Звонко бьются стёкла розовых очков

Стоит только открыть дверь, как Маккачин, уснувший после долгого лая в пустоту и негодующего кусания предметов мебели, подрывается с места, тявкает возмущённо – точно требуя объяснений, а потом, только улавливая нетипичную, какую-то чересчур печальную атмосферу между хозяевами, прижимает пушистые уши к голове и повинно опускает голову, протяжно, тонко проскулив. Этот умный пёс всегда мог читать настроение окружающих его людей, и сейчас, будто понимая, что хозяину-Виктору и хозяину-Юри, который украдкой кормит его вкусными палочками, нужно что-то между собой обсудить, он сначала медленно попятился, а потом и вовсе незаметной тенью ушёл в гостиную. Там, запрыгнув на диван, улёгся, всё ещё держа ушки востро и готовясь, в случае необходимости вмешаться в беседу всеми своими собачьими силами – а вдруг разговор будет не из приятных? Больше всего пудель ненавидел, когда супруги кричали друг на друга!.. Никифоров и Кацуки остались одни в просторной прихожей. И как только захлопнулась дверь, между ними повисло неясное, кажущееся излишне тяжёлым, молчание, паутинкой овившее пространство. И, несмотря на то, что каждый из них был занят делом – Юри разматывал скрученный у шеи шарф, а Виктор с видом истинного аристократа выпутывал крупные пуговицы пальто из петель, некая невысказанность давила на обоих, а прошедшая истерика всё ещё ощущалась в груди горьким осадком. — Я… — неуверенно начал Кацуки севшим от долгого молчания и плача голосом, прорывая затянувшуюся пленкой глотку, и наконец, стянул с шеи шарф, избегая смотреть на тут же замершего мужа, что сейчас сверлил его, Юри, своими льдистыми глазами излишне внимательно. От этого было немного неловко, но японец не отступил, продолжая, – Я бы хотел извиниться перед тобой, Виктор… — За что? — моментально вопросил тот безэмоциональным, бесцветным тоном – будто произнёс рандомное слово, пришедшее на ум. И, казалось бы, Никифоров сейчас такой же, как и его высказывание – спокойный, холодный и твёрдый… но это было в корне неверно. Российскую легенду изнутри рвали целые полчища разнообразных эмоций, что утихли лишь на время, но теперь снова пробирались к мозгу, заставляя его хотеть одновременно и стиснуть Юри в объятиях, и высказать ему всё своё негодование тем, что Кацуки вообще попал в такую ситуацию. Однако, кажется, Кацуки и сам понимал, что учудил – это отчётливо слышалось в его снова задрожавшем тембре. — За то, что я такая… ходячая катастрофа… — замялся на миг Юри, сжав ладони в красноречивом жесте. – Я имею в виду, мне стыдно, что всё так вышло, и я не должен был беспокоить тебя, заставлять переживать за себя. Я обещаю, что впредь постараюсь всё делать, как надо, и больше не причинять неудобств, да… П-прости меня, Виктор!.. А последние слова японец уже выкрикнул, сгибаясь в глубоком, уважительном поклоне, заставляя Никифорова так и застыть с шокированным выражением лица – глаза его были распахнуты, рот приоткрыт, а брови всё двигались к переносице, нависая над глазами, начисто выдавая его недовольство, даже оскорблённость таким жестом возлюбленного. Не теряя и секунды, он подался вперед, рывком хватаясь за плечи Кацуки и насильно выдирая его из этой унизительной позы. — Ты с ума сошёл или что?! — полыхающие красной искрой льдисто-голубые очи уставились в смятённое, даже чуть перепуганное лицо Юри с выражением истинного раздражения. — За что ты тут извиняешься? Ты – мой супруг! О каких тут неудобствах вообще идёт речь! Я должен переживать и беспокоиться за тебя, потому что я тебя люблю! Я не обязан быть равнодушным к твоим проблемам, только потому, что они выбивают меня из колеи, заруби себе это на носу! Конечно, Виктор понимал все эти заморочки японского менталитета с вечным страхом досаждать кому-либо, но, чёрт возьми, всему же должен быть предел!.. И вот это извинение в чёрте чём его натурально взбесило настолько, что он сжимал пальцы на плечах Юри так сильно, что заставлял того болезненно морщиться. Кацуки как-то сконфужено потупил взор, отрывисто хлюпая, втянул воздух в нос, а потом расслабился всем телом, и медленно, точно боясь спугнуть, положил свои руки на бока Никифорова, заставив того замереть и спустить с глаз внезапную пелену буйных эмоций. Виктор бывал вспыльчивым, особенно в таких ситуациях как эта – об этом Юри отлично помнил, потому и на миг не подумал осуждать супруга за негодующий всплеск, лишь прижался в объятии, прикрывая дрожащими веками покрасневшие от солёной влаги глаза. Успокаивал теплом и словно вмиг одеревеневшего русского, и себя, чувствуя как захват жёстких пальцев исчезает, а конечности Никифорова так же трепетно обнимают его в ответ. Российский фигурист выдохнул шумно – точно заставил себя этим стереть из своей головы весь