I want to hear

      Бывало ли у вас такое хорошее настроение, что хочется бегать, прыгать, орать нечто невразумительное, упасть в эхоцветы или родной снег Сноудина и с глупой улыбкой рассматривать разноцветные искусственные звёзды?       Уже третью неделю к ряду Санса не беспокоили ночные кошмары, он, наконец, смог спокойно выспаться, даже круги под его глазницами стали меньше и светлее. К тому же, странной логике мироздания показалось, что ленивым костям было этого мало и оно устроило всё так, что с последнего большого сброса человек не приходил уже очень давно. Любому другому монстру это могло бы показаться дурным знаком, затишьем перед бурей и прочей чепухой, но Санс предпочитал не думать об этом. Он решал проблемы тогда, когда они появлялись, и поэтому сейчас он просто радовался жизни.       Искусственный свет от фонарей стал заметно тусклее и теперь Сноудин освещался в основном светом из окон домов и разноцветными гирляндами на некоторых из них. Это означало, что уже ночь.       Предусмотрительно отчистив её магией от снега, Санс стоял на плоской крыше чьего-то дома. Стоял с широко расставленными ногами и по обыкновению засунутыми в карманы толстовки костлявыми руками. Из плеера через наушники, спрятанными под капюшоном, в Санса лилась спокойная, но ритмичная музыка.       Сильная доля и Санс с прыжком соединяет ноги, выжидает пару мгновений, широко шагает вперёд, вытаскивая поочерёдно руки. Плавными, но быстрыми движениями перемещается влево и на шаг назад, очерчивая в воздухе руками угловатые фигуры. Перепрыгивает с одной ноги на другую, раскачивается, плавно разворачивается на сто восемьдесят. Сгибается в спине, затем резко выпрыгивает назад, опираясь на руку, на несколько сладостных мгновений зависает в воздухе и падает чётко на обе ступни, возвращаясь в вертикальное положение.       Санс никогда не репетировал движения заранее, как это делал Папайрус, подолгу крутясь возле большого зеркала в гостиной. Да и зачем? Великому Папайрусу это необходимо, чтобы побеждать в различных батлах и поддерживать свой статус в обществе. А про Санса и так все знают, что он не танцует и нет смысла менять это. К тому же, он не хочет случайно превзойти своего любимого младшего бро.       Он танцевал крайне редко и, в основном, чтобы выплеснуть лишнюю магическую энергию. Вот и сейчас он себе в подмогу призывает несколько бластеров Гастера и кучу различных костей, окрашивая ближайшее пространство в насыщенный голубой цвет. Его руки и глазница полыхают магией, она оставляет длинный шлейф за собой, что превращает танец скелета в удивительной красоты зрелище. Движения его рук и тела быстрые, но плавные, резкие, но уверенные и первый раз за сотню временных линий его широкая улыбка искренняя и беспричинная.       Санс делает ещё несколько невероятных движений, лучи бластеров разрывают высь, кости градом сыпятся на плоскую крышу и за её пределы. А он с глухим стуком падает на твёрдую поверхность, раскинув руки в стороны, тяжело дышит и тихо смеётся.       Упс. Кажется, он немного забылся. Хозяева дома не могли не услышать бомбардировку крыши и не заметить нечто синее и светящееся, проносящееся за окнами.       — Неплохо было бы свалить…       Восстановив дыхание, скелет поднялся на ноги, отряхнулся, повесил наушники на шею, поправил капюшон. Снизу послышались неразборчивые звуки. Похоже, хозяева дома решили-таки выйти и накостылять нарушителю спокойствия. Что ж… Санс хмыкнул. Пара секунд ушла на сбор необходимой для телепортации энергии, ещё секунда — и Санс уже в своей уютной комнате. Стянув капюшон, он аккуратно снял потрёпанные жизнью наушники, выключил плеер и засунул их в дальний угол тумбочки. Только он хотел переобуться в свои домашние, растоптанные тапочки, как услышал какой-то шум на первом этаже. Папайрус что, ещё не спит? Время-то уже давно не детское. Стараясь сделать лицо как можно более непринуждённым и заспанным, низкий скелет направился вниз, к источнику шума.       