Выгодный брак

У Рюноске мгновенно пересохло во рту, ноги сделались ватными. Потому что всего секунду назад, пусть даже сам того не ведая, он надерзил хозяину дома, фактически устроившего его судьбу. Но ведь… Рюноске просто как-то не думал, что… что все вот так… Не помня себя от волнения, забыв теперь уже даже пригладить волосы, Рюноске приблизился к двери, хотел отпереть, чтобы не заставлять уважаемого гостя долго ждать, но та оказалась… открыта! Любой мог войти, тем более Чуя-сан, имея на это полное право. Мог, но… ждал! Обошелся вежливо и человечно, тогда как сам Рюноске проявил себя сущим невежей. Чуя-сан оказался ниже ростом, чем Рюноске себе представлял, но довольно широким в плечах, отчего не казался незначительным. Горделивая осанка, яркие волосы и глаза, запахи табака, вина, и еще — сильный запах альфы, вперемешку с ароматом Дазай-сана, горьковатым немного, тут же узнаваемым даже в такой мешанине. Рюноске поспешно поклонился, пожелал доброго утра и тут же отодвинулся с пути, жестом приглашая внутрь. Его голос сконфуженно сник, стал гораздо почтительнее. — Так себе утро, могло бы быть и получше, — ответил Чуя-сан, медленно заходя в комнату и озираясь по сторонам. — Шумное очень. Кое-кто, знаешь ли, меня разбудил. Он упрекал самым обычным будничным тоном, отнюдь не рассерженным. И эти слова вполне могли бы сойти за соседскую вежливость, если бы от каждого слова лицо Рюноске не горело все сильнее и сильнее. Словно бы кто-то за неподчинение вволю отхлестал его по щекам. — Простите, — убито выдавил Рюноске, весь напрягаясь в ожидании грядущего наказания, так, что игрушка хорошо ощутилась внутри. — Я… — Ты хорошо командуешь для того, кого Осаму описывал, как христиане своих ангелов, — все с той же насмешливостью продолжил Чуя-сан. — Или он что — ошибся в тебе? А может, ты просто пользуешься его добротой? Как вчера вечерком, настолько долго, что мне пришлось… Страшно было узнать конец. И ужасно неловко от того, что Чуя-сан ждал по вине Рюноске, так он ведь правда мог сам прийти за Дазай-саном! И тогда точно бы увидел, что… Рюноске на секунду показалось, что все его лицо в одно мгновение обратилось в тлеющий уголек. Ведь даже во время недавних утех по коже не шло столь острого ощущения жара. — Я… — начал было он, но не смог ничего придумать. — Ты и хозяин плохой, — вдруг снова невпопад сказал Чуя-сан, выручая из неловкой заминки. — Как будешь принимать гостей в богатом доме? У тебя есть выпивка? Голова болит. Голова могла болеть и с недосыпа, не только от вина, выпитого накануне. При мыслях об этом Рюноске вновь захотелось провалиться куда-нибудь. Не ангел он никакой, нет конечно. Он словно демон во тьме, он куда хуже, чем можно представить! Правда вот добрые слова Дазай-сана посреди всего сумбура чувств стали для Рюноске мгновенно дороги и немного приободрили. Он совсем опозорился перед Чуей-саном, а потому — попытался поскорее найти ему банку с инжиром, какую открывали вчера, пока тот сам, без приглашения, плюхнулся прямо на расстеленную шкуру, где-то под которой… Рюноске едва жив остался, когда, обернувшись, увидел Чую-сана там, задумчиво гладящим мех. Он развалился безо всякого стеснения, словно не заботясь, что едва прикрыт съехавшим шелком: голубым, явно богатым, красиво контрастирующим со светлой кожей и яркими волосами, вьющимися, ужасно мягкими на вид. Не только у омег бывают такие, у Ацуши и Чуи-сана тоже вот… Да и в другом омеги и альфы не столь уж сильно различимы! Равно чувствуют радость и горе, боль и тепло, удовольствие — тоже. Просто кто-то от рождения стоит выше, больше прав имеет на эту жизнь. Поэтому если бы Чуя-сама хотел, то мог бы сейчас наказать Рюноске. И был бы прав. Да и зачем ему еще приходить? Наверное, слишком поспешно Рюноске решил отказаться от мыслей о других на этом этаже и подумать о себе и своих желаниях. — Господин, — он протянул банку, заранее зная, что у самого сил открыть не хватит, склонился в поясе. — Это… — Начал было Рюноске, но снова замешкался. — Я