Немного Хартвина

Сейчас в этом мире все кажется особенно не таким, каким должно бы быть. Все неправильно. Пистолет, зажатый в руке, слишком тяжелый. Мост слишком невысокий. Течение слишком слабое. И то, что он, Гарри Харт, докатился до подобного, тоже неправильно. Но факт остается фактом. Гарри здесь. Он смотрит на ночную Темзу с моста и просто прокручивает ключевые моменты из своей жизни. Они – лишь подтверждение неправильности. Его тошнит от самого себя. Он даже перестал смотреться в зеркало. В свои 45 лет мужчина вышел в безлюдный Лондон, чтобы сделать то, за что всегда осуждал неуравновешенных подростков. Удивительно, как могут меняться люди под действием обстоятельств. Пожалуй, именно сейчас Гарри понимает, что полное отсутствие смысла во всем все же бывает. И он, черт возьми, является теперь даже не самой бесполезной частью мира. Он записал себя в разряд вредителей. Чего он добился? Харт почти половину прожитых лет посвятил службе в Кингсман. Он спасал людские жизни и успел привыкнуть к тому, что не терпит крупных неудач. И он жестоко поплатился за эти годы успеха. Мужчина знал, что это когда-нибудь случится. Потому что все делают ошибки. Однако он не мог предполагать, что его ошибка станет настолько глупой и повлечет за собой сначала смерть 526 ни в чем не повинных пассажиров Боинга, а затем еще 28 человек, которых Гарри убил собственными руками. Каждого. Иногда ему казалось, что он помнит лица всех до единого, потому что они приходили во снах. Харт пытался убедить себя, что хотя бы там он не виновен. Он находился под действием психотропного оружия, сопротивляться которому считается невозможным. На его плечах только неподъемный Боинг. Но убитые им люди во снах твердили обратное. Они говорили, что Гарри даже не попытался противостоять той агрессии, что захлестнула его, и что раз он поддался жажде убивать столь легко – она всегда жила в нем и только и ждала момента вырваться наружу. Спустя десяток таких ночей Харт и сам начал склоняться к подобному мнению, снова и снова прокручивая в подробностях сцены каждого убийства, вспоминая каждую пару потухших глаз и свои чувства. Тогда их не было. Все это претит основной цели той работы, на которую он потратил столько лет. Он почти сравнял счет тех, кого спас за неполные двадцать лет и кого убил за одни сутки. Он просто старый кретин. Который умудрился в те сутки покалечиться и сам. Так ему и надо. Травма головы легко совместима с жизнью (а жаль), но несовместима с работой в Кингсман. Это Гарри за то, чтобы и соблазна не было вернуться туда после той катастрофы, что он устроил. Гарри Харт не просто старый кретин. Он одинокий старый кретин. При работе в Кингсман отношения имеет смысл строить только с коллегами, поскольку в противном случае масса секретов приведет к быстрому разрыву. И какие, казалось бы, проблемы. Да только вот не смог Гарри полюбить никого за все это время. Никого. Кроме того, кого любить было нельзя. Как такое бесчувственное чудовище, как он, вообще смогло в своем возрасте испытывать подобное, Харт не понимал. Искренне. Он нашел Эггси на улице, привел в Кингсман, сделал из юноши одного из лучших агентов и… влюбился в него. Браво, мистер Харт. Тогда казалось, что ничего глупее и нелепее и быть уже не может, и судьба, похожа, приняла этот вызов. Превратила в сплошную нелепость самого Гарри. Разумеется, он не смел и подумать о том, что может когда-нибудь рассчитывать на взаимность, но считал себя однолюбом, поэтому уже предвосхищал свое одиночество до скончания дней. И чем скорее эти дни закончатся, тем лучше. Его не осуждали. Никто. Ни один живой человек не сказал ему в лицо правду. Но чтобы услышать ее, Гарри засыпал. Мертвые не жалели его. Мужчина ненавидел жалость, но видел ее в глазах коллег. Они говорили, что это называется «сочувствие». Они говорили, что такое могло случиться с каждым, и что его прошлые заслуги перекрывают все это. Мерлин и вовсе пытался повесить часть вины на себя. Это ложь. Это не политика Кингсман. Когда они успели скатиться до лицемерия? А в глаза