В гостиной было почти темно. Свет исходил лишь от тусклого настенного ночника над диваном, да из окна от вечно включённой гирлянды, обвивающей входную дверь в обитель скелебратьев. В этом сумраке можно было различить только очертания дивана, телевизора, другой мебели и, кажется, только вошедшего в дом Папайруса.       — Чё не спишь, бро? — голос Санса звучал предательски бодро и громко в этой ночной тишине.       Не смотря на окружающий их сумрак, Санс заметил в выражении лица брата решительность сделать что-то во что бы то ни стало.       — Санс, иди сюда, — проигнорировав вопрос, Папайрус подошёл к дивану и, усевшись, подождал, пока брат спустится и тоже усядется. Некоторое время он сосредоточенно молчал, словно подбирая слова, затем его лицо смягчилось.       — Скоро ежегодный Мета-фестиваль… И я просто не могу проиграть Андайн и Альфис!       — Да, я помню, Папс, ты мне ещё месяц назад все мои несуществующие уши прожужжал.       — Санс! Я серьёзно! Мне нужен партнёр. — Папайрус чуть нахмурился. — Сегодня объявили, что участвовать в конкурсе соло будет нельзя.       — Оу, ну раз ты просишь, бро, — низкий скелет развёл руками, поднимаясь с дивана. Папайрус просиял, подумав, что брат действительно согласится. — Я спрошу у Гриллби, у вас, вроде, похожие стили.       — Что? — дошло до младшего последнее предложение. Он подскочил с дивана, развернул брата лицом к себе. — Я не об этом, Санс! Я хочу чтобы ты был моим партнёром!       — Блин, Папс! — низкий скелет передёрнулся, скинув руки брата с плеч. Он надеялся, что до этого не дойдёт снова. — Я думал мы это уже давно обсудили! Я не тан…       — Да ладно, брат! — Папайрус всплеснул руками. — Я же всё прекрасно видел!       Он замер, осознав, что сказал то, что пока говорить не собирался и, опасливо косясь на брата, ждал его реакции.       — Видел, да? — Словно бы у самого себя спросил Санс, натягивая капюшон на голову и почти полностью скрывая при этом лицо рукой, но Папайрус успел заметить, как бывшие до того яркими огоньки в его глазницах пропали. Он медленно развернулся и зашагал к лестнице.       — Санс… Санс, подожди! — Папайрус обогнал брата, аккуратно взял его за плечи, присел, чтобы поравняться с его лицом и заглянуть в него. Ещё несколько секунд он пристально глядел в потемневшие глазницы, подбирал слова. — Почему ты не танцуешь? Скажи мне.       Но Санс лишь сильнее сжал зубы и напрягся всем телом, раздумывая, стоит ли говорить. Ещё ни в одной временной линии он этого не делал, впрочем, как и не попадался на танцах. Если он скажет, есть риск, что всё пойдёт не так… И всё же… Он вздыхает. Если последствия этого выбора будут ужасными, Санс уже действительно никогда не будет танцевать. Он просто не сможет.       — Потому что я слишком сильно люблю тебя, Папайрус, — завсегдатая улыбка на лице Санса на мгновение стала такой искренней, а огоньки в глазницах заблестели от облегчения, словно груз, давивший на него всё это время, вдруг исчез, но через секунду эти эмоции сменились лёгкой грустью и тревогой в ожидании реакции брата.       Папайрус, не ожидавший такого ответа, пытался понять, как это связано с нежеланием брата веселиться и танцевать со всеми, для всех. Или хотя бы для него одного.       — Я тоже очень люблю тебя, брат, — Папайрус заметил, как на этих словах плечо брата дрогнуло в неизвестной ему эмоции. Он беззвучно выдохнул, отстранился от низкого скелета, завёл одну руку за спину, а другую подвёл к груди, туда, где у обычных монстров находилось сердце. — Поэтому хотя бы раз. Станцуй со мной.       Скулы низкого скелета тронул лёгкий румянец, но в темноте комнаты этого было почти не заметно. Ещё никто не приглашал его на танец так. Обычно монстры приглашали его с ехидной улыбочкой на лице, полагая, что именно им удастся сломать Санса в этом плане. Лицо же Папайруса было таким спокойным, искренним, оно выражало полную уверенность, что Санс не откажется.       