знаю, что это, — ответил Чуя-сан и легко снял крышку, шумно и с удовольствием понюхав содержимое. Затем сделал несколько глотков и медленно облизнул губы. — Иди сюда, Акутагава Рюноске, — вдруг позвал он, похлопав рукой рядом с собой. А потом удивленно поднял оброненную Рюноске игрушку, на которую случайно опустилась его ладонь — выпуклую, с едва ли подсохшей смазкой на себе. Поднес к лицу, покрутил напротив глаз и тут же отложил в сторону, как ни в чем не бывало. Его «я знаю, что это» показалось теперь таким многозначительным, что Рюноске едва не шатнулся. Ноги в буквальном смысле у него подогнулись. А еще вдруг стало гораздо жарче и низ живота приятно заныл. Господин Чуя держал в руках его… Это странно взволновало Рюноске, но вызвало лишь смущение, а никак не ожидаемое отторжение. — Иди-иди, — поторопили его, и ослушаться стало уже невозможно. Рюноске сначала привычно хотел сесть на колени, но боль в содранной коже заставила подогнуть ноги и пристроиться бочком, так, что пробка стала ощущаться сильнее и более объемной по величине. Он специально уселся на почтительном расстоянии, расположившись вежливо лицом к господину Чуе. Но тот вдруг сам переместился ближе, вновь испил из банки, вытесняя временно все запахи вокруг кроме алкоголя. — У тебя красивый голос, — сказал Чуя-сан, переведя дыхание и теперь глядя на Рюноске так, словно, как это было в одном из сумбурных снов минувшей ночи, уже видел его без одежды. Господин намекнул, да нет, даже прямо указал, что той же прошлой ночью Рюноске было прекрасно слышно, в тот момент, когда они с Дазай-саном… Неужели они могли возбудиться от чужого голоса так же, как и самого Рюноске взволновали издаваемые по соседству звуки? Какие кощунственные мысли! Как вообще можно было позволить себе думать о подобном? И в таком-то положении! Да и какие вообще тут мысли, если пальцы Чуи-сана вдруг коснулись обнажившегося из-за неловкости колена. Прошлись по поврежденному месту. — Спасибо, господин, — тускло отозвался Рюноске, машинально, как если бы был заводной игрушкой, а сказанные им слова — единственными, что успел вложить в него перед продажей искусный мастер. — Любишь боль? — вкрадчиво спросил этот самый господин, всеми пальцами обжимая колено Рюноске. — Ее необходимо принимать, разве нет? Рюноске попробовал улыбнуться, но уголки губ так и не поднялись. Пусть даже Рюноске все еще ценный товар, но это не значит, что при желании нельзя непоправимо навредить ему. Он ждал наказания и не испытывал перед ним страха. Что толку зря терзаться, если неизбежное все равно произойдет? Зато он был счастлив почти целые сутки, это тоже неплохо. Познал столько ощущений, как за всю жизнь не испытывал. — Необходимо… — повторил за ним Чуя-сан и вдруг повел рукой выше, по бедру Рюноске. Его движение было едва уловимым, но Рюноске вздрогнул всем телом. Ему стало горько. Не от действия, вовсе нет. А потому, что Чуя-сан, имея отношения, проведя ночь с Дазай-саном, он… — Боишься меня? — спросил тот, ласкающе задевая кожу. — Знаешь ли, одно время пришлось жестко придушить слух, что я пробую товар… Чуя-сан не отводил внимательного взгляда. На губах его играла улыбка, но глаза, синие, будто летнее небо, излучали льдистый холод. Рюноске мгновенно вспомнил, кто он такой. Вспомнил, что все еще отчасти принадлежит этому человеку, и медленно проглотил приобретшую горчинку слюну. Но не дрогнул, не опустил глаз. Рука господина Чуи, теплая, уверенная, продолжала непозволительно, вопреки всем приличиям лежать на бедре. А вот так идеально расправленные плечи сникли. — И он, видимо, боится, — вдруг добавил Чуя-сан и сделал крупный глоток. Чужие пальцы ощутимо дрогнули на коже. Чуя-сан отставил банку на пол и снова посмотрел Рюноске в глаза, словно ожидая чего-то. И тут вдруг Рюноске понял, кого напомнило ему это выражение лица: самого Дазай-сана, когда тот остался без маски. И «он» — это тоже Дазай-сан. Теплые пальцы снова шевельнулись и исчезли. — Как по-твоему, — продолжил рассуждать Чуя-сан, — я