Эггси он так и не посмотрел. Побоялся увидеть там помимо жалости нотки разочарования. Чтобы больше не видеть «сочувствия» Гарри сообщил, что уедет на пару недель куда-нибудь подальше. Подлечится. Наплел откровенной ерунды, попросил не пробовать связаться с ним. А сам отключил все телефоны, и круглые сутки проводил в своем огромном пустом доме. И это жалкое бегство было так недостойно, что вызывало снова волны отвращения к самому себе. Всегда твердил, что необходимо уметь держать удар и не терять лицо. Джентльмен нашелся. Оказался таким же лицемером, как и все. Харт пробовал заполнять пустоту алкоголем, но впервые пожалел о своей способности не пьянеть. Алкоголь всегда сказывался только на его физическом состоянии, а разум оставался ясным. С дури мужчина разбил стакан о стену, а затем смотрел на влажные прозрачные осколки и с мрачной усмешкой думал о том, что вот она и есть – его жизнь. Груда битого стекла. Он тогда флегматично смел ее веником и выбросил в мусорное ведро. Пустоту хотелось заполнить Эггси, но это было невозможно. Гарри совсем потерялся в пожирающей его пустоте дома, поэтому и вышел этой ночью на прогулку вместо того, чтобы послушать рассказы убитых. Нет, Гарри не планировал оказаться в таком положении – на краю моста. Он просто по привычке взял с собой пистолет, а затем ему вдруг захотелось подойти и посмотреть на реку сверху вниз. Вот и сложилось два и два. На самом деле зря он вышел. На улице его встречает та же пустота, и ее давящее воздействие преумножается во сто крат. Когда человек остается один на один с природой и ее стихийными явлениями, к примеру, пытается пережить грозу в бескрайнем поле, то ощущает себя крайне ничтожным по сравнению с ее необъятной силой. Так и Харт находит себя крайне ничтожным наедине с ночным Лондоном. И это, пожалуй, единственное, что правильно сегодня. Этот город величественен, и мужчина недостоин даже просто стоять на этом мосту. Он чувствует себя изъяном этого Сердца Англии. Как позорное клеймо, как раковая болезнь. Пистолет заряжен и снят с предохранителя. Гарри концентрируется на ощущениях, вдыхает слабый запах речной воды и поднимает руку с пистолетом. Его ум тем временем хладнокровно просчитывает все исходы при всех положениях, и, наконец, сравнив все траектории, Харт выбирает наиболее приемлемый вариант. Чтобы после выстрела оказаться в реке, а не на мостовой. Его руки не дрожат, и он снова больше ничего не чувствует. Указательный палец на курок. Разве что… мужчина не чувствует, но слышит вдруг, отчетливо слышит свое собственное имя, произнесенное громко, панически и с надрывом. Гарри хочется грязно выругаться. Гарри узнает этот голос. Гарри точно знает, кому он принадлежит. − Гарри… Блять! Голос теперь звучит ближе, и мужчина устало опускает руку с пистолетом. Он так не хотел разочаровывать Эггси, что, наверняка, снова делает именно это. Более жалкого и постыдного положения для себя Харт и придумать не смог бы. Замедлившееся было для него течение времени, готовое вот-вот остановиться, снова побежало в своем быстром ритме. Гарри не двигается. Он продолжает смотреть куда-то вдаль, куда течет Темза, и знает точно, что при юноше он не позволит себе застрелиться. Это уже точно за планкой его достоинства, к тому же, он слишком… уважает Эггси, чтобы посчитать, что тот заслужил подобную картину. «Уважает», да. Уважение всегда приносит столько страданий. К черту бы его, но нет. − Гарри, да ты вконец охуел, − голос теперь совсем рядом, и мужчина сейчас думает, что мог бы легко представить выражение лица Эггси. Но, наверное, это ошибка – полагать, что знаешь все и вся. А еще до Гарри долетает слабый запах спиртного. Видимо, юноша шел из бара. Но, судя по всему, выпил совсем немного. Трезвый. Эггси безапелляционно вытаскивает у Гарри из руки пистолет и вышвыривает в Темзу. Харт не сопротивляется. Делать юноше замечание по поводу его лексики сейчас тоже нет никакого желания. Ведь тот прав, чертовски прав. − Нет, точно охуел. Какого дьявола, Гарри? Сперва ты бегаешь от меня, потом сбегаешь