Звонко бьются стёкла розовых очков

Как часто жестокая реальность не совпадает с тщательно выстроенной, дружелюбной иллюзией, что застилает глаза и заставляет воспринимать себя как истину, лишь для того, чтобы потом лопнуть в один миг, разбив стекла розовых очков, изрезать глазное яблоко острым крошевом? Юри никогда не задумывался над этим вопросом, и уж тем более никогда не воспринимал себя, как заложника затянувшегося спектакля, который закрывает собой реальную картину серого мира. И пусть через его нос был перекинут мост между двумя фламинговыми линзами, Кацуки всегда считал себя способным отличить сладкую ложь от реальности. Он чувствовал свои очки – они ему не мешали. Их отношения с Виктором, сразу после финала Гран-при вышли на новый этап – они действительно зарегистрировали свой брак, осознанно вступив в долгожданные супружеские узы, которые, кажется, уже связывали их задолго до оформления официальной бумаги или того неловкого момента в церкви Барселоны, где они, не ведая того сами, обвенчались кольцами, наивно названными талисманами на удачу. Так или иначе, теперь два фигуриста были вместе с соблюдением всех формальностей и после долгого празднования, которое впоследствии продлилось сладостным медовым месяцем и незапланированными каникулами в Хасецу, перед молодожёнами встал вполне насущный вопрос: где же вить своё уютное семейное гнёздышко, если каждый в паре принадлежал к диаметрально разной стране. Кацуки, конечно же, предпочёл бы остаться в родной Японии, в той самой префектуре и городе, где он вырос. Тут всё было понятно и просто – кругом знакомые лица, доброжелательные соседи, лапшичные на узких улочках и прохладный запах океана, шумящего прибоем день и ночь… Никаких проблем, лишь по-хорошему ленивая, уютная жизнь… Юри не хотел покидать родного места, но с тем же не хотел огорчать Виктора, который разве что язык в кровь не стесал, описывая распрекрасные места своей необъятной родины. И каждая его возвышенная трель, начинающаяся с «…а у нас там, в России…» отчётливо давала понять, что Никифоров до страшного тоскует по переменчивой погоде Санкт-Петербурга, серым улицам и холодному, зимнему ветру, способному пробраться к телу даже сквозь тёплый вязаный шарф и толстое пальто. Кацуки с тяжёлым сердцем замечал, что чем больше времени они проводят в Хасецу, тем всё тоскливее и длиннее становятся монологи Виктора по поводу красоты и самобытности его родины, а белозубая улыбка наоборот сокращается до вымученно поднятых уголков губ. Хотя, конечно, Никифоров улыбался живо и счастливо, искренне, когда Юри находился рядом, но, к сожалению, японец не мог быть с мужем каждую секунду своего времени и потому русский часто тихонько грустил, вздыхая о своём… В конце концов, Кацуки это надоело, и он твёрдо решил, что во что бы это ни стало, не позволит Виктору закиснуть от тоски по родине, и уже в следующий же вечер в одиночку поехал покупать билеты на самолёт, не говоря об этом Никифорову и слова, чтобы потом просто поставить любимого перед фактом. Как бы смешно это ни звучало, но Виктор руководствовался той же логикой, что и его обожаемый супруг – не хотел заставлять Юри тащиться в совершенно другой край света, не хотел причинять неудобств неожиданной сменой локации и одарять огромным стрессом от окружения, которое ни капли не понимает по-японски. Это Кацуки тоже отчётливо осознавал, а оттого действовал тайно, не собираясь разводить с русским полемику - а ведь с того станется, ибо в своей тёплой любви, Никифоров самоотверженно отдавался Юри, и отчаянно не хотел брать от него хоть что-то взамен… Ну и ладно! Не хочет брать – тогда японец просто заставит, чем докажет свою напористость и любовь к легендарному фигуристу, ставшему для него персональным солнцем. Билеты были куплены, а наполовину возмущающийся и наполовину радостный Виктор, отчего-то рассыпающийся в ругательствах на русском: «Ну и зачем?!..» был успешно заткнут горячим поцелуем, и