этот непонятный диалог за последние мгновения, и притиснул к себе Юри сильнее, ладонями поглаживая его спину, всё ещё спрятанную за расстёгнутой мягкостью не очень жаркой куртки. В конце концов, поддержать друг друга сейчас, после минувшей опасности, было куда как правильнее, чем, находясь на взводе, пытаться выяснить отношения, провоцируя никому не нужный скандал… Они в этот миг могут дать друг другу много больше, просто заключив в объятия. — Если честно, то я испугался того, что произошло… — тихо произнёс Юри спустя минуту, пригреваясь в заботливых руках Виктора и, кажется, совсем не обращая внимание на то, что они оба ещё не до конца освободили себя от верхней одежды, - …и, на самом деле, очень сильно. Пока спасался бегством, думал лишь о том, что не должен позволить себе сдаться и дать себя поймать, и этот посыл наполнял меня, потому что перед глазами стояло твоё лицо и я… я очень боялся, что уже не смогу увидеть тебя снова. Я в тот момент очень остро понял то, насколько глубоко ты у меня в сердце, Вить, и… и я очень тебя люблю… обожаю до безумия, сильно… И мне жаль, что расстроил тебя… — Опять начинаешь, Кацудон? — будто бы и хмуро, но в тот же момент с проскальзывающей в голосе нежностью, мягко осадил Виктор. – Я уже говорил, что ты для меня – главный человек в жизни, и потому неудивительно то, что я был несколько… взбудоражен тем, что за тобой гонятся какие-то преступники. Но, чтобы ты знал, я ни на миг не пожалел о том, что ты позвонил мне в тот момент, и что я в итоге смог тебя забрать. Я никогда не жалел о том, что ты просишь у меня помощи, или что ты доставляешь мне, как ты говоришь, неприятности, Юри, потому что у нас теперь всё общее – включая проблемы и все неурядицы. Так что все дела, творящиеся с тобой, становятся моими. Если бы я не понимал этого и не был к этому готов, то ответил бы перед алтарём «нет», но я сказал «да», Юри. И не знаю, как там у японцев, но у русских это значит, что я теперь готов разделить с тобой всю свою жизнь, не мелочась на какие-то твои-мои проблемки. Глаза Никифорова горели решимостью, и у Кацуки не нашлось слов, чтобы что-то сказать. Он, лишь мелочно хлюпнув носом, повернул голову и холодными губами врезался в чужую щеку, оставляя мокрый след целомудренного поцелуя. — Виктор… с-спасибо. — Прошептал он сразу же после этого, прижимаясь своим лицом к его, чуть потираясь в жесте безоговорочного обожания. Виктор хихикнул на это – было несколько щекотно, а потом, заметив какой холодный кончик носа у Юри, что ткнулся ему в скулу, отстранился, с мягкой полуулыбкой воззряясь на супруга. — Ты холодный, даже несмотря на то, что всё ещё в теплой одежде. Знаешь, Кацудон, разденься, а я пока сделаю нам чая, а потом… если хочешь… — Виктор приблизился, нежно выдыхая в алое ушко, с улыбкой и осторожностью поглаживая чужую щеку, — … можем продолжить в постели. Японец будто бы даже зарделся. Напрягся своим жилистым, но от того не менее мягким и приятным на ощупь телом, чувствуя как руки Никифорова сползают ниже, обвивают интимно, даже сокровенно — со всей возможной лаской, явно сдерживаемой страстью и щемящей сердце любовью – истинное слияние эроса и агапэ в одном лишь жесте истинных сильных чувств, что бывают лишь раз в жизни… Как жаль, что Юри не мог ответить на это так, как следовало – ответной лаской — горячей, обжигающей, но от этого не менее аккуратной и хрупкой… он всё ещё слишком сильно был смятён, чересчур глубоко погружён в ту ситуацию, что с ним произошла, оттого знал, что не сможет удовлетворить Виктора и сполна насладиться близостью с ним. Юри стремился каждый их секс сделать незабываемым, но сегодня… наверное, он имеет право на перерыв. — Прости, но мне пока не хочется заниматься любовью. Нужно немного отойти от всего этого… - проговорил он чуть-чуть беспокойно, точно боялся, что обидит мужа отказом, а после и вовсе нервно кивнул самому себе с согласным видом, — … переварить, посверлить взглядом стену… Виктор и не собирался настаивать, прекрасно понимая, что Кацуки сегодня пережил огромный шок и чудовищный стресс, так что на его сбивчивые слова коротко, тихо и тепло засмеялся в чужое ушко, а позже и вовсе посадил на чувствительную кожу тающий, нежный поцелуй. Главное для Никифорова сейчас было эмоциональное спокойствие супруга, которое он был готов оберегать как только возможно. — Хорошо, Кацудон, как скажешь, — кивнул российский фигурист, отстраняясь и плавным оглаживающим движением, проезжаясь по телу Юри, убрал руки, даруя японцу свободу, – в следующий раз — так в следующий… А сегодня тогда давай просто пообнимаемся, ладно? Ляжем вместе, закутаемся в одеяло и я, обещаю, не выпущу тебя из рук до самого рассвета. — Звучит заманчиво… — стягивая уже начавшую душить своим теплом