Amore senza rimpianti

***

      С того момента, как стражник хватается за следующую жизнь, весь мир для влюблённого юноши затихает и замирает. Он столбенеет, когда в его уши врывается единственный тихий вскрик, действительно звучавший с сожалением. Намджун, не веря собственному слуху, поворачивает голову.       И он видит… Чимина. Мир, доведённый озлобленной толпой до состояния ада, начинает трескаться, освещённый светом этой найденной звезды. Аристократ ощущает, как его лицо бледнеет, а затем к нему приливает кровь, ему чудится, что он не видел мальчишку не неделю, а целых десять лет. Он даже посмел забыть, насколько мягки его детские черты лица. Замершее сердце бешено колотится, стремясь вырваться из грудной клетки.       Время приобретает новые обороты, и мир вокруг непривычно гремит. Это Чимин, это действительно он. Сжатый толпой, не имевший возможности пошевелиться телом, он прижимает ладони к приоткрытому рту, когда второе тело канет в вечный сон. На его лице выражается немыслимый ужас, когда площадь пронзает ликование, мальчишка, оглядывая устрашающие лица горожан, вдруг хочет сбежать отсюда, ему омерзительно от того, что он присутствует среди отвратительных и неприятных для него людей. Он испуганно кричит и пытается вырвать руку, когда за неё кто-то крепко хватается.       — Отпустите! Господи, отпустите меня! Не надо! — молит Чимин, пока его выводят со смертельного представления.       От страха в голове начинается путаница, и ему думается, что его третьим приговаривают к казни и ведут к виселице. Он борется за собственную жизнь, ударяя кулаком по чужой руке.       — Ты такой идиот, Чимин! — кричит Намджун, не позволяя мальчишке вырваться, сжав пальцы на его запястье.       — Н-Намджун?..       Тот снова ничего не слышит, заводя Чимина за угол дома, два здания сведены настолько близко друг к другу, что между ними почти невозможно пройти свободно.       — Я... да я думал, что это ты там стоишь с петлёй на шее и прощаешься с божьим миром! Ты идиот! Идиот!       Старший, грубо заключая мальчишку в объятия и укладывая широкую ладонь на его затылок, сходит с ума. Он прикасается к губам Чимина, поцелуй с которым возвращает в прежнее русло. Намджун прижимает его к стене, руками бездумно исследуя грудь и плечи, по которым он оголодал, отрывается от мальчишки, судорожно глотая воздух, и с новой силой и вожделением припадает к губам. Чимин блаженно прикрывает глаз, ощущая всё ту же пылкую любовь, способную довести его до безумной агонии.       Между ними постепенно вяжутся две крепкие нити, которые могут возникнуть только между двумя влюблёнными. Их окутывает пелена эйфории, когда разорванная неделей назад печать скрепляется снова. С каждым движением губ они испытывают восхитительное наслаждение. Вся неделя, проведённая в одиночестве, вдали друг от друга, компенсируется одним поцелуем. Они просто были созданы Богом друг для друга, а потому им не удалось избежать воссоединения. В подарок – любовь, без которой они бы умерли. Чимин в поцелуях передаёт пылкую страсть, с отчаянием хватаясь за юношу.       — Я люблю тебя, Чимин, люблю, люблю, – шепчет Намджун, обхватывая ладонями его лицо.       — Я жить не могу без тебя... Я так тосковал, так тосковал, что готов был сброситься в реку с моста.       Смирение никак не может одолеть два взволнованных тела, взгляды пересекаются, и это настолько чувственный для них момент, что они попросту не верят собственному счастью.       — Ho bisogno di te… Это было так бессмысленно – сбегать. Я – ничто без тебя, я просто не ведал, что творю...       — Нуждаешься, говоришь? Докажи мне это, Чимин. Докажи, что способны жить мы только в любви друг друга.       