успокоен тёплыми, но немного излишне настойчивыми объятиями. Впрочем, легенде фигурного катания это даже понравилось. А дальше начались долгие сборы: оформление необходимых документов, подготовка багажа, которого оказалось немало, прощание с друзьями… Кацуки не знал, когда вернётся в Хасецу снова ( хотя и обещал всем в скором времени) – в Россию они с Виктором ехали не просто погостить, а начать новый путь в своей счастливой семейной жизни, а потому Юри считал, что стоило разобраться со всеми более-менее важными делами в Японии окончательно, чтобы начать своё путешествие в Петербурге практически с чистого листа. Вся эта длинная цепочка действий перед отъездом привела к закономерной последней сценке в спектакле знакомой, «японской» реальности Юри Кацуки. В аэропорту было немного народа. Они с Виктором старались не поднимать шумихи и не делать из своего отлёта очередное шоу, так что провожали их только родные люди: обливающаяся слезами мать Юри, наказывающая Виктору беречь её мальчика и просящая заявляться в Хасецу почаще; ободряюще настроенный отец, хлопающий сына по плечу и пожимающий сильную руку Никифорова с благословляющими словами; шмыгающая носом сестра, хмуро поглядывающая на парочку исподлобья, а в конце не выдержавшая и бросившаяся на Виктора и Юри, стискивая одновременно их обоих в своих неловких, но искренних объятиях. Слёзные прощания, пожелания всего наилучшего, заверения в скорейшей встрече – все это ранило и лечило одновременно, остывало тёплым пеплом в руках и лёгких, обнимало со спины незримой поддержкой. Юри и сам прослезился, поддаваясь моменту, но быстро остудил свою выползающую из-под сердца печаль одним только взглядом на счастливого возлюбленного, который светло улыбался ему, заверяя в том, что всё будет хорошо, а потом поцеловал в нос звонко, заставив хихикнуть и стёк губами ниже, находя приветливо приоткрытый желанный рот… *** В России как-то всё не задалось с самого начала, и несмотря на то, что Юри и старался игнорировать неприятное ощущение опустошения в груди, всё равно чувствовал себя немного потеряно. Перелёт он рассматривал, прежде всего, как открытие новой, счастливой страницы в своей жизни и, разумеется, уже имел определенные ожидания, но в последний раз вглядываясь в иллюминатор уже замершего на месте самолёта - в непроглядную синюю серость холодного пейзажа, он вдруг остро почувствовал, что ему тут совсем не место. На душе от этого стало ещё более неспокойно, но Кацуки, взяв себя в руки, заглушил это неясное копошение в сердце, думая, что накручивает себя по пустякам. Просто это нервы так сказываются… а может быть дело в плохой погоде? К моменту выхода из самолёта, в Петербурге вовсю шёл сильный снегопад, а небо было чёрным, несмотря на то, что на часах было не такое уж и позднее время. Зима – темнеет рано. Или, скорее всего, дело в усталости, и ближнем преддверии неизбежной акклиматизации? Или вина лежит на часовых поясах, и именно потому Юри чувствовал себя разбитым?.. В любом случае, слишком рано было делать хоть какие-то выводы, опираясь лишь на эфемерное чувство «чего-то не того», призрачным туманом овеивающее японца. Всё должно же быть хорошо, верно? Розовые очки дрогнули, но остались целы, занимая достопочтенное место на лице. Но хорошо не было, и очень скоро Юри убедился в этом, когда выйдя из такси с огромными чемоданами, они вместе с Маккачином, тянущим поводок вперед, и Виктором, под ободряющий стрекот последнего о широкой кровати и возможности выспаться в обнимку, зашли в элитную многоэтажку и поднялись на лифте на предпоследний этаж, ровно к квартире российского фигуриста. Когда Виктор вставил ключ в замок, то как-то сразу напрягся всем телом, насторожился, словно дикий пёс, взявший след, мигом помрачнев лицом. Маккачин, путешествовавший из страны в страну в контейнере, был излишне подвижным, подскакивая на меховых лапках всю дорогу, но даже он успокоился, присев, и вопросительно