Мёртвые

Пыль опутывает поверхность невидимой паутиной, отпечатки чужих пальцев горят ярким пятном неправильности; пыль забивается в лёгкие - неумение делить пространство на двоих. Недавно стриженные волосы остротой режут кожу; сверхчувствительность к одиночеству мешает жить. Форма сковывает плечи, сдавливает грудную клетку - и глубже; перехватывает дыхание до основания. Взгляд выцветших-зелёных (без сентиментальности; просто старение) режет вдоль - вспоротая грудная клетка под формой с резанным-перерезанным четырёхкамерным. Жалость застревает в самом начале, не успевает рождаться - задыхается под стальной хваткой костлявых пальцев; фундамент этого дома не выносит жалости. Завистливые взгляды пресекаются её колючим и острым; банальность происходящего всполохами алой злости вдоль застывшей каменности за грудиной. Улыбка Гейла светится наивной дружелюбностью, скомканный рой очаровательно-белых лепестков с золотыми сердцевинками гниёт в мусорном ведре; раздражительность Мейсон на вкус хуже чёрствого хлеба двенадцатого дистрикта. Пыль оседает внутри, внутренности путаются в паутине собственного равнодушия; резкое “проваливай, мальчик” единственной песней в ушах на память - терпение до предела. В голове тёмные косы девочки, в реальности остатки подгорелых крыльев и прожжённая душа, проданная за милого-милого мальчика; счастливые концы теряют ценность. Послевкусие войны звенит громкими криками - сны отвратительно-тёмные, мёртвые - оседает на языке углями революции и металлом; кровь мешает дышать. На лёгких кровяной налёт; внутри что-то жалобно стонет в темноте ночи, просит помощи - внутренности сверкают разложением и чернотой. Улыбки Мейсон - свихнувшейся, неправильной - остротой разрезают кожу и глубже-глубже-глубже - до внутреннего гнилья. Светлые мёртвые души приходят ночью; мальчик говорит “ты же живёшь”, и острота улыбки вспарывает глубже прежнего, до основания - не живу, умираю. Верность в мутных зрачках практически собачья, посмертная; прикажи и будет валяться в ногах, вылизывая пятки для чужого счастья - с таким раскладом не выиграть. Победы пролетают мимо; самообман не работает - революция убивает надежды. Щенок ищет спасения, блистает умирающей верой; его запрятанное “помоги” отдаёт солью и углём - девочка-революционерка прожигает четырёхкамерное. Джоанна предлагает виски, предлагает морфин, предлагает, в конце концов, сдохнуть - никаких счастливых раскладов; мальчик взывает помощи. Горячие ладони поверх плеч; жалкая пародия на романтику. Гейл по-собачьи ласково трётся рядом, обдаёт теплом, обнимая; ошибается домом. Жизнь невозможна - взгляните на Хеймитча: подбитый взгляд и сплошное разложение; счастье умирает следом. Мейсон колкими поцелуями врывается в реальность, выводится фиолетовыми отметинами до смерти - смотри, как пытаются дожить. Боль разъедает внутренности, вирусом проникает внутрь; поцелуи хмельные, холодные, больные - вспарывают грудную клетку вдоль - Джоанна давным-давно мёртвая. Мир кишит трупами; остатки себя не собрать - забраны умершими, розданы в подарок любящим - живи остатками. Мальчик верный, правильный; годы службы и разъезды по вновь собранному государству не вытравляют - наивность отпечатана внутри. Битое-перебитое четырёхкамерное сверкает на солнце, отливает грустью в свете малиновых рассветов; огненная девочка отдаёт себя семье, практически исправленному мужу, жизни, походящей на настоящую (красота здесь фальшивая; никаких счастливых раскладов), ему остаются сухие губы и трёхсекундный поцелуй по памяти. Джоанна - мёртвая, едва живущая - высасывает остатки жизни; никакой целостности. Губы колкие, закусанные, на вкус кровавые, руки мертвенно-холодные; поломанная Капитолием кукла дышит высохшими лёгкими. Никто не спасается; люди, подобно выкинутым ромашкам - вянут раньше положенного; никто не застрахован от бракованности.