настолько плохой? Ты говоришь, надо принимать боль, но я не могу принять! Каждый его отказ от брака со мной — как первый! Его руки даже не купить, как твоей. Выходит, я плох? В каждом слове скользили эмоции, непривычные для Рюноске. Такие настоящие и искренние, что все сразу встало на свои места, несмотря на то, что казалось на первый взгляд непостижимым. Вопреки своим явно существующим чувствам, Дазай-сан отказывается… от господина Чуи! Тогда как прошлая ночь… И господин Чуя внезапно говорит об этом, словно неприятный ему Рюноске достоин доверия! Но, право, ничего плохого в Чуе-сане не было. Он даже за наказание не брался, видимо, не имея к тому интереса. Он хотел что-то узнать и, скорее всего, шум — лишь повод для разговора, так Рюноске стало казаться. Чуя-сан теперь вызывал сочувствие. И Рюноске дерзнул высказать ему свои соображения, словно говорил не с господином, а с другом. — Мужчина Дазай-сана не может быть плохим. Человек, которого он… — Рюноске вспомнил вчерашнее поведение Дазай-сана. Его настроение, его маску, что разбилась на сотни осколков, стоило хоть малость затронуть тему нахождения рядом Чуи-сана, его слова, его полнозвучные стоны. — Любит. Сомнений больше никаких не осталось. — Любит? Ты уверен? Думаешь так? Меж бровей Чуи-сана пролегла напряженная морщинка. Явственно ощущалось, что он взволнован, даже взвинчен, будто и вправду собирается рассердиться. Рюноске на миг разорвал с ним зрительный контакт, согласно склоняя голову. Он проделал это быстро, как ему показалось, и тут же снова начал смотреть в чужие глаза, но за этот краткий промежуток времени льдистый холод в них истаял. Господин Чуя смотрел на него теперь совершенно иначе, словно впервые увидел. И улыбка его стала шире, тоже переменилась, стала более искренней и лучезарной. — Он тебе сказал это? — Иногда понятно без слов, — покачал головой Рюноске, а Чуя-сама вдруг приподнял его одной рукой, прижал боком, и Рюноске показалось, что чертова, совершенно забытая игрушка вот-вот выскользнет из него. Слабость стремительно растеклась по телу, и он коротко охнул. Губы Чуи-сана уверенно и горячо прижались к щеке. Задержались в нежном прикосновении всего на несколько мгновений, безумно долгих для тех, кто и друзьями-то друг другу не являлись, не то что равными по статусу. Но Рюноске отчего-то показалось, что сейчас, в эту самую минуту тишины и уединения, об этом можно было и не вспоминать. А неловкость, смущение и стыд… рано или поздно придут все равно, так чего бередить их раньше времени! Чуя-сан отстранился от него совсем довольным — от него прямо-таки тянуло удовлетворением, расслабленностью и ленцой, какую наверное и следовало бы ощущать вполне состоятельному альфе, имеющему при себе абсолютно все. Ну… или почти все. Каждый раз Дазай-сан отвечал отказом на столь лестное предложение, припомнил Рюноске. Каждый раз… Это ведь… сколько же тогда длились их отношения? И сколько времени вообще Чуя-сан ждет, если мог бы, как сам сказал совсем недавно, взять абсолютно любого проживающего здесь омегу. Любого — только бы по нраву пришелся. Но ему, вот ведь ирония судьбы, пришелся по нраву именно Дазай-сан. Такой своенравный Дазай-сан, такой сильный, хитрый, способный заморочить голову кому угодно и неподчиняющийся никому себе во вред. Значит, у Чуи-сана должно было быть воистину ангельское терпение, чтобы раньше времени не отступиться от выпившего достаточно крови Дазай-сана. Или же… он просто был слишком упрям, чтобы просто сдаться. В любви — все равно что на поле боя. Так, кажется, было написано в одном из свитков, в одной из классических поэм, где воинственные альфы жизни себе не представляли вне рамок священного кодекса. И были готовы пойти хоть на край света, хоть за его же грань к теням мертвецов, если то было нужно ради скрепления пред богами будущего союза с возлюбленным. Да, Рюноске прекрасно помнил эти вычурные сказки. Помнил, а потому — едва ли сдержался от смешка, ведь слишком уж эти роли не подходили Чуе-сану и Дазай-сану. К