куртку, прокомментировал Юри, заставляя на губах расцвести неловкую, но искреннюю улыбку. Виктор, заметив, как та украшает лицо его обожаемого мужа, кажется, и сам воодушевился – взгляд заблестел, стал более живым, щёки подрумянились, и рот шире растянулся, подбрасывая уголки губ вверх. Виктор больше не собирался ждать! — Ну, раз так, то ты приводи себя в порядок, а я пока проставлю чайник! — только проинформировав радостным голосом, Никифоров тут же, не снимая пальто, помчался в кухню, где спустя секунду начала щёлкать электрической зажигалкой газовая плита. Юри, оставшись совсем один в прихожей, позволил себе отпустить короткий смешок – эта нетерпеливость Виктора всегда казалась ему умилительной. *** Пузатый чайник вскипел быстро, и уже спустя пару мгновений Виктор, разлив по чашкам воду, приготовил ароматный и терпкий чёрный чай, исходящий облаками белёсого пара. Немного подумав, Никифоров залез в холодильник и извлёк оттуда початую бутылку рома – пожалуй, Юри сегодня действительно пережил многое, и ему требовалось хорошенько успокоиться... Без зазрения совести щедро налив в кружку Кацуки алкоголя, Виктор замер, сканируя взглядом бутылку, а потом, едва нахмурившись, точно шёл наперекор уговору с самим собой, добавил ром и в свой напиток. Ведь Никифорову, как-никак, тоже требовалась небольшая реабилитация – не каждый день его возлюбленный оказывался на краю пропасти и не каждый раз сердце ледяного короля России отказывалось биться от одной только пугающей мысли о том, что бы было с Юри, если бы он не успел… Добавив помимо алкоголя дольки сочного лимона и пару ложек сахарного песка, фигурист сразу поспешил дать отведать чай раздевшемуся и умывшемуся Юри, который прошёл на кухню. Японец благодарно принял свою порцию напитка, но, лишь отпив жидкости, вскинул брови и кинул удивлённый взгляд на своего тренера-супруга. Виктор только покачал головой и одними губами прошептал «пей», после чего Кацуки, уже не думая о том, что планировал на время тренировок отказаться от спиртного вообще в любом виде, снова припал ртом к обжигающей, во всех смыслах, жидкости, чувствуя непревзойдённый аромат и сладкую терпкость фруктовых ноток. Это было довольно-таки… вкусно. А Юри и не знал, что Витя может такое сделать с обычным чёрным чаем… это стало для Кацуки практически открытием. В общем, чашки обоих быстро опустели, а на языке призраком остался пряный вкус горячего напитка. Виктор собрал посуду, отправляя её в посудомоечную машину. Согнулся чуть над дисплеем, давая технике команды нажатием кнопок, как неожиданно почувствовал чужие руки, с силой обнявшие его поперек живота. Прикосновение было практически болезненным и заставило русского вздрогнуть в первое мгновение. Для Юри так подкрадываться сзади и жать в своих конечностях кого-бы то ни было – нетипично и совсем не свойственно, так что этот жест не мог не насторожить Виктора. Никак иначе эти объятия значили, что его мальчик всё ещё не пришёл в себя после глубоких потрясений. Никифоров выпрямился, встал вертикально, и в тот же момент почувствовал чужой лоб, упирающийся ровно между лопаток. Руки Юри плотнее стиснули мужчину, едва ли не заставив того позорно икнуть, а голова потёрлась о спину супруга, наэлектризовывая чёрные волосы об мягкий светлый свитер. — Я совсем забыл и не спросил тебя… — начал Кацуки, и к облегчению российского фигуриста, голос мужа не звучал надломленным или потерянным – скорее наоборот, эмоционально приподнятым. В голове Виктора короткой стежкой мелькнула мысль, что причина этому – начавший действовать алкоголь, скромно разбавленный чаем, но подобную идею Никифоров сразу же отогнал от себя – Юри не мог опьянеть так скоро с такого малого количества. Значит эта тёплая улыбка на губах, что ткнулись в позвонки лёгким поцелуем сквозь ткань – собственная. От этого даже дыхание перехватило. — Вить, ты же ездил посмотреть отель, куда мы хотели заселиться, так что там с ним?.. — Ничего. — Выдохнул русский, чувствуя, как волны беспокойства понемногу оседают внутри. — Я приехал, нашёл менеджера, она только-только начала делать расчёт нужной суммы, как тут ты набрал мне, а дальше уже было не до отеля… …Кажется, говорить такое было ошибкой, потому что пальцы Юри сконфуженно сжались в кулаки, собирая кофту Никифорова, стягивая её, а сам Кацуки после пары секунд тяжёлого молчания выдал хриплое, полузадушенное «прости», после чего порвался разжать кольцо рук, выпуская супруга. Только вот не успел — Виктор, осознав, как прозвучало выговоренное, сжал внешнюю сторону ладоней Кацуки своими, припечатывая кисти японца к себе и не давая им соскользнуть со своего тела. — Э-эй, Юрик! — заявил он, повышая голос, и повернул голову, насколько это было возможно, краешком глаза улавливая лицо