shit happens

Восемь лет назад Хару не думала, что будет курить. Хару много о чём не думала тогда: что станет подстилкой мафии, к которой старые друзья побитыми псами будут ползти за утешением и тёплыми ладонями, перебирающими волосы; что научится стрелять из пистолета — криво-косо, но достаточно метко, чтобы спугнуть нападающих; что будет целоваться по пьяни с Бьянки и пытаться приставать к Саваде, за что отправится домой с конвоем в лице Гокудеры; что ему на шею тоже попытается повеситься, но натолкнётся на невидимую стену болезненно-потухшего взгляда. Хару сглатывает и отползает назад, садясь на колени; пялится во все глаза на своё собственное отражение и чувствует, как что-то сдавливает горло. Гокудера говорит что-то вроде «Я пошёл, Хару-сан, поправляйтесь», и Миура, дождавшись, пока за ним закроется дверь, достаёт из бара запечатанную бутылку текилы. Кажется, её принесла Бьянки, но Хару не берётся утверждать. Она затягивается и, задерживая горький дым в горле, делает глоток из горла. У неё тут Санта-Барбара, не иначе. У неё тут бывшая любовь, отдающая приказы и не слишком переживающая за безопасность подчинённых, её точная копия с уставшими посеревшими глазами, выросший ребёнок, который умеет надираться похлеще её самой, и явно проёбанная по всем фронтам жизнь. А ещё пара шрамов от пулевых под футболкой и душная квартира на окраине города — «подальше от опасности», сказал Тсуна, «чтоб глаза не мозолила», слышалось вместо. Квартира, в принципе, неплохая, только одиноко чертовски. Хару ощупывает себя на предмет наличия оружия и понимает, что Гокудера заботливо вытащил его, когда усаживал её пьяное тело на пол. Не то чтобы у Миуры были предпосылки суицида, но чёрт знает пьяных до поросячьего визга и выебанных жизнью баб — Хару уверена, что она из восьмилетнего прошлого поступила бы так же. Хару делает затяжку. Да, она определённо много о чём не думала.