Намджун отрывает мальчишку от стены и нетерпеливо облизывает губы языком, на самом кончике которого ощущается вкус чиминовской кожи. Юноша беспамятно ведёт за собой Чимина, а тот отвечает аристократу взаимностью чувств, сжимая холодную ладонь – касания для него сейчас лучше всяких слов.       Мальчишку снова приглашают в сад, но уже с силой вталкивают в раскрытые ворота, и те скрипят, когда их закрывают.       — Ты точно уверен, что нас здесь не увидят? — опасливо интересуется Чимин и продолжает прокладывать себе путь вглубь сада, шагая спиной вперёд и оглядываясь по сторонам, он вздрагивает от любого шума веток, даже если их покой тревожит рука Намджуна.       — Я же говорил тебе уже, этот сад принадлежит нашей семье, и мы единственные в праве заходить сюда. Но сейчас это место принадлежит только мне и тебе, так ты разделишь со мной искренность своих слов?       Чимин подрывается с места и точно маленький соловей летит между густых кустов, листья которых цепляются за его одежду в слабой попытке привлечь его к себе и задержать хотя бы на мгновение, но тот уже находится во власти намджуновских глаз. Если бы он только вовремя оторвался от этого глубокого взгляда, то не запнулся бы о выступающие из под земли корни, стремящиеся вырваться на свободу и глотнуть свежего воздуху. Чимин падает на траву, невольно вскрикивая и срывая с кустов попавшие под руку бутоны расцветших роз.       — Я был прав, Чимин, тебе идут розы. Это... — Намджун приближается грациозной поступью, смотрит на того сверху вниз и берёт из сжатой ладони крупный бутон, который тут же разваливается от неожиданной кражи со своего царственного кустарника, — английская роза, взгляни, насколько она хрупка и нежна.       Юноша выпускает из пальцев обвалившиеся лепестки, хранящие в себе ещё то самое прекрасное цветение и благоухание, даже несмотря на то, что только что так незаконно оборвали их жизнь. Они осыпают собой лицо брюнета, лаская его краснеющие щёки.       — Розы без шипов – символ абсолютной любви. Ты сорвал верные розы, мой ангел. А это... — юноша склоняется к лицу младшего и с остротой на губах целует его, нависая над ним и упираясь руками по обе стороны, чтобы не позволить сбежать, — мои самые любимые розы, — и напоследок обводит их по контуру худым пальцем.       Намджун голыми руками принимается умертвлять все цветущие чашечки с кустов, сбрасывая их на Чимина.       — Их так много... — осторожно проговаривает брюнет, когда на него буквально обрушивается град из английских красавиц, аккуратно целующих его при каждом соприкосновении с кожей. — А надо ли срывать их все?       — Вот именно, Чимин, их тут много. Куда ни глянь – вокруг цветущее море. Они прекрасны, их здесь много, они здесь все для тебя.       Ни одну розу он не жалеет, срывает всё, что под руку попадается, и тут же выпускают, а те в ответ крадут тепло ладоней.       — Розы… они должны всю свою жизнь посвятить самому прекрасному в этом мире, они были рождены, чтобы умереть красиво. Эти английские "наследницы" гораздо сильнее издают свой сладкий аромат именно летом, когда достигают пика своей красоты, перед тем, как их настигнет конец. Отдают в мир свой последний вздох. Они просто обязаны подарить его тебе.       Чимин постепенно покрывается полотном из лепестков, плавно переходящим от нежных пастельных тонов к палевым оттенкам. На земле зарождается ковёр с перламутровым сиянием бутонов, кажется, что здесь высыпали из корзины сочные персики, потому что сейчас улавливается их бурный аромат, сладкий, и даже во рту ощущается этот вкус. Младший блаженно забирает весь их запах себе, а вместе с ним и заключённые в лепестки души, срывает сердца, солнечно улыбаясь, и сам ощущает, как наполняется энергией.       — Даже твоим фоном они смотрятся жалко.       