Кацуки, которого, кажется, новое обращение несколько смутило. — Я уже говорил, что ты не виноват! Так что прекрати чувствовать себя сконфужено, а то я серьёзно на тебя обижусь. Да и к тому же, когда я вдруг поднялся с места и пошёл на выход, у этой женщины было такое забавное лицо!.. Аха-хах! Буду вспоминать его, когда будет плохое настроение!.. – Не выдержав всплывшей перед глазами картинки изумлённой физиономии работницы, русский отпустил смешок, за что тут же получил мелкий, но практически безболезненный тычок в рёбра – крохотное предупреждение от Юри. Никифоров завозился, разворачиваясь в кольце рук, и с искренним обожанием облюбовал взглядом чуть нахмурившиеся брови Кацуки, который поджав губы, сверлил его каким-то ревнивым взглядом. Виктор поспешил продолжить: — …Но не чаще, чем твоё личико, моё золотце! Кацуки прыснул на это, вмиг ломая выстроенную маску, и, забыв обо всех барьерах, прижался к Виктору, устраивая свою голову у него на плече, вдыхая чувственный аромат платиновых волос. — Тогда уж твоё серебро, Витенька. — Проинформировал он, поднимая руки чуть выше, ведя ими по бокам мужчины. — Это пока серебро, Юри, только пока… — ответил тренер, наслаждаясь близостью и, прикрыв глаза, зарылся своей ладонью в жёсткие пряди Кацуки, движением кончиков пальцев массируя чужой затылок. И было тепло, уютно, превосходно: они обнимали друг друга, гладили, проявляли всю свою сложную любовь, согревая друг друга на кухне огромной квартиры, за окнами которой бушевал жестокий декабрьский ветер неприветливой России… И можно было бы расслабиться, но Никифоров, наоборот, с каждой секундой только больше начинал нервничать, что проявлялось в его внезапно погрубевших движениях и забегавших глазных яблоках под закрытыми веками. Юри почувствовал перемены в супруге, однако он совсем не знал о том, что было причиной такому состоянию возлюбленного… тот по пути домой, ещё в холодном такси, начал задумываться о глобальных вещах и необходимых переменах в их, семьи Никифоров-Кацуки, жизни. Виктор, выдыхая тяжело, решил, что сейчас, наконец, нашёл идеальный момент для огласки принятого им решения относительно общего будущего. Конечно, была вероятность, что Юри это решение оспорит, но не предложить его российский фигурист не мог, особенно в связи с последними событиями, перевернувшими их тихие будни с ног на голову. – Кстати, я тут подумал, — начал Виктор, аккуратно и несколько медлительно подбирая слова, — …знаешь, может быть нам следует вернуться в Японию? — Что? — воскликнул Кацуки шокировано, удивлённо распахивая свои карие глаза. Он, проскользив своим ухом по уху Виктора, немного повернул голову – точно хотел немедленно заглянуть в чужое лицо, но немного забыл, что положение для подобного не самое удобное. Однако уже спустя мгновение переполошённый Юри успокоился, мысленно понимая, что, скорее всего, Виктор имел в виду не совсем то, о чём японец подумал. Потому, отпустив неловкий смешок, Кацуки с хлипкой неуверенной улыбкой заговорил снова: — А-а... ты подразумеваешь снова погостить там? Можно, в принципе, но мы же почти только что приехали и… — Нет. — Прервал Никифоров супруга, и голос его прозвучал настолько же уверено насколько и осторожно требовательно. – Я имел ввиду переехать туда и жить там постоянно. Вместе. Денег хватит, чтобы не стеснять твоих родителей — купим неподалеку свой домик, во дворе которого будет японский сад или что-то вроде… с видом на океан, обязательно! И недалеко от спортивного комплекса, чтобы можно было не отрываться от тренировок… – мечтательно протянул мужчина, от переизбытка эмоций вжимая руку в поясницу Юри сильнее, чем заставил того буквально прилипнуть животом к себе. — Но…— неуверенно возразил Юри, недоумевая и чувствуя, как дискомфортно становится в заботливых руках Виктора – тот, переживая положительный эмоциональный всплеск, обнимался как настоящий русский медведь – едва не ломая кости. Это заставило японца занервничать снова, — …но наш дом здесь, в Петербурге!.. Никифоров будто бы и не сразу расслышал это, выстраивая в голове воздушные замки счастливого совместного будущего… но когда всё-таки до него дошёл смысл слов супруга, он немного грустно улыбнулся и ослабил хватку, позволяя мужу отодвинуться на такое расстояние, с которого они могли бы посмотреть друг на друга, при этом не разрывая объятий. Юри ожидаемо отпрянул. На его полыхающем лице совсем не по-азиатски крупные глаза, расширенные от недоумения, смотрелись до умиления прекрасно, а приоткрытый рот так и манил припечатать себя поцелуем… но Виктор молниеносно отогнал желание, и лишь доверительно да немного печально заглянул в раскосые очи, в который раз понимая, что безвозвратно в них потерялся. — Юри, — начал Никифоров, приподняв одну руку и уместив ладонь на