тому же не было ведь никаких духов, никаких богов и коварных чудовищ, а все, что осталось сейчас им от прошлого — горстка традиций, обрядов на удачу и процветание, которые все равно больше будут зависеть от самих людей, нежели высших сил. Тем не менее… встретившись сейчас с такой решимостью, Рюноске не желал больше сомневаться — Дазай-сану повезло, очень и очень. И однажды, когда возможности отказать у него больше не будет, он поймет это. Поймет и обязательно примет господина Чую, позволив себе назвать его и любимым, и супругом. Тогда-то помощь Рюноске, доселе так сильно радевшего на собственную незаменимость, окажется совсем не к спеху. И спасать ему тоже… никого не придется. — Мне стоило догадаться, — расслышал он задумчивый голос Чуи-сана и мгновенно очнулся от путаных мыслей. Чуя-сан снова хмурился, но в этот раз совсем не зло, не страшно — сидящему совсем вблизи Рюноске показалось даже, что в этой озадаченности было даже что-то приятное. До того довольно подрагивали уголки губ, ярких, словно у омеги. — Мне стоило догадаться, — заметив, как прислушался Рюноске, повторил Чуя-сан и снова расслабленно расправил плечи. Затем протянул руку и подхватил позабытую банку, поболтав оставшимися на дне дольками инжира. — У него, знаешь ли, всегда были проблемы с откровенными разговорами. Человек в себе — такой уж Осаму. С самого детства. Рука Чуи-сана вскользь прошлась по спине Рюноске, ужасно горячая даже сквозь ткань, погладила ласково, словно бы какое-то животное, и снова неподвижно замерла на поясе, так и не разорвав это странное полуобъятие. Рюноске не решился отодвинуться. Это вполне могло быть сочтено грубостью, особенно после настолько интимного откровения, но и… соврать, что близость Чуи-сана как человека и как альфы была совсем неприятна, Рюноске не мог. Теперь — ему было даже хорошо. Даже приятно обсуждать то, что он больше ни с кем обсудить не мог! Ведь любителей Дазай-сана в воспитательном доме было так мало… Если и не было совсем. — Я, видимо, как-то упустил, что вы долго знакомы, — почтительно произнес Рюноске, со скрупулезной старательностью подбирая каждое слово. — И что вы… вот так. Чуя-сан усмехнулся и, снова коротко взболтнув банку, поймал губами сползший к краю ароматный кусок. — Осаму ужасно параноит по этому поводу, — невнятно буркнул он и облизнулся. — Но это только наше дело, понял? Не распространяйся о том, что услышал, идет? Все-таки мой Осаму достаточно за тебя похлопотал. Он… в каком-то смысле даже о тебе печется. Завидное положение, не находишь? Рюноске сглотнул, мгновенно ощутив такое странное волнение, будто бы у него где-то в глотке застряла крошечная, но ужасно мешающаяся косточка. А смыть ее слюной никак не получалось. — Но это ведь совсем ненадолго, — поспешил добавить Рюноске к уже сказанным словам. — Вы ведь… и сами знаете. Скоро Дазай-сану не придется тратить на меня свое время, потому что я… — Да-да, помолвлен. Я слышал об этом. И о том, какая ты у нас оказывается ценная пташка. — Насмешливо протянул Чуя-сан. Его рука, до этого спокойно придерживающая Рюноске за талию, мгновенно оказалась спереди, горячими пальцами обведя только-только переставшие ныть колени. — Осаму в ужас придет, если узнает вот об этом, между прочим. Он же за тебя отвечает. Смотреть на потемневшие следы на раньше такой аккуратной коже Рюноске почему-то стало невмоготу. И он поспешил прикрыть их полой юкаты, натянуть ее ткань так, чтобы больше не смущать своей неосмотрительностью ни себя, ни ужасно внимательного, как оказалось, Чую-сана. — Я обо всем позабочусь, можете не беспокоиться. Я… совсем не хочу подставить Дазай-сана. Ни коим образом. Правда, можете поверить мне. Ведь это же в моих интересах, выйти замуж за представительного и обеспеченного альфу, верно? Чуя-сан неоднозначно хмыкнул. Но глаза его как-то хитро блеснули, Рюноске успел уловить этот блеск, прежде чем лицо его же собственного хозяина оказалось так близко, что пропитанное горьковатой винной ноткой дыхание коснулось