Намджун цепляет подбородок мальчишки и, пользуясь его мимолетной беззащитностью, заглядывает в полуприкрытые глаза, вторгаясь в его перенасыщенную душу. Юноша желает увидеть повторное раскрепощение и незаметно расстёгивает пуговички на чужой рубашке. Чимин притягивает старшего за воротники, резко прижимаясь к нему с поцелуем. Он раскрывает пухлые губы под напором юркого языка, Намджун, наткнувшись на чужой язык, сплетается с ним, нежно посасывает кончик, раскрывает рубашку и садится на бёдра мальчишки. Холодные руки идеально сочетаются с горячим телом, их ярый контраст заставляет содрогнуться, ладони, пробежавшись по груди, достигают сосков.       Намджун освобождает мальчишку от старой ткани, отбрасывая её в кусты, и губами обхватывает соски, Чимин дёргается навстречу аристократу не только грудью, но и всем своим существом, срываясь на первый томный стон. Юноша обводит твердевшие бусины, нежно обводя их ореолы языком, а после обманчивой ласки кусает их и оттягивает так, что тонкая кожица, кажется, чуть ли не рвётся под остротой зубов. Рука ловко следует под кожаный ремень и натыкается на возбуждённый от колкости чувств орган, пальцы властно сжимают под тканью горячую плоть. Чимин отзывается ещё одним стоном и руками хватается за траву, но та, не выдержав, вырывается с комками земли, и мальчишка судорожно чешет ногтями по лепесткам, сгребая всё в одну кучу. Он заглядывает на лазурное безоблачное небо, выдыхая через раз, и изумлённым взглядом провожает птиц, плывущих по сверкающему небосводу. От нетерпения у него раскрывается рот, выпуская на свободу язык, увлажняющий губы.       Рука увереннее сжимает горячий член, доводя жажду Чимина к соитию до неутолимой отметки, она перерастает в раздражающую боль, отзываясь лёгкими покалываниями по всем конечностям. Намджун прокладывает поцелуями путь по всему стану, извивающемуся при каждом чувственном ожоге. Поцелуи раздаются на коже так часто, что мальчишке чудится, что по нему проходится дождь из лепестков. Он крепко сжимает в своих ладонях ковёр из роз, душа их своим волнением.       — Снова собираешься томить меня? — невнятно бормочет Чимин и перехватывает запястье старшего. — Я так долго ждал тебя, так соскучился, а ты медлишь. Ты разве не соскучился по мне? У меня уже голова кружится, — и на последних словах он невольно изгибает брови, хватаясь ладонью за собственную грудь, когда движение руки на члене повторяется.       Намджун, послушно кивая и не отрывая взора от прелестного лица мальчишки, открытого во всем своём великолепии, старается не упустить ни одного вздоха, ни одной эмоции, ни одного движения тела. Он освобождает Чимина от лишней одежды. Лепестки сминаются под его спиной, затекая под неё, словно воды, и брюнет трётся о них, бёдрами толкаясь в сильную руку.       — Прости… но тебе будет больно.       — Это пустяки, я терпел вещи гораздо хуже, чем это.       И, видя всю эту твёрдую уверенность в блестящих глазах, Намджун считает мальчишку сумасшедшим, но сумасшедшим, готовым идти на всё ради любовного совершенства. Чимин не врёт в своих словах, он выдаёт лучезарную улыбку, когда старший, смочив пальцы слюной, медленно, целуя в каждую напряженную мышцу на его лице, вторгается в его узкое нутро. Младший терпит муки от растяжки, и, не контролируя своего тела, болезненно хмурится, как при тяжёлой болезни, стремящейся добиться законного конца. Юноша не останавливается, пока не ощущает, как пальцы свободней могут проникать в Чимина, и уводит брюнета в поцелуй, не обращая внимания на то, что руки мальчишки, достигнув его груди под рубашкой, неистово начинают царапать её, и вскоре на коже расцветают бардовые полосы. Чимин, не в силах отвечать на поцелуй, громко стонет на весь сад, что даже, кажется, птицы замирают на ветвях, с интересом прислушиваясь к дивным звукам, идущих откуда-то из глубины.       — Тише, Чимин, тише, не выдавай своего сладкого голоса.       — Я... я не могу... Господи... не останавливайся... только не останавливайся.       Холодные кончики пальцев заставляют Чимина сходить с ума, и тот ощущает, будто по его венам пускают потоки лав, которые вот-вот достигнут его сердца и обожгут. Намджун смачивает большой палец другой руки и мягко массирует твёрдый сосок. У него у самого руки едва не сгорают, но ему в удовольствие наблюдать, как мальчишка, двигаясь навстречу, готов прокричать на всю Флоренцию от удовольствия. Кипящие потоки лавы угрожают расплавить всю грудную клетку, и мальчишка, забывшись, хватается за золотую пряжку ремня Намджуна, но дрожащие пальцы предательски сводятся судорогой, он царапает ткань и снова стонет, откидываясь назад.       Так приятно ему ещё никогда в жизни не было, если не считать их первой ночи. Шатен, сгорая от нетерпения, повинуется мольбам младшего, второпях освобождается от одежды и припадает к ключицам, вжимая Чимина в розы. Смазывая член слюной, он вдыхает аромат прекрасного тела, внутри которого всё мечется от нетерпения, улавливается тонкий аромат роз и та же невинность. Намджун рукой направляет член, надавливает головкой, предупреждая о проникновении, и этим действием он почти убивает себя вместе с мальчишкой. Медленно скользя поцелуями по всей шее и ключицам, старший вырисовывает узоры, засасывает кожу, цепляется за неё зубами, и Чимин боится, как бы ему не прокусили шею и не пустили кровь.       — Обними меня, — выдыхает Намджун, вялые руки мальчишки он закидывает себе на спину и сжимает запястья, призывая напрячь, и Чимин молниеносно обхватывает крепкие мышцы, тут же млея от высокой температуры тела. — Твой прекрасный запах дурманит меня...       Ноги Чимина сводятся за намджуновской поясницей, младший крутит головой и прижимается щекой к траве, чтобы позволить аристократу оставить на шее бардовые отметины. У мальчишки не остаётся сил даже выдохнуть, когда Намджун резко проникает в него, шипя от узости. Юноша оказывается сжат, когда член проникает только на половину, руки Чимина, дрожа от толчка, проводят ногтями по спине, оставляя на ней горящие следы. Его вжимают в цветущий ковёр и возвращают в чувства требовательными поцелуями, чтобы тот не потерял сознание от чрезмерного блаженства. Член проникает глубже, и крохотное сердце мальчишки начинается плавиться, его тело представляет настоящий пожар, до которого невозможно дотрагиваться, а Намджун терпит, и даже зубы, впившиеся в его плечо, кажутся пустяком по сравнению с нежеланием тела Чимин принять его плоть.       — Все хорошо, amore mio? Предупреди меня, если боль будет нестерпимой.       Младший мычит в ответ что-то невразумительное и сильнее скрещивает ноги за поясницей. Тяжкий вздох – и Чимин упирается руками в грудь, требуя замереть, дать ему привыкнуть. Глаза покрыты влажной плёнкой, Чимин приоткрывает рот, принимая в себя Намджуна, а тот наслаждается от расширяющейся узости. На последнем вздохе старший срывается, толкается до основания и вовремя ловит вскрик мальчишки поцелуем. Удача поворачивается к нему лицом, потому что Чимин, нежно вздыхая, чуть ли не разрывает кожу на груди юноши, дурея от первой вспышке при полном проникновении. Хочется, чтобы эта боль, стремившаяся слиться с нарастающим удовольствием, стала ненужным фоном, чтобы уступила место истинному оргазму.       — Да, да! Господи, Намджун, да!       Чимин проводит зубами по нижней губе, растягивая розоватую кожицу, ощущается, как в груди зарождается маленький комок нежной любви и разрастается до огненного шара с каждым толчком Намджуна. Из горла мальчишки непрерывно льются ласкающие ухо стоны, и Намджун, с напряжённым лицом, равномерно двигает бёдрами, боясь прервать то невообразимое состояние мальчишки, когда контролировать свои эмоции почти невозможно.       — Да... да, только... не останавливайся... — Чимин прикрывает глаза, и Намджун не в силах больше держать в голове ненужные переживания о том, что их кто-то может поймать.       Мальчишка возвращает взор к небу. В глаза бьёт настырное солнце цвета червонного золота, и Чимин мимолётно представляет, как его заносит в небесную глубь, когда Намджун ускоряется. Шатен, не чувствуя прежнего дискомфорта, оглядывает мальчишку, в которого до беспамятства влюблён, и утопает в его сладком голосе. Расцарапывающие спину ногти не позволяют юноше потерять голову от экстаза, приводя его в чувства, а под кожей, в тех местах, где возникают красные полосы, начинает щипать.       У Чимина вдруг холодеют кончики пальцев на руках и ногах, когда скорость Намджуна, достигнув своего максимума, не сбавляясь, приближает мальчишку к ощущению совершенства самого себя. Он чувствует величественность от того, что имеет счастье сливаться с юношей. Чимин в мыслях возносится всё выше и выше, врезаясь в безмятежно проплывающие облака. Брюнет абсолютно не властвует над своим телом, его прошибает крупная дрожь, являвшаяся предзнаменованием оргазма. У них двоих хватает сил только едва соприкоснуться губами, но этого достаточно, чтобы прочувствовать вселенскую любовь друг к другу.       Чимин задыхается от собственных стонов, когда Намджун обхватывает его член ладонью. Мальчишка вертит шеей, чуть ли не ломая её, и полностью раскрывается под аристократом, подобно самой настоящей розе. Цветочное полотно, смятое под спиной, охлаждает кожу и расползается по траве, приобретая форму, подобную гигантским крыльям. Только тогда, когда стоны мешают Чимину дышать, когда его грудь замирает в ожидании чего-то прекрасного, а затем содрогается, невыносимая волна наслаждения пронзает мальчишку и разрывает его тонкую душу, издающую своё благоухание. Чимин кончает со стоном, изгибаясь в спине дугой, падает на собственные крылья и блаженно выдыхает с улыбкой на лице.       Намджун, не совладав с собой, кусает того за плечо, когда неожиданно наступившая горячая узость, сжимавшая плоть со всех сторон, доводит кульминационного момента. Он хрипит, толкаясь в последний раз, и изливается в мальчишку, сдерживая того руками.       — Oh dio mio... — Намджун, лишённый сил, валится на траву и, глубоко и удовлетворённо вздыхая, пытается утихомирить чувства, взвинченные до невероятной остроты.       Под боком с счастливой улыбкой на губах остывает Чимин, но мир внутри него, полностью перевёрнутый и заполненный новыми красками, создаёт то лёгкое свечение, по которому соскучился Намджун. Он не видит в младшем даже толику усталости, тот не выглядит измождённым. Его глаза, с ликованием заглядывавшие на солнце сквозь пухлые пальцы, ещё никогда не казались такими большими, а улыбка становится настолько мягче, что её тут же хочется накрыть поцелуем. Намджун ни за что не забудет это лицо, склонившееся внезапно над его лицом. Такое же прекрасное и выразительное, переполненное неизведанной ранее лаской и нежностью, неприсущей обычным мальчишкам его возраста. Чимин расцветает, и весь сад с тихой завистью наблюдает за необычными гостями.       — Господи, что бы я делал без тебя, Намджун, без твоей любви? Я такой дурак... Как я только рассчитывал жить без тебя? — произносит Чимин взволнованным и полным страсти голосом, целуя Намджуна в открытый лоб.       — Чувствуешь?       — Что чувствую?       — Запах. Ты полностью украл их запах, и теперь ты сам будто роза. Никто бы не смог отличить вас. — Намджун, ещё не очнувшийся от этого дурмана, находит на земле целый бутон, прижимает его к шее Чимина и ведёт по всему телу, следуя по пути из россыпи поцелуев.       