розоватой щеке японца. Тот прикосновения не смутился, но и не отреагировал положительно – просто ждал следующих слов, — я очень сильно хотел показать тебе то, насколько красива моя страна… но, боюсь, она к этому ещё не готова. С тем отношением к однополым парам, что сейчас существует в обществе, нам попросту опасно оставаться тут, потому что те уроды, что гоняли тебя сегодня по городу – не единственные, кто будут пытаться как-то нам навредить. Это грустно, но это так. И я не хочу рисковать тобой… рисковать нами. — Но… но ты же любишь быть здесь, Виктор! – Кацуки вскрикнул неожиданно даже для самого себя. В какой-то момент чувства просто взяли вверх, а непонимание, масленой жидкостью объявшее мозг, бесило, заставляя нервничать. В голове Юри, точно на бешеных американских горках, кружили мысли и вопросы, затапливаемые талой водой негодования. Разве они приехали в Россию не потому, что тут Виктор чувствовал себя лучше, чем на Кюсю? Разве бесполезным был поступок Юри, когда он один, втайне от супруга, ездил покупать билеты в аэропорт? Разве они оба должны страдать и отказывать себе жить там, где хочется, лишь потому, что кучка каких-то неадекватных людей не может принять их отношений?.. Внутри всё пульсировало, и раздражение уже было готово перекинуться на Виктора в самой своей уничтожающей форме. Хотелось заорать: «Дурак! Не будь слабым, когда я с тобой! Вместе мы всё вынесем!», или что-то вроде: «Не распускай нюни, мы сильные для того, чтобы просто заткнуть неугомонные рты!», а можно ещё было вдарить ему по голове воспитательным подзатыльником… Но все эти пышущие желчью и разочарованным негодованием идеи потухли моментально, как огонёк под крышкой, стоило только Виктору со всей чистотой и искренностью, не утаивая за душой и крупинки чего-то другого, выдать тихое и одновременно громкое признание: — Тебя я люблю больше. Просто отлично!.. Юри соврал бы, если бы сказал, что ему не польстило то, что любовь к нему в русском пересилила любовь к родине, но… он немного не такого ответа ожидал. В конце концов, Кацуки хотел не тешить своё эго, а не позволить Виктору растоптать самого себя. Никифоров сознательно собирался идти на жертвы, в ущерб себе, из-за каких-то безымянных гомофобных идиотов. Разве эти самые идиоты не этого же добиваются? Нельзя им уступать! Это же уже дело принципа!.. — Пусть так, но разве это правильно — навсегда покидать родное тебе место просто потому, что кто-то этого хочет? – жарко возразил Кацуки, выдерживая зрительный контакт. — Разве мы не должны бороться? Мы оба решились на серьёзный шаг с этим переездом, а ты теперь хочешь всё это просто аннулировать – сбежать?.. – Тут голос Юри чуть дрогнул, и японец отчётливо почувствовал, что к самым слёзным мешочкам снова подкатила солёная влага, а нос предательски засвербел. Лицо Виктора напротив – удивлённое такими откровениями, только сбивало с толку, и Кацуки затараторил быстрее, надеясь успеть высказать всё до того, как просто позорно разревётся от обиды. – И я на самом деле не против того, чтобы уехать - скучаю по Японии, но, чёрт возьми, я не хочу, чтобы ты снова хандрил по России у нас на Кюсю, потому что мне на это больно смотреть! Я хочу, чтобы ты был счастлив, хочу видеть твою улыбку всегда, а не только когда ты смотришь на меня! Подумай хорошенько: отказаться от своей страны навсегда – это чудовищный шаг, Виктор!.. Стоило вырваться последнему звуку из горла, как по щекам Юри заскользила первая, но далеко не единственная слеза. Выдерживать зрительный контакт стало невыносимо, и азиат, порывисто поднеся собственные кулаки к лицу, принялся ожесточённо, даже с какой-то злостью, тереть собственные глаза докрасна, пытаясь ликвидировать с себя позорную воду. И этот вид потерянного, злящегося на несправедливость Юри как-то совсем внезапно пролёг щемящей сердце виной и нежностью в груди русского. Никифоров несмело потянул руку выше, и аккуратно, точно касался самой ценной вазы в истории человечества, провёл ладонью по голове, погладив японца, заходящегося тихим плаксивым негодованием. — Кто сказал, что я отказываюсь навсегда? – С лёгкой, но вымученной полуулыбкой отозвался Виктор, замечая как Юри замирает, закрывая кулаками собственное лицо. — Мы будем прилетать сюда время от времени – на каникулы, соревнования, даже комплексные тренировки, которые Яков растягивает на недели… да даже если просто захочется мороза! Это не проблема! И тебе не нужно беспокоиться о моей хандре. Если бы я знал изначально, что ты так сильно переживаешь об этом, то не подавал бы виду… — Это не то, чего я хочу! – сорванным всхлипом крикнул Кацуки, и Виктор поспешил исправиться, обе руки укладывая на подрагивающие плечи возлюбленного и чуть сжимая их. — Прости-прости, не так выразился! Я хотел