вообще ото всех, пиздишь о том, что якобы уезжаешь, но я приходил к твоему дому и видел тебя там! – Эггси ругается. Харт боковым зрением видит, как тот яростно размахивает руками, напрочь позабыв обо всех манерах. Не мудрено. Но на последней фразе Гарри чуть хмурился, цепляясь за ее смысл. Он приходил к его дому? Зачем?.. − Хотел зайти и высказать тебе, что ты говнюк тот еще, но не стал, понадеялся, что ты отсидишься там, побудешь один, одумаешься, и вот этот пиздец я вижу в итоге! Ебаный в рот, Харт, какой же ты… Блять, − голос Эггси под конец немного срывается, когда он отчаивается подобрать для мужчины нужное слово. Гарри решается и поворачивается к нему, чтобы все-таки увидеть взгляд, и будь что будет. Он наблюдает, как Гэри схватился руками за голову. А во взгляде, обращенном к нему, страх, паника, отчаяние, но нет ни грамма разочарования и жалости. − Эггси, иди домой. Я обещаю, что подобное не повторится, − говорит Гарри, стараясь, чтобы в его тоне прослеживались хоть какие-то эмоции, и пытается предположить, как он сейчас выглядит со стороны. Челка беспорядочно спадает на лоб, да и в целом он выглядит побитым жизнью. Словом, натурально выглядит. Естественно. И он действительно может теперь ручаться за то, что не станет больше пытаться заниматься этой ерундой с уходом из жизни. Просто потому, что только что дал слово Эггси. Своих слов он не нарушал и не собирается даже сейчас. − Хрена с два я пойду домой, Гарри. И не пытайся снова меня сбагрить. А ну идем, − тон юноши сменяется на более уверенный, и он решительно берет Харта под локоть, буквально оттаскивая от края моста. На этот раз в его глазах плещется гнев. И снова мужчина силится, но не находит того, чего боится. Гарри понимает, что противиться сейчас бесполезно. Он слишком хорошо знает, что если Эггси упрется, то это бесповоротно. И в данный момент это особенно плохо. Потому что Харт ощущает, как начинает болеть голова. Наверняка последствия травмы, либо же это сказывается напряжение последних минут, которое резко уходит одновременно с тем, как пальцы Эггси касаются его предплечья и остаются там. Гарри старается не думать о том, что сейчас движет юношей. Хотя вполне логично, что тот не бросил его на мосту, так поступил бы любой человек даже по отношению к малознакомому. Старается не думать о мотивах, так в голову залезает мысль, что Эггси вовсе не было наплевать на Харта, как тот считал все это время, потому как думал, что юноша живо смирился с его «отъездом». Не то чтобы он позволил бы с собой контактировать, но сам факт попыток найти его был бы вполне в духе Эггси. Оказалось, тот и поступил именно в своем этом духе. Просто Гарри не заметил. Гарри поднимает свободную руку и не удерживается – трет переносицу и морщится от болезненной рези в голове. Эггси уже столько видел, что эту слабость мужчина может позволить себе спокойно. − Ну что с тобой? – вопрос звучит с интонацией, какой было бы уместно спросить «ну что на этот раз с тобой не так?». Немного небрежно, но это именно то, что нужно Харту. Как ни странно. − Голова, − лаконично откликается Гарри и намеренно поворачивается к Эггси, глядя тому в глаза почти с вызовом. Ведь юноша знает о его травме, и… только бы не начал жалеть… − Ох, Гарри, навалял бы я тебе как следует сейчас, да тащить потом тебя тяжело будет, − качает головой Эггси, а в глазах его лишь легкая тень беспокойства, но в основном взгляд внимательный, изучающий. И одновременно теплый, хотя это определение тяжело связать с цветом его глаз, в зелени которых сейчас появились оттенки светло-голубого. Холодного. Зря Харт думал, что с Эггси ему будет тяжело. Зря он бегал от юноши и опасался разговора. Именно с Эггси ему сейчас оказывается легче всего. Потому что он словно бы чувствует, что нужно Гарри. − Я должен перед тобой извиниться, Эггси. За неприемлемое поведение как тогда, так и сегодня. Ты не должен был этого видеть, − «никто не должен был», − добавляет мысленно мужчина. − Ну, офигеть теперь. Оказывается, я не должен был. А я-то мчался, думал, обязан