склонив голову, отрывисто проскулил, чувствуя внезапно изменившееся настроение доселе веселого хозяина. Не мог не заметить перемены в своём возлюбленном и Кацуки, тут же обеспокоенно бросив: «Всё хорошо?» Никифоров точно сбросил с себя оцепенение. Улыбнулся широко, хоть в этом жесте не было и капли искренности, да тут же кивнул, заверяя супруга в том, что всё отлично. Ключ повернулся на полтора оборота, дойдя до упора, отчего казалось, что замок был не до конца закрыт. А может, так оно и было. Виктор со вздохом распахнул дверь, уже ожидая для себя увидеть то, что сбило с толку и даже шокировало впечатлительного японца, выглядывающего из-за широкой спины Никифорова. У Юри глаза на лоб полезли и кажется стали размером с блюдце, когда его взору предстала просторная, красиво обставленная прихожая… затянутая туманом противного сигаретного дыма, что собой, точно полупрозрачной тюлью, занавешивал всё пространство, мешая хорошо разглядеть обстановку, и моментально заставил Кацуки, непривыкшего к такому амбре (Даже Мари так не дымит!), закашляться, малодушно разгоняя туманный шквал взмахом ладони. Юри, прищуривая начавшие гореть глаза, чётко увидел, что в дальней комнате, дверь в которую была приоткрыта, горел свет, и явно кто-то находился… Японец опешил. В его голове набатом билось: «Что происходит?», но он не успел и слова сказать, как Виктор, сохраняя на лице мигом погрубевшее выражение, шагнул внутрь, смело проходя в прихожую. Спустя пару мгновений он, точно опомнившись, обернулся на Юри и потянул его за собой, схватив за руку, вынуждая прошмыгнуть внутрь следом, ровно, как и пуделя, отчего-то трусливо жавшегося к ногам Кацуки, будто бы от страха. Сразу после этого Никифоров с силой, специально привлекая к себе внимание, захлопнул входную дверь, обозначая непонятному кому-то, засевшему в другой комнате и дымившему как паровоз, что полноправный хозяин квартиры вернулся, да и не один, а со своей семьёй… Пару минут не происходило абсолютно ничего. Виктор продолжал стоять отлитой из бронзы статуей, гипнотизируя прохладным, колким взглядом ту дверь, в которой сиял свет, а Юри, чувствуя себя не в своей тарелке, дрожал внутренне, пытаясь лишь догадаться, что же, в конце концов, происходит в этом сумасшедшем доме, куда он, вроде как, ехал для того, чтобы осчастливить Виктора?.. Тот же если и выражал эмоции, то уж слишком далекие от счастья. Маккачин притиснулся плотнее к ноге Кацуки, когда, наконец, из занятой комнаты послышался неразборчивый шум и шорох. Кто-то приближался, и с Юри в этот момент успело три пота сойти, потому что он понятия не имел, что ему делать и как себя вести, пока Виктор, не меняясь в лице, сложил руки на груди, точно требовал что-то от кого-то. Спустя секунду дверь распахнулась шире, пролив расширившуюся полоску света в туманный дурман коридора и из прохода вышла взрослая, высокая женщина в теле, с неаккуратно заделанными и явно сальными волосами красивого и знакомого платинового цвета. Она выплыла на обозрение как-то чересчур медленно и неестественно, в её пухлых губах была зажата сигарета, а под ярко-голубыми глазами, которые, впрочем, растеряли весь свой блеск за дымкой пассивной агрессии и маслянистым опьянением, зияли проталины морщинок. Облачена была незнакомка в потрёпанную футболку, подчёркивающую объёмную, стоящую планкой грудь, её ноги обтягивали старые джинсы, а ступни были и вовсе босыми. В правой руке она держала за горлышко початую бутылку вермута, от самого же напитка осталось лишь честное слово – два глотка на донышке. - Хах-ах-аха, - пьяно усмехнулась она внезапно, но звук её голоса не выражал и толики веселья, лишь уничижал будто бы, или горько что-то высмеивал, скрытно поливая грязью. У Юри от этого голоса мурашки пошли по спине, и он мог лишь пугливо сжаться, мысленно надеясь, что в данный момент не произойдёт чего-то страшного. – Всё же вернулся, да? И даже пидораса своего узкоглазого с собой