сказать, что со мной всё равно всё будет в порядке, хоть в Петербурге, хоть в Хасецу!.. – говорил Виктор, стараясь подбавить в голос больше непринуждённых ноток. — А вообще, есть даже такая русская пословица: «С милым и в шалаше рай», знаешь, что значит? — Нет… — спустя долгих две секунды после вопроса, ответил Кацуки, звучно хлюпнув носом. Никифоров улыбнулся, и чисто машинально, на фоне первоочередных мыслей, попытался вспомнить, куда убрал коробку с одноразовыми платочками. — Она значит, что лучшее место для меня то, где есть ты, и мне плевать, что за место это будет – Япония, Россия… да хоть Зимбабве какое-нибудь. Самое главное, что ты будешь со мной, остальное не имеет никакого значения! – Проговорив это, Виктор потянулся конечностями к кулакам, всё ещё закрывающим лицо Кацуки, и мягко заключив их в свою хватку, заставил Юри отстранить руки от своего текущего влагой лица. На русского мужчину тут же воззрился насупленный японец с немного обиженным видом, взгляд которого, однако, стал куда более благосклонным под неровным изломом бровей, хотя и был всё ещё затянут туманом. Никифоров, чувствуя, как внутри все идёт неясной судорогой, отпустил руки Юри и взял его лицо в ладони, чуть приближая к себе, рассматривая влажную кожу, покрасневшие белки глаз и мокрые длинные ресницы с таким благоговением, точно ювелир – своё самое лучшее драгоценное творение. — Я не перестаю восхищаться тобой, Юри, не перестаю с каждым днём влюбляться в тебя всё сильнее… Ты умный, сильный, красивый, а теперь выясняется, что ещё и смелый - куда смелее меня, и готовый стоять на своём до последнего!.. Я сражён тобой в самое сердце, Кацудон, и, клянусь, буду следовать за тобой до самой смерти и прислушиваться к тебе… Но, прошу, давай эту проблему с несоответствием нашей любви общепринятым нормам просто оставим. Ни я, ни ты не готовы к подобной борьбе, и, к тому же, у нас уже есть место, где нас принимают и такими, какие мы есть, где нас любят, Юри, несмотря ни на что. Именно это место и есть наш дом, а вовсе не то, где кто-то просто-напросто родился. Каждый невесомый скачок интонации, каждое слово било куда-то в сердце Юри. Виктор говорил так, что не слушать его было невозможно, а смотрел так, что нельзя было оторвать от него своего взгляда. Кацуки дрожал, заходился отбойным молотком в неясной трясучке, переживая сейчас, кажется, пик своих эмоций… — В-вик… — его не хватило даже на имя, произносимое хриплым и в тот же миг мелодичным голосом. Никифоров усмехнулся тепло и мягко поддался вперед, находя своим ртом просоленные слезами губы Юри. Причмокнул влажно, потирая нежную мягкость чужих уст своими, а после, подразнив едва, взял глубже, открывая рот, вынуждая и Кацуки сделать это – впустить его, открыться, прикрыть глаза и, тая в ощущениях, ответить на поцелуй, пропуская чужой юркий язык в свой рот. Они самозабвенно целовались около пары минут – захлёбывались друг другом, накренялись то в одну то в другую сторону, за секунду жадно хватая воздух ртами, снова позволяли унести себя безумной эйфорической карусели, от которой кругом шла голова, а всё внизу живота стягивало сладостным предвкушением. …Впрочем, они не дали зайти себе дальше. Лишь замаячило на границе неуместное сейчас возбуждение – расцепились, напоследок не удержавшись от целой серии невинных, чмокающих поцелуев в губы друг друга – те всегда ощущались как наркотик, и сотни их, оставленных на покрасневших устах, казалось недостаточной. – Я вижу, что ты уже принял решение. — Позволяя себе искреннюю тёплую улыбку, произнёс Юри, когда они всё же отстранились от лиц друг друга, но всё ещё продолжали нежно удерживать друг друга во взаимных объятиях. — Не скажу, что одобряю его полностью, но я рад перспективе вернуться в Хасецу. Только давай ещё немного побудем здесь? Недели две?.. Мы ещё не все достопримечательности осмотрели, и я, если честно, пока не хочу уезжать. Виктор с готовностью кивнул, его блестевший радостной искрой взор грел Кацуки сильнее, чем пряный чай изнутри. Никифоров выглядел довольным и счастливым, несмотря на то, что сам предложил покинуть Россию и, может быть, это и не правильно, но Юри удовлетворился таким положением дел – в эмоциях супруга не было и капли потаённой лжи, а значит, и не было причин для беспокойства. Кажется, Кацуки был готов удовлетвориться, вообще, чем угодно, лишь бы Виктор при этом был весел и доволен. Всё же… кажется, не один Виктор сражён любовью в самое сердце… — Как скажешь, Кацудон, спешить не будем!.. — Кивнул Никифоров, и, не удерживая рук, принялся чуть поглаживать ими тело Юри. — …И я, пожалуй, все же позвоню в тот отель и забронирую места… И.. О! А потом можно с Юрио смотаться в Москву – он берёт у Якова недельные выходные – поедем с ним, там остановимся