щеки. — А сам-то ты, Акутагава Рюноске-кун, ты сам чего хочешь? Минуя все то, что успел вбить в свою хорошенькую головку — с каким человеком ты хотел бы в итоге оказаться? Есть же такой, мм? Сердце у Рюноске гулко забилось. Казалось, близкое дыхание господина Чуи стремительно опьяняет не только тело, но и мысли, путая их, будоража. Есть ли у Рюноске человек, с которым… Ну, допустим. Допустим и у него есть кое-кто, недавно снившийся, в котором Рюноске мог бы быть заинтересован. Только вот разве можно признаться в таком, невзирая на блестящую помолвку? Больше походит на провокацию, на проверку, которая к чему-то нужна, словно Рюноске для других подобен открытой книге, в которой меж выверенным, благопристойным содержимым отчетливо читается нечто каверзное, нечто непристойное и неподобающее. И этого уже не соскрести со страниц, не уничтожив при этом самого фолианта. Чего же он сам хочет? Того, что не может получить, разве нет? Рюноске сглотнул, пытаясь не думать о руках Накаджимы Ацуши, о его дыхании, столь же горячем, как и дыхание господина Чуи. Который, надо сказать, не отвязывался, даже не думал сколь-нибудь отодвинуться на подобающее приличиям расстояние. Смятенного Рюноске это начинало несколько раздражать: и забота, и дружеская слащавость чужого тона, и чрезмерная опека. Страх за то, что все это совершенно ненастоящее, только лишь окупленное приносимыми им воспитательному дому деньгами, леденил сердце. Настойчиво требовал решиться на правдивость, на свою собственную провокацию, и посмотреть — что тогда-то будет! Недавний Рюноске, осторожный и тихий, незаметный, будто совершенно бесцветное пятнышко на ярком гобелене жизни вокруг, никогда бы не осмелился на откровенность с таким значимым человеком, как Чуя-сан. Но теперешнему Рюноске, опьяненному просыпающейся чувственностью, проникновением в чужие секреты, и стонами, и лаской, которой ему в таком количестве за всю жизнь не перепадало, казалось, что таиться нет смысла. Даже зная, что он испорчен, что он вовсе не тихий, покладистый омега, не сможет Чуя-сан ничего предпринять против изменения судьбы Рюноске в худшую сторону. В противном случае, он сам многое потеряет. Все они — слишком многое потеряют. Рюноске на секунду зажмурился, представляя себе, как в ту их недавнюю встречу прижался бы ртом ко рту Ацуши, прямо на улице, в безлюдном переулочке меж какими-нибудь лавками. Яркий вкус и яркие ощущения, увеличенные недозволенностью в десятки раз — все могло бы быть, словно в истории, которой Рюноске тайком зачитывался. Знай он раньше, что никто не станет докучать осмотром, что с него, напротив, потребуется быть податливым и растянутым, хорошо подготовленным, он бы мог… На щеки Рюноске словно брызнули кипятка, так они запылали. Он мог бы все. Он мог бы сам выбрать, пусть и ненадолго, но у него бы появился шанс быть с человеком, которого Рюноске выберет только лишь сам, словно какой-нибудь обеспеченный альфа, словно совершенно полноценный человек, одаренный всеми положенными правами, в первую очередь на нечто, подобное счастью, которое по общепринятому мнению должна нести за собой свобода. Он мог бы тогда решиться и на нечто более существенное, чем поцелуи, на нечто более чувственное, более приятное, словно в недавнем сне. Чутье подсказывало Рюноске, что стоило лишь только попросить, лишь только позволить, и, скорее всего, Ацуши бы охотно исполнил его желание. — Что же ты, куколка, — голос Чуи-сана прервал череду размышлений об упущенных возможностях. — Неужели у тебя нет совсем ни одной мечты? Или ты считаешь, что ложь и недосказанность — самая лучшая тактика? — явное сожаление, даже разочарование сквозило в недовольном теперь голосе Чуи-сана. — Видимо, матушка совсем не умеет воспитывать. Рюноске широко распахнул глаза и, еще не понимая, что делает — вдруг улыбнулся. Да так широко, что непривычные к подобной мимике губы и щеки охватило неприятное тянущее ощущение. Госпожа Кое не самый лучший воспитатель, это правда. Стоило вот только посмотреть на