прихватил. А я-то всё надеялась, что слухи врали и по телеку гнали пургу про то, что мой сын стал гомосеком… даже не так! ЖЕНАТЫМ, ВАЖНЫМ гомосеком! А оно вон чего… оправдалось! Ахах-а! Женщина говорила по-русски, и Юри совсем не мог понять ни слова из её речи. Она начинала смеяться, произнося слова будто и весело, но её тон не был таковым, и лишь интуитивно японец предполагал, что та вещала что-то неприятное…но точно он не мог быть уверен. Это нервировало и бесило, но Кацуки понятия не имел, что делать в этой ситуации. Лишь оглядывал женщину беглым взглядом и тут же перекидывал его на каменное лицо Виктора, который выдержал лёгкую паузу, перед тем, как ответить. - А я-то всё надеялся, что ты прекратишь уходить в запои, а оно вон чего – не оправдалось. И ты, как и в последнюю нашу встречу, всё ещё безработная алкашка со стажем. - Виктор тоже ответил по-русски, прикрывая глаза, а незнакомка на миг будто бы даже осклабилась, но не выдала из себя и слова, фыркнув звонко и пошатнувшись едва – перетянула тяжесть с одной ноги на другую, качнув бутылку в руке. – Какого чёрта ты делаешь в моей квартире, когда я купил тебе твою собственную, лишь бы ты только не лезла в мою жизнь? - Твоё-моё…Ты забываешь, Витюша, что это я тебя, пидора, родила…- женщина ткнула себя пальцем в грудь, возмущённо щуря туманный взор. - И будь благодарен, иначе не ебать бы тебе тощезадых япошек! – Юри вздрогнул, вскользь понимая, что речь, вероятно, идёт о нём, но не посмел и слова сказать, потеряно опустив голову на заскулившего пуделя. - А тут я, потому что ты сам мне ключи отдал перед отъездом, помнишь? И сказал, что я могу временно побыть тут, пока тебя нет… - Я отдавал ключи трезвой женщине, которая пыталась поменяться, и нашла работу… а не пьяному вусмерть животному. И специально писал тебе за две недели, чтобы ты убралась отсюда со всеми своими бутылками, потому что я приеду и буду не один. - А со своей семьёй, ага… - усмехнулась неприятно женщина, кривя губы и едва не роняя сигарету, - …с блохастой псиной и заднепроходным самураем, я помню… - Ну раз помнишь, то на выход. Я оплачу тебе такси. – Виктор тут же достал телефон, до этого спрятанный в кармане пальто и быстро что-то там набрал, защёлкав большим пальцем по клавиатуре. Женщина, насколько мог заметить Кацуки, раздраженно фыркнула, с чувством долила в себя остатки алкоголя, и со злостью саданула бутылкой в пол, не разбив её, но наделав много шума, заставившего мужчин синхронно вздрогнуть, а пса боязливо тявкнуть. Впрочем, выражение лица Никифорова, несмотря на небольшой переполох, не поменялось – он требовательно посмотрел на женщину, спрятав смартфон в карман снова. – Через пару минут будет, советую одеться, а иначе я вытолкну тебя на улицу прямо так. - Слюнтяй ебаный. – рыкнула на него пьяная незнакомка и тут же впорхнула обратно в комнату, чем-то гремя там так, что Юри ненароком подумал, что дама от ярости переворачивает всю мебель вверх дном. Кацуки испуганно глянул в лицо мужу, молчаливо прося ответов, но тот лишь улыбнулся своей фирменной, пластиковой улыбкой, за которой было невозможно разглядеть его реального настроения, и покачал головой отрицательно, говоря жестом «не о чем волноваться», но Юри упорно чувствовал, что волноваться было о чём… Между тем, женщина в комнате начала причитать, ругаясь в пустоту, и голос её становился всё ближе и ближе с каждой секундой. – Воспитала на свою голову морального урода! Мать собирается выгонять на улицу, лишь потому, что привёз сюда какого-то щуплого недомерка, чтобы засадить ему в задницу!.. Лучше б мужиком был! Настоящим, блять, мужиком! Баб, как нормальный, трахал! Вон девок сколько хороших ходит – кровь с молоком, а он азиата привёз, педика, нахуй!.. Опидорасился совсем со своими коньками… Нужно нахрен было аборт делать двадцать восемь лет назад, а не слушать твою выжившую из ума бабку!.. - Всё высказала? – Поинтересовался Виктор, когда женщина, уже облаченная