где-нибудь в гостинице, погуляем по столице… и лишь потом в Японию! Как тебе, м? — Замечательно! — Просиял Кацуки. Такая совместная программа проведения не могла не радовать его — в конце концов, это целая куча времени рядом с Виктором! И они смогут сходить на экскурсии… и потренироваться тоже!.. Кажется, для Юри это было едва ли не лучшим способом для того, чтобы привести себя в чувство и немного заглушить неприятные воспоминания о произошедшем сегодня…. Серьёзно, это какой-то сумасшедший день! Он никогда ещё не скакал так резко с одной эмоции на другую, точно слабый духом тинэйджер, разрываемый противоречиями и бушующими гормонами. Это было странно и прекрасно в одно и то же время! Час назад он рыдал в машине от дикого пережитого шока, ещё чуть раньше — прощался с жизнью, сотрясаясь от осознания того, что забытый грязный двор станет его могилой… а теперь вот: смеется неловко, улыбается любимому мужчине и чувствует, как в брюхе порхает целая куча бабочек… Определённо точно ему просто необходим визит к психологу! Может это акклиматизация так сказывается? Или своеобразное привыкание к новому месту?.. Или он просто потерянный в чувствах двадцатичетырёхлетний парень, по уши влюбленный в живую легенду фигурного катания, что сейчас нахально елозит своими шаловливыми пальцами по его пояснице и смеётся, не стесняясь своего разношенного свитера и старого пятна на брюках. Эти контрасты в ощущениях, контрасты в образах – Виктор на льду всегда был образцом аккуратности и стиля, или же контраст розового стекла с чёрной, воющей реальностью… все они вместе, скручиваясь в бушующее торнадо, что засасывает в себя японца, заставляют его чувствовать себя живым… и счастливым, и грустным, и напуганным, и радостным, и немного разозлённым, и дружелюбным настолько, что хочется обнять каждого!.. Всё так дико, смутно… но оттого и притягательно! И Юри знает: это никуда не денется, даже если они с Виктором уедут к чёрту на рога – это всегда будет с ним, а значит это – и есть их истинный дом. Дом, в котором Юри Кацуки и Виктор Никифоров просто могут быть самими собой. — Что ж, тогда с этого момента относись к нашему пребыванию здесь, как к отпуску в России! – ободряюще, в своей привычно задорной манере, выдал русский и тут же вскинул обе руки вверх, заблестев глазами сильнее, и рот совсем уж неприлично выгнул, поднимая уголки губ. Точно ребенок, которого обещали отвезти в Диснейленд. — Ух, жду не дождусь этих каникул! В отеле будем катать на пустом катке, а потом вместе в сауну!.. Я буду тебя там шлёпать веником, а потом на мороз — в снег! Вот! А в Москве опробуем канатную дорогу на Воробьёвых Горах! Всегда мечтал туда попасть, а в одиночку было не то!.. Но теперь-то! У-ух, сколько у меня с тобой возможностей, Кацудон! В зрачках, кажется, действительно поселились звёзды, затмевая голубую радужку, и Никифоров, не теряя настроя, обрушился всей верхней частью своего тела на Кацуки, обнимая его снова крепко, импульсивно, точно огромную подушку, в которую хотелось зарыться и лицом и всем туловищем в принципе. — Ох, ты такой глупышка, Виктор… — улыбнулся Юри, чувствуя как его немного качают из стороны в сторону от переизбытка чувств, точно ребёнка, а потом, поддаваясь теплу, расходящемуся от сердца, он сам неловко заключил супруга в кольцо рук покрепче и признался интимно, перед этим чувственно подув в чужое ушко. — Я люблю тебя. — И я тебя… - ответил моментально Виктор, повернув голову. Он снова опустил губы на щеку Кацуки и потянулся к чужим устам дорожкой лёгких невесомых поцелуев… да так и не успел добраться до конечного пункта. Сбоку призывно и оглушительно гавкнули, а после незамеченный нарушитель спокойствия, которому совсем не спалось, встал на задние лапы, в свою любимую позу – передними при этом упираясь в бок Виктора и Юри. Кудрявый пушистый хвост замахал бешено, а собака, выпустив язык, дышла громко, поглядывая на хозяев с ожиданием того, когда те начнут чесать за её ушком, — …и Маккачин тоже тебя любит, Юри! – Засмеялся Виктор, всё же трепля питомца по мягкой шёрстке, а потом едва не подпрыгнул на месте, засуетившись. — О, кстати, его же нужно покормить!.. И только вспомнив об этом, русский засуетился, выпуская возлюбленного из объятий и принимаясь срочно-обморочно, ополаскивать миску и насыпать туда свежий корм. Юри, наблюдая за метаниями мужа, не сдерживался от воздушных смешков – такой балет на льду в условиях просторной кухни ему очень даже нравился, учитывая, что его исполнитель — пятикратный чемпион мира!.. Оп, и пёс случайно кувыркнул миску с водой прямо у ног Виктора. Оп! — и тому приходится перескакивать с одного сухого края на другой — тройной аксель, произвольная программа!.. Без розовых спасительных стёкол страшно. И Юри, чувствуя, как