посмотреть, как ты себе мозги выносишь! – мгновенно заводится Эггси и начинает почти орать. А Харт ощущает, что практически готов был улыбнуться от такой реакции, несмотря на то, что это попахивает черным юмором и звучит просто отвратительно. Ты, Гарри, просто двинулся. − Эггси, остановись, − говорит вдруг Харт и замирает на месте сам. Таким образом он хочет подчеркнуть важность того, что собирается сказать. − Ну? – юноша почти закатывает глаза, но останавливается. И так и не отпускает руку Гарри. Хотя тот не упирается и прекрасно способен идти самостоятельно. − Спасибо, − просто говорит Харт. Потому что правда чувствует благодарность. Нет, у него не появилось желания жить и, нет, он не настроил себе никаких воздушных замков по поводу поведения Эггси, но Гарри хотя бы знает теперь, что тот его понимает. Единственный. И он не разочарован, он все тот же Эггси, преданный и отчего-то заботящийся сейчас. − Мне наплевать на твои возражения, так что ближайшую неделю я поживу у тебя, − вдруг невпопад заявляет юноша и глядит теперь с вызовом уже он. Даже брови чуть поднимает, мол, попробуй-ка, Гарри, оспорь. Харт молчит и просто смотрит прямым взглядом в глаза юноши. Он не думает возражать. Он думает, как будет скрывать свои постоянные ночные кошмары. − Буду следить, чтоб ты хоть спал, а то выглядишь ужасно, − добавляет Эггси, как будто прочитав его мысли, и они снова шагают под руку по пустынной улице. − Делать изящные комплименты ты так и не научился, мои старания прошли даром, − рассеянно констатирует Гарри, и ему почему-то кажется, что теперь в своей схватке против давящей городской пустотой он уже не один. Головная боль отходит на задний план. − Да все я научился, увидишь еще, когда нормально поспишь, − Эггси вдруг берет и показывает ему язык. − Эггси, тебе не кажется, что ты растерял все свои манеры? Абсолютно недопустимое поведение, – на самом деле Гарри подозревает, что юноша нарочно ведет себя так, чтобы спровоцировать его на эмоции. Самое нелепое, что Харт действительно немного оживает. Совсем немного. Как будто в старом заржавевшем часовом механизме вдруг стали пытаться крутиться несколько упрямых шестеренок. И это что, был намек на то, что Эггси вознамерился в будущем отвесить ему комплимент? Нет. Нет, нет и еще раз нет. Не стоит, Гарри, не принимай желаемое за действительное. Для тебя это не заканчивается ничем хорошим. − Кто бы говорил, − нахально отвечает юноша. – А еще, мистер Харт, имейте в виду, что я выбью из вашей башки всю дурь, что там завелась. Гарри снова молчит. Он не знает, как реагировать на эти отчаянные попытки ему помочь. Просто не знает. Не умеет. − И, мать твою, прекрати вести себя как безэмоциональный чурбан, в конце концов! Я как будто зомби выгуливаю, у тебя даже глаза… ты вообще себя видел, а? – а вот это еще более неожиданно. Гарри на секунду кажется, что среди пепла его прогоревшего в душе костра кто-то начинает разводить новый. Пока просто чиркает спичкой. − Заколебал, − возвещает юноша и вдруг срывается: дергает Гарри на себя за руку и впивается в его губы злым поцелуем. Коротким, но сразу глубоким. И отстраняется, не дожидаясь никакой реакции. − Может, хоть врежешь теперь, а, − смиренно тянет Эггси, и его голос теперь звучит глухо. Он больше не смотрит на Гарри. − Нет, − слышит он голос Харта. Все такой же ровный и… никакой. Эггси почти дергается от этого слишком равнодушного «нет», и по нему все становится видно. − Не врежу, − продолжает голос, и Эггси напрягается уже теперь потому, что среди ровных пустых интонаций ему слышатся вдруг те отголоски звонкой прохладной стали, которые всегда делали голос мужчины таким до мурашек живым. Может, действительно просто слышатся. − Если только повторю твой жест, позволив себе внести в него некоторые коррективы. Дома. Гарри сомневается. Гарри не уверен, что справится с тем грузом, что продолжает нести. Его неподъемная ноша никуда не делась. Но теперь внутри него кое-кто смог зажечь спичку и теперь пытается раздуть новый костер. Возможно, стоит дать этому «кое-кому» шанс.