина.       — Всё-таки прав был Мишаня, — уперевшись руками за спиной, рассмеялся Елисей. — Мы оба слегка того.       Они замолчали, наслаждаясь лёгким свежим воздухом, тихим стрёкотом кузнечиков и рассветом. Елисей подумал, что многое бы отдал, лишь бы навечно записать этот миг в памяти. Это небо, звуки, полную гармонии атмосферу. И Лена — расслабленного, миролюбивого и близкого. Своровать себе свет в его глазах — сейчас не карих даже, а медно-золотистых и нежных до трепетной дрожи.       — Кстати, я терпеть не могу возни с поездками друг к другу, — сказал Лен. — Нам надо жить рядом. Желательно на территории общих квадратных метров.       — Ого. Ты пожалеешь об этом. Я невыносимый сожитель. Просто отвратительный. Захламляю всё вокруг, громко пою в душе, не умею мыть полы и вообще шумный. Я буду мешать тебе работать. И спать.       Елисей подпёр голову рукой и приготовился отбиваться. Он ждал какой-нибудь ядовитой колкости и даже слегка поменялся в лице, когда Лен, глядя за горизонт, вдруг сказал:       — Переживу.       Ещё немного помолчав, он обернулся и всё-таки растянул губы в гаденькой улыбочке:       — Но… знаешь, что?       — Что?       — Чтобы я тебя в гей-клубе больше не видел, идиот.