понемногу вытекает из него жизнь, сжимается плотнее в скомканный клубок. Он – жалкий человек, неспособный бороться в одиночку. Его тело дрожит, заходится в уродливых судорогах, и крика не сдержать от боли – он просит помощи в неизвестных молитвах, завывая в пугающую тьму, жмурится от стеклянной крошки, которая, кажется, режет нервы где-то за глазными яблоками, дырявит их самих, изничтожая радужку и зрачок, протыкает насквозь. Слёзные мешочки лопнули давным-давно – теперь лишь кровь струится по лицу и вытекает из него – осколки впивались, куда только можно, и неосознанно зажимая раны до побелевших синяков на скулах, Кацуки вдавливал собственные кулаки в очи и брови, закрываясь от черноты, спасение от которой было в утраченных иллюзиях. Он знает, что не справится с пустотой, медленно обгладывающей его со всех сторон – проникающей под одежду, под кожу, под кости, вглубь, к сердцу и лёгким, к переворачивающемуся от спазмов желудку, и кишкам, что крутит в боли. Он знал, что спасения искать больше негде… Это всё. Когда неожиданно руки Кацуки кто-то нежно и бережно сжимает вокруг запястий, он пугается. Вскидывается резко, подаваясь инерции, едва не валится на спину, во все глаза рассматривая человека перед собой, так вероломно вторгшегося в его личное пространство. Это был Виктор. Такой же измученный и утомлённый, как и Юри – потерянный и совсем немного умирающий. Кажется, его очки тоже сломались. Лицо живой легенды, привычно красивое и ухоженное, сейчас подобно лицу Кацуки – изранено осколками, изрезано стёклами – полоса поперек носа, на скулах – кровоточащие раны, и прекрасные голубые глаза… уничтожены бушующей пустотой. С них капает кровь, и, кажется, правым Никифоров вообще ничего не видит, но, несмотря на это, несмотря на боль и увечья… он улыбается чисто, светло и трепетно. Не отпуская рук Юри, тянет японца на себя, заставляя подняться, вырваться из зыбкого страха. И как только Кацуки принимает вертикальное положение, Никифоров аккуратно, интимно обнимает его, невзирая на ревущую тьму над их головами, висящую дамокловым мечом, не слушая её взбешенного рёва и не обращая внимание на то, как она клубится вокруг, уплотняется, собирается во что-то огромное, готовясь напасть на них, как прыгучая рысь на лёгкую добычу. Юри и Виктор просто держат друг друга в кольце рук, отчётливо понимая, что прямо сейчас они будут уничтожены тёмным нечто, уже взвившемся ввысь и пикирующем на них диким огромным соколом… Всё, что в последние секунды успевают сделать супруги – так это плотнее прижаться друг к другу и зажмуриться. Удар! И это всё. …и…это…всё? Но Юри же чувствует, как заполошно бьётся его сердце в груди, слышит, как то же самое делает сердце Виктора по соседству – их разделяет только две грудные клетки и тонкий пласт мышц. Они же, вроде бы, должны быть уничтожены… Но почему тогда?.. Кацуки всё же открывает глаза, и те совсем-совсем не жгут болью. И тело не ломается под тяжестью нависающей над ними пустоты. Вокруг них с Виктором свет, а тьма пугливым пищащим отродьем скатывается в несуразные тугие, но всё равно распадающиеся шары – убегает подальше, шипит агрессивно, но совсем не нападает – наоборот, пятится медленно, порыкивает, и, в конечном итоге, просто позорно сбегает, оставляя супругов один на один. Юри, выходя из замешательства, понимает, что Виктор совсем не шевелится в его руках – дышит – да, но стоит смирно, как солдатик, так на него не похоже… и Кацуки, чувствуя, как неясный страх нарастает в груди, отстраняется рывком, и видит улыбающегося возлюбленного, лицо которого снова стало чистым, а бельмо на правом глазу исчезло, возвращая мужчине привычный идеальный вид… но что больше всего удивляет Юри, так это то, что странное свечение, окутывающие их, исходит от…них самих… и это странно, жутко странно, но вовсе не плохо. Кажется, вдвоём они справились с тьмой? — Нам больше не нужны розовые очки, — говорит внезапно Виктор, подступая ближе, — теперь мы сами можем справляться с неприглядной реальностью. Менять её всегда лучше, чем просто прятаться от неё, правда? И Юри не совсем понимает, что это значит, и не совсем чётко представляет, где он, вообще, находится – это сон или мысли? А может всё и сразу? Чья-то глупая метафора?.. Но, несмотря на толпы вопросов и некую обеспокоенность, он отчётливо осознает одну очень важную вещь, приносящую ему колоссальное спокойствие и терпкое удовлетворение: теперь у них с Виктором точно всё будет хорошо. Всегда. А потому Кацуки ничего не отвечает – лишь улыбается тепло, чувствуя как ненужные слёзы – на сей раз радости, скатываются по розовым щекам, и, не терпя и секунды, мягко накрывает губы возлюбленного своими, собираясь сквозь поцелуй поделиться с ним светлым счастьем – одним на двоих.

КОНЕЦ