Он неловко шагнул назад, чуть дрожащими руками повторяя позу Папайруса. Великого Папайруса, такого высокого, такого красивого даже в его повседневной одежде, такого искреннего в своих желаниях, такого милого, чуткого, доброго. Такого любимого.       По темноте комнаты с нарастающей громкостью разлилась музыка. Санс удивлённо посмотрел на телевизор, затем на стереосистему, что стояли у стены, но ни то, ни другое не было включено. Он снова перевёл взгляд на брата. Тот, тепло улыбаясь вывел руку из-за спины, бережно держа в ней маленькую, но громкую, колоночку оранжевого и синего цветов. Эту колоночку Санс подарил брату на какое-то рождество несколько лет назад, но с тех пор, как они приобрели стереосистему он её не видел. Так приятно было знать, что она всё ещё у Папайруса. Это грело душу.       Младший брат плавно обошёл старшего, поставил колоночку на первую ступеньку лестницы и, взяв того со спины за плечи, мягко подтолкнул его к середине комнаты.       Санс был напряжён. Теперь, когда он оторвал взгляд от Папайруса, осознание того, что брат знает, что он танцует и более того — просит его станцевать вместе, вдруг накрыло с головой, сковало ноги, не давая даже шагать нормально. Но он ведь уже решился, верно?       — Давай же, брат, — Папайрус мягко постучал пястными костяшками по предплечьям Санса и улыбнулся, — ты весь закостенел, расслабься.       Эта неловкая попытка скаламбурить заставила Санса улыбнуться и, как ни странно, он действительно расслабился. Несколько секунд ему понадобилось, чтобы понять ритм песни которую выбрал брат. Тот уже стоял перед ним отведя руки назад и становясь похожим на хищную птицу, готовую к полёту. Санс повторил позу в своём стиле: чуть сгорбившись и присогнув ноги в коленях. Оба шагнули навстречу друг другу, высокий скелет грациозно отставил одну руку в сторону, другой аккуратно обхватил брата за спину, ногой почти касаясь его таза. Санс беззвучно выдохнул.       Было немного сложно танцевать в паре и будь это кто-либо другой Сансу пришлось бы ещё труднее, но это был Папайрус. Братья всю жизнь жили вместе, а Санс и того больше, были рядом буквально каждый день, знали привычки и характеры друг друга, как все свои девятнадцать косточек на руке. И их души просто не могли не резонировать.       При следующем переходе Папайрус словно бы случайно задевает капюшон Санса и он спадает с гладкого белого черепа. Низкий недовольно посмотрел на брата, а тот лишь весело хмыкнул. Несколько синхронных движений, затем младший заходит за спину старшего, за неимением у того талии кладёт руку на тазовую кость, другую держа в воздухе. Переступая с ноги на ногу, затянутые в начищенные до блеска танцевальные туфли, он покачивает бёдрами. Санс честно пытается повторять движения брата на протяжении всего их импровизированного танца, но окончательно понимает, что этот стиль танца — не его.       Он ставит ноги шире, опускает обе руки вниз, покачивая плечами. Да, так определённо удобнее. Было бы, если бы Папайрус не водил так непонятно нежно или страстно пальцами по рукаву его толстовки, если бы не ощущался так близко затылком и всем позвоночником.       Словно ошпаренный собственными мыслями он отстранился в сторону, выставив руку вперёд и ища в лице Папайруса, тонко очерченном светом ночника, хоть какие-нибудь непривычные эмоции. К своему облегчению, он находит только счастливые искорки в глазах и искреннюю улыбку. Он глубоко выдохнул старательно пряча что-то под улыбкой.       