в, на удивление, очень даже приличную кожаную дубленку, теплую шапку и перчатки, вышла в коридор и быстро обулась, подбирая в руки неожиданно брендовую сумку (всё – подарки сына в их более лучшие времена). На вопрос дама осклабилась, точно растревоженный болотный зверь, и выплюнула: - Ещё нет, забыла упомянуть какой ты гандон!.. - Ну, вот и упомянула, - вздохнул Виктор, - надеюсь, ты довольна. Женщина фыркнула, и, поправившись, одёрнувшись, направилась к выходу, заставив Юри и Маккачина испуганно отодвинуться с её пути. Виктор же не пошевелился и даже не дрогнул, когда родственница замерла рядом, пытливо вглядываясь ему в глаза плывущим, агрессивным взором. - Я забрала твои деньги из шкатулки. Мне надо на что-то жить, так что периодически я буду наведываться за своими алиментами… будешь оплачивать мне угробленную на тебя молодость, гомо-сыночек. «Будто бы ты хоть раз отсиживала со мной целый день, при этом не приняв на грудь…»- подумал Никифоров, но в ответ лишь осклабился, так же как и сама женщина – чудовищно похоже. - Я готов тебе платить просто за то, чтобы ты оставила меня в покое. Деньги буду переводить на твою карту раз в неделю, только избавь меня от вида своей пропитой рожи. - И отлично, я сама не выдерживаю твою лощёную педерастическую мордашку... – Пророкотав это, женщина мигом обернулась на Кацуки, заставив того испуганно вздрогнуть, и уставилась ему ровно в карие распахнутые глаза, прыснула едко смешком, ломая губы в пьяную ухмылку. – Эй, Юрка! А ты знаешь что, к примеру, Юры - подлые натуры? - Что? - Только и смог выдавить из себя шепотом Кацуки, на русском, паникующе поднимая полный потерянного потрясения взгляд на Виктора. Тот же, закатив глаза, никак не прокомментировал происходящее, а просто распахнул перед дамой дверь и подтолкнул её в плечо, едва не выпихивая на лестничную клетку. - Уходи уже, за тобой приехали и на сей раз даже не из дурки… - устало произнёс российский фигурист, и женщина, бросив ему в лицо еще что-то обидное, гордо, едва шатающейся походкой, последовала к лифту. Дожидаться того момента, когда та погрузится в кабину сын не стал – захлопнул дверь и в наигранном веселье улыбнулся потрясённому японцу, комично, размахивая руками. Было ясно как день – отвлекал, планируя избежать обсуждения произошедшего, просто просил проигнорировать. - Ну и дымно тут, да, Юри? Прямо Лондон XIX века! – Сказал Виктор уже на понятном обоим мужчинам языке, и тут же потянулся к шнуркам на своих ботинках, развязывая аккуратный бантик. – Нужно поскорее открыть окно и проветрить, а то не уснём сегодня!.. Кацуки кивнул согласно и, наконец, спустил с поводка Маккачина, предоставляя ему полную свободу действий, а после начал раздеваться сам. Неловко загоревшиеся щеки говорили о том, что он чувствует себя неуютно, но поднять тему, задавшись очевидными вопросами, парень не мог из-за ощущения смущения – имеет ли он право лезть в эту сторону жизни Виктора?.. …конечно имеет, ведь он же теперь для него не просто какой-то знакомый с улицы, или мальчик-фанат, не знающий о Никифорове ничего дальше сценического образа! Юри - полноценный муж, с которым российская легенда делит и стол, и кров, и постель… Уж наверняка Кацуки достоин того, чтобы быть в курсе всех проблем возлюбленного! Эта мысль придала сил. - Это же…была твоя мать?.. – аккуратно закинул удочку японец, расстегнув куртку и теперь медленно стаскивая её с плеч. От пронзительного взгляда Виктора стало неловко. Тот, выпрямившись, скинул с обеих ног осточертевшие мужские туфли и уставился в лицо Кацуки нечитаемым взглядом, а после выразительно вздохнул, точно приняв для себя тяжёлое решение. - Я понимаю, что у нас теперь нет друг от друга секретов, Юри…но я не хотел, чтобы это раскрылось тебе так, если бы, вообще, раскрылось… - начал он, чувствуя, как узкие плечики японца едва заметно дрожат от пережитой стрессовой ситуации. – У нас это как-то непринято афишировать, это