Брюнет вздрагивает от таких призрачных касаний, раззадоривающих его недавно утихшее возбуждение, и рвано выдыхает, когда полупрозрачные лепестки, которым удалось сохранить свою душу, добираются до паховой области, но Намджун не останавливается и, обхватив член Чимина, накрывает головку розой, губами цепляя мочку уха.       — Ох, Господи... какое же это извращение... — осторожно шепчет Чимин, переводя взгляд на старшего.       — Тебе не нравится? — Намджун кусает завиток уха.       Юноша, сплёвывая на ладонь, освобождает лепестки от зелёной чашечки, являвшейся настоящим защитником прекрасного бутона, и разводит их по всей длине, стимулируя член. Те облепляют твердеющую под ладонью плоть лёгкой розоватой плёнкой. Чимин приподнимается на локтях, раздвигая плечи в стороны, и, приоткрывая губы в глухом стоне, с шокированным удовольствием в глазах разглядывает изящные пальцы Намджуна, творившие с его телом настоящее волшебство. Те аккуратно сжимают член и растягивают слюну, пока орган не наливается кровью. Юноша обводит головку круговыми движениями и надавливает большим пальцем на уретру, опускается к самому основанию, желая довести Чимина до обморока своей медлительностью.       — Я так люблю твой голос, il mio angelo, — в Намджуне всё с торжеством взрывается, когда мальчишка, шире раскрыв свой рот, выдаёт новый стон, переполненный очередным блаженством и звучавший райской мелодией.       Старший, двигая рукой по всей длине ствола, ускоряет движения и не отрывает взора от краснеющего лица Чимина. У того надрывается грудная клетка, и едва не ломаются рёбра, крупно вздрагивает худой живот и одеревенелые пальцы хватаются за землю, когда дрожь доходит до пяток. Он то поднимает к небу глаза, то снова опускает, хмурясь в лице.       — Намджу-у-ун... — громче прежнего зовёт тот и хнычет, дёргаясь грудью вперёд. — Ах! Люблю! Намджун! Очень люблю!       — Прекрасно, Чимин. Прекрасно.       Рука безжалостно доводит мальчишку до второго оргазма подряд. Чимин содрогается, его тело судорожно сжимается, он изливается в ладонь и падает, опустошённый и глубоко удовлетворённый, обратно на землю. Для него это слишком приятно, слишком головокружительно.       — Знал бы, насколько ты красив, Чимин. Как грациозен, изящен, — Намджун проводит рукой о помятые лепестки и падает к Чимину, его голову укладывая на свою грудь. — Как жаль, что по тебе никто не пишет картин... Великий Леонардо да Винчи или Франческо Касса? Уверен, даже они бы не сумели передать твой образ чистейшего создания. Хотя я, если честно, ревновал бы всякого художника к тебе.       — Это смущает, Намджун... — счастливым вздохом признаётся младший.       — Я понимаю, мой милый, но и молчать я тоже не могу, perché sei il grande amore della mia vita.       — А я вот не умею так красиво говорить, — в его голосе чувствуется глубокое разочарование, вызванное отсутствием подобного красноречия.       — Но свою любовь ты прекрасно выражаешь иначе, не печалься. Я люблю тебя таким, какой ты есть.       Постепенно они начинают внедряться в реальность, которую покинули для уединения. Сквозь ветки прорывается всё такое же яркий и ослепительный солнечный свет, за забором раздаются скрип телег и голоса горожан. Всё идёт своим чередом, но жизнь остальных явно выглядит пресной и мрачной по сравнению с жизнью тех, кто, загибая голову к сияющему небу, придаются объятиям друг друга. И Чимин совершенно забывает о том, что совсем недавно их разделяла целая неделя по его же глупости. Его окрыляет всё то же чувство, как и при их самой первой ночи, но он больше не поддаётся лживым сомнениям, верит только честному зову сердца Намджуна, бешеные удары которого он ощущает, лежа у него груди. И своим вторым соитием они, кажется, бросают вызов всему миру.