вытащи из омута

      За всю твою жизнь тебе редко приходилось за кем-то ухаживать — не в смысле отношений, а в плане здоровья, хоть и в первом у тебя был так себе опыт. Так уж вышло, что ты ни с кем не жил вместе, а Саша, которая, как всегда, была исключением, никогда не просила тебя ни о чем, когда болела, кроме как купить лекарства и посидеть с ней, пока она не уснет, и ты соглашался, ты жалел Сашу, гладил по спутавшимся волосам и повторял какой-то успокаивающий бред, чтобы Богомоловой было полегче заснуть — ты был рядом, но никогда не интересовался, что конкретно надо делать при болезни. У самого тебя был, как ни странно, крепкий иммунитет, и с самого приезда в Питер ты болел от силы раза два-три, да и то это была лёгкая простуда, от которой вместо реального лечения можно было просто отоспаться пару дней и больше пить горячего чая. Саша всегда удивлялась, как ты при всей своей безолаберности — ты мог надеть лёгкую куртку в мороз и уйти на пару часов — умудрялся не болеть, но это был твой своеобразный плюс, особенно с учётом образа твоей жизни. И ты просто никогда не задавался вопросом, как и что делать при болезни, более серьёзной, чем простуда, которая у тебя лично сопровождалась лишь насморком и легкой болью в горле. Именно по этим причинам ты был в полной растерянности, проснувшись рядом с напрочь заболевшим Мироном.       Понять это было достаточно легко — ты проснулся около десяти утра от того, что Мирон случайно задел тебя локтем, и тогда ты, увидев его бледное лицо с нездоровым пунцовым румянцем, то, как он метался, в бреду что-то бормоча — сразу понял, что Федоров заболел. Ты растерялся: сел на кровати, приложил к чужому лбу руку, почувствовал, что тот горячий, и растерялся. Федорову было на вид действительно плохо, он тяжело дышал и был весь будто в агонии, и ты, сидя рядом, пока откровенно не знал, что именно делать: идти искать лекарства и потом будить Мирона или дать ему ещё отоспаться. Но спустя какое-то время ты решил, что все же стоит проверить, что есть в аптечке, потому как в любом случае придётся идти в ближайшую аптеку, если ничего не найдется. Ты как-то нехотя оставляешь Мирона одного, идешь на кухню и копаешься в ящиках — вердикт один: ничего нет, кроме перекиси, бинта и таблеток от живота. Ты вздыхаешь и идешь надевать куртку. Самая близкая к твоему дому аптека находится где-то в двухстах метрах, и ты идешь максимально быстро, покупаешь жаропонижающее, что-то от горла и пару упаковок лека, которые советует продавщица. Ты спешишь обратно домой, все еще не признавая, что по-настоящему волнуешься за Мирона. Ты не признаешь, но на одном из светофоров почти переходишь на бег на одном из перекрестков.       К твоему возвращению Мирон уже не спит, а просто лежит и смотрит в потолок, и когда ты входишь в комнату, он шепчет: — Прости меня, — и прячет лицо в руках, то ли от стыда, то ли потому что ладони холодные, а лицо все горит, и только так Мирон держится в сознании.       И в этот момент ты вдруг понимаешь, что сейчас надо забить на предрасположенность Федорова к самобичеванию и действовать, потому сколько и чего не говори, а температура от слов не спадет. Ты невесомо касаешься ладоней Мирона, успокаивающе гладя, а потом сразу же уходишь на кухню, где делаешь Федорову горячий чай, чтобы была возможность без лишней боли проглотить потом нужные таблетки. Ты действуешь на автомате, потому что сейчас приниматься жалеть Мирона — значит, сделать для него же хуже, и потому ты просто отпаиваешь Федорова чаем и заставляешь принять все необходимое — Мирон немного морщится, видимо, один вид лекарств его раздражает, но ты касаешься ладонью его губ, мягко проталкивая таблетки одну за другой в рот, и Мирон бросает сопротивляться. Он ложится, расслабляясь, и ищет более-менее уютное положение, но когда ты садишься рядом, то сразу же утыкается лбом тебе в бедро, и этот жест полон невысказанной благодарности. Больной Мирон — это что-то совершенно непонятное и искренное. — Слав, — тянет это «непонятное», — поговори со мной, пока не вырублюсь, а то сам от скуки откинусь, — и прибавляет это «искреннее», — пожалуйста. — Да куда я от тебя денусь, — ты жмешь плечами, — я тебя до выздоровления полного не выпущу, еще пожалеешь, что попросил поговорить — весь мозг тебе выебу, — ты улыбаешься, а Мирон сворачивается в кокон, подминая под себя одеяло, и глядит на тебя, лихорадочно поблескивая глазами. — Не надо, — смеется он, — иначе надежда грайма потеряет надежду.       Ты все равно говоришь много, но ты знаешь, что Мирону это наоборот нравится. Ты говоришь о своих мыслях, рассказываешь какую-то очередную историю из своей панковской юности — странно, но за длительное общение с Мироном у тебя все еще оставались нерассказанные истории и достаточно много, до его выздоровления точно хватит. Мирон даже смеется и отвечает тебе, хотя по его состоянию ты можешь предположить, что очень скоро он вырубится. Но минуты идут, а вы все говорите, точнее, ты говоришь, а Мирон больше слушает, прикрыв веки. Тебе хочется дотронуться до него, погладить по руке, ты действительно волнуешься за его состояние, но вместо того, что бы дотронуться до самого Мирона, ты просто поправляешь его одеяло и начинаешь рассказывать новый забавный случай.       Спустя около часа таких бесед Федоров все же засыпает, обнимая подушку и подогнув одну ногу ближе к животу, а другую держа прямо. Только тогда ты наконец-то покидаешь комнату. Ты идешь в гостиную, по пути подбираешь Коху и садишься на старый диван. Тебе вообще не свойственна забота, ты за собой-то уследить слабо можешь, а тут Мирон со своими заскоками и подсознательным разрушением твоего представления о себе самом — ты думаешь, что сам не знаешь, как относиться к такому, это происходит, наверное, впервые с момента приезда в Питер, потому что до этого ты привык быть другим: слегка черствым и скупым на всякого рода проявления чувств, но это был не тот случай. Это напоминало тебе первые месяцы влюбленности в Сашу, ты все время подсознательно сравнивал ее с Федоровым, хоть это тебе и не нравилось, но это было так. Ты не хотел бросаться такими громкими словами, как «люблю», но тебе попросту было спокойнее, когда с Мироном все было хорошо. И сейчас, сидя в другой комнате, ты мог быть достаточно спокоен.