стыдно, когда твоя мать - алкоголичка и ты ничего не можешь с этим поделать. Она начала пить, когда я был подростком – у неё изначально не срослось с моим отцом, да и я вообще залётный ребёнок и был единственной причиной, по которой они решили пожениться. И если сначала мы все и играли в семью - я тогда искренне считал, что всё хорошо, то потом отец ушёл к другой женщине, и мать просто съехала с катушек - начала прикладываться к бутылке. А результат… ты и сам видел. Она говорит много неприятных вещей, когда пьяна, и как-то раз призналась, что хотела сделать аборт, но её отговорила моя бабушка. Думаю, мама просто до сих пор злится на меня за то, что я вообще родился и изрядно подпортил ей этим жизнь. Отношения с ней у меня всегда были натянутыми… Конечно, бывают моменты, когда она становится нормальной - трезвеет раз в год, месяца на три, планирует начать жизнь заново, но все её планы раз за разом тонут на дне бутылки. Я к этому привык и понял, что никак не смогу это исправить. От прессы стараюсь держать в тайне - все думают, что она на санаторном лечении, а в действительности пьет в своей квартире… - Виктор тяжело вздохнул, выговорившись, и с нескрываемой тоской перевёл взгляд в сторону, неловко отворачиваясь от супруга, – …и всё это ужасно. Юри замялся, чувствуя вину за то, что вынудил Виктора вспоминать настолько неприятные вещи. Проблемы такого рода никогда не воспринимались легко и переживались с болью. Отношения с родителями – самые первые отношения человека в принципе, а у Виктора, как выясняется, этот опыт был неудачным… Похоже, Кацуки в эгоистичном желании узнать правду наступил на больную мозоль любимого человека. Чёрт возьми... - Прости, что спросил, мне не следовало… - начал было оправдываться японец, потупив карамельный взор, как тут же был перебит заволновавшимся Виктором. - Нет-нет, всё в порядке! – Закачал он головой и, протянув руки, чувственно сжал чужие плечи, улыбаясь и с нежностью, едва встряхнул, заставив Кацуки посмотреть на себя. – Ты имеешь право это знать, как никто другой. Да и, как видишь, не всем так везёт с мамами, как тебе… цени госпожу Хироко, она у тебя действительно классная! Виктор засмеялся и Юри, поддаваясь моменту, тоже тепло улыбнулся, протянув ладони, и заключил мужа в тёплые и доверительные объятия. Кажется, японец впервые за всё время пребывания в холодной стране почувствовал себя хоть капельку, но уютно… и причиной тому, наверняка, был возлюбленный, в кольце рук которого двадцатичетырёхлетним фигуристом всё ощущалось немного иначе – лучше. - Спасибо, Витя… - Включаешь эрос, Кацудон, - усмехнулся Никифоров и с чувством чмокнул Кацуки в мягкую щеку, игриво обхватывая руками в ответ. – Обязательно тебя съем, только сначала…- тут русский поморщился наигранно, выпустив кончик языка изо рта в детском жесте неприятия, - открою окно, а то от дымовой завесы невозможно дышать! С этими словами Виктор ослабил хватку, а Юри спокойно выпустил его из собственной, даруя мужчине полную свободу движения. Японец улыбнулся на то, как Витя снова потрепал его по голове, взъерошивая тёмные волосы, а после проводил супруга взглядом, когда русский прошёл, не раздеваясь в комнату, а через пару мгновений защелкал там оконными ручками. Сам же Юри тихо, слегка облегченно выдохнув, опустил взгляд на любопытно принюхивающегося к ковру пуделя, и, не удерживаясь, присел с ним рядом, запуская пальцы в кудрявую шерсть, поглаживая игривого пса. - Ничего, Маккачин, всё будет хорошо. – Улыбнулся он, но внутри что-то мешало ему самому поверить в собственные слова, пустотой разраставшимися по душе. – Всё будет хорошо. Убедил он ещё раз пса и счастливо засмеялся, когда тот полез «целовать» второго хозяина в нос, ловко орудуя своим гладким, мягким язычком. Розовые очки на переносице Кацуки накренились и дали неприятный скол в самом углу. Едва заметный, но достаточный для того, чтобы начать переживать за целостность фламингового стекла.