Пока Папайрус вырисовывал в воздухе руками непонятные фигуры Санс резко присел и выпрыгнул из этого положения назад. Опираясь лишь на одну руку, второй он придержал накинувшийся на родную черепушку капюшон, чтобы тот не слетел снова. Но Папайрус бдил. Он поймал возвращающегося, но так и не вернувшегося в вертикальное положение брата, вынуждая его отпустить капюшон и схватиться за крепкие руки. И всё бы ничего, если бы Санс не приземлился тазом прямо на бедренную кость младшего. Нет, он не ударился — Папайрус позаботился о том, чтобы чувствительные косточки брата не пострадали. Он не ударился, однако сознание его очередной раз за вечер дало глубокую трещину, через которую обильно просачивались грешные мысли и желания. Сейчас, как и всю жизнь, он старательно замазывал её смесью из страхов, аргументов и снова страхов, но, кажется, ещё секунда и…       И перехватив его поудобнее, Папайрус подкинул Санса вверх над собой. Тот вскрикнул от удивления, но быстро пришёл в себя, изобразив какую-то нелепую позу. Падая в этот раз он знал, что Папайрус его поймает и потому лишь вытянул руки, чтобы повиснуть на широкой шее.       Песня закончилась. Несколько секунд в полумраке комнаты, в тишине, нарушаемой только чуть сбившимся дыханием, братья смотрели друг на друга. Санс смотрел в глазницы с искрящимися радостью огоньками в них, водил взглядом по гладкому черепу и острым скулам, но остановил его, как только тот достиг приоткрытого рта Папайруса. Санс ощущал его ладонь у себя на бедре, ощущал его руку, бережно поддерживающую спину, чуть задевающую лопатки, ощущал его тонкие ключицы под своими руками. И ощущал, как его собственная душа бьётся о грудную клетку в попытках вырваться и соединиться с душой Папайруса.       Санс сглотнул, смачивая несуществующее горло.       Он столько раз столько всего делал для этого мира, мстил за него, видел смерть брата, умирал сам. Столько раз он терял всё. Неужели он не может хоть чуть-чуть побыть эгоистом? Всего один раз. Только в этой временной линии. Только один поцелуй.       Санс подтянулся на руках, прижался ногой к позвоночнику Папайруса, скользнул своим языком меж его зубов, обвил чуть вздрогнувший язык своим. Сколько лет он не позволял себе даже думать о подобном, ведь, как известно, за мыслями идут желания, а за ними — действия. Но, чёрт возьми, как же это было приятно!       Не ожидавший таких действ от брата, Папайрус резко отпустил его и прикрыл руками рот. Тот с глухим стуком и коротким болезненным стоном рухнул на пол. Высокий скелет тут же испуганно охнул и залепетал над братом.       — Ой, прости Санс! Ты не ушибся? Извини, я нечаянно, я просто… — он замолчал и отвёл взгляд. Папайрус, может, и был далёк от любви и отношений, но он не был глуп. Он прекрасно знал что и как делается, не ребёнок же. Он просто никогда не придавал этому особого значения… До этого момента.       — Ничего, Папс, это я… должен извиниться, — последнюю фразу Санс произнёс так тихо, что даже в этой ночной тишине её сложно было расслышать. Он поднялся, чуть шипя от боли. Теперь он корил себя. Больше всего он боялся именно этой реакции брата. И сейчас он, пожалуй, первый раз в жизни действительно хочет, чтобы всё поскорее сбросилось.       — Санс, что это..? Ты что..? — Санс не дослушал. Он телепортировался в собственную комнату прямо на глазах у брата. Плюс один к тому, чего никогда не случалось в других временных линиях. Как же он сейчас был зол на себя! Но сил после двух изнурительных танцев за последний час не было даже на то, чтобы пнуть комок простыней с матраца. Он лишь рухнул рядом с ним, отчаянно простонав и прикрыв глазницы рукой, с головой уходя в самобичевание.       Санс подпрыгнул от звука громко хлопнувшей о стену двери. Ах, да, он не запер её, когда вернулся… Какая беспечность. За порогом стоял Папайрус, удерживая равновесие на одной ноге. Второй он, видимо, и выбил дверь.       — Ну уж нет, Санс! Мне надоело быть единственным ничего не понимающим в этом доме. И не вздумай засыпать! — добавил он, увидев, что брат лежит на матраце, приподнявшись на локтях. Санс, округлив глазницы, смотрел на младшего. Разумеется, это не первый раз, когда Папайрус кричит на него, но раньше не было той серьёзности в выражении его лица, того напряжения, затянувшего плечи, того тона голоса, что были сейчас. Всё с тем же выражением лица Санс проследил, как Папайрус подошёл, отпнул-таки несчастный комок и с ногами забрался на матрац, скрещивая их. Он усадил и повернул низкого лицом к себе.       — Рассказывай, — он испытующе посмотрел на брата.       — Ч-что? — пожалуй, один из самых глупых вопросов, когда-либо задаваемых Сансом. Он прекрасно понимал, что хочет знать брат и спросил просто от неожиданности такого напора.       — Всё, чего не знаю я. Всё, Санс.       Скупой свет от лампочки под потолком освещал комнату столь же сильно, сколько и ночник в гостиной, но этого было достаточно, чтобы рассмотреть лёгкий оранжевый румянец на скулах высокого скелета.       Санс молчал. А что он мог сказать? Что любит его? Вот так открыто? Он уже говорил эти слова сегодня, просто Папайрус их не так понял. А повторить их, кажется, просто нереально. Или рассказать ему про сбросы и перезапуски? Про то, что человек может оказаться вовсе не таким милым и добрым, каким он его себе представляет? Ну уж нет. Папайрус не должен нести это бремя. Только не он.       — Хорошо. Если тебе так сложно, я помогу, — выдохнув, скелет сжалился над низким, уже не знающим куда себя деть от этого пристального взгляда. Его тон смягчился. — Только на этот раз честно. Почему ты не танцуешь?       Санс, понимая, что уйти от ответа не получится, стал тихо мямлить что-то, явно сочиняя на ходу:       — У великого Папайруса не должно быть конкурентов, я…       — Ты шутишь? Мы можем быть партнёрами! Побеждать в батлах! Сочетание разных стилей всегда нравилось зрителям. — Сансу поплохело при слове «зрители». Он залился краской и отвернул лицо, что, конечно же, не мог не заметить Папайрус. — Эмм… Санс? Санс, ты что, стесняешься танцевать? Ты — стесняешься? — Папайрус не верил собственным глазницам. Видеть брата смущающимся и посиневшим было странно и… умиляюще. Это было настолько мило, что хотелось затискать его. А Великий Папайрус никогда не отказывал себе в желаниях. Он с весёлым «ньех!» схватил брата и пробороздил костяшками пальцев по его черепу, затем обхватил ладонями его лицо так, что будь у того губы они свернулись бы в бантик, и затрепал его из стороны в сторону. Конечно, Сансу это не нравилось, но когда младший стал щекотать его, быстро бороздя фалангами пальцев по бокам рёбер, он мог только извиваться на матраце и просить остановиться.       — Не… Ах-ха-хах, нее-хе-хе-хееет… Прекрати-хи-хи-хи-хаах, Папс, хах, а… Папс! — Санс схватил руки брата, немного даже болезненно их сжал и, пытаясь отдышаться, смотрел сейчас на чуть нависшего сверху удивлённого брата, затем отвёл взгляд. — Пожалуйста, не надо.       — Обычно ты пытаешься защекотать меня в ответ, — с каким-то укором в голосе сказал высокий скелет.       — Мне не стоит к тебе прикасаться, — тихо, будто сам себе, проговорил Санс и, словно подтверждая слова, расцепил пальцы, сжимающие руки брата.       — Это почему? — выпытывал младший, перехватив руки Санса.       — Чёрт, Папайрус! Ты же и так всё прекрасно понял! — на скулах старшего вновь появился румянец, но теперь он уже не отводил взгляд. — Ещё там, внизу, — он кивнул в сторону двери. — Не заставляй меня повторять это снова.       Папайрус вновь умильно улыбнулся. Значит, его догадка оказалась верна. В принципе, не удивительно. Как ещё можно было интерпретировать тот поцелуй? Но почему-то до сего момента он ещё сомневался. Он притянул брата к себе, заключая в нежные объятья.       — А я хочу услышать, — тихим шёпотом обдало макушку Санса. — Скажи это ещё раз.       — Заткнись, — он сжал в руках рубашку Папайруса, пряча в конец посиневшее лицо в его ключицах. — Люблю тебя.       Папайрус беззвучно, облегчённо выдохнул, вытянув эти слова из брата.       В полумраке комнаты обе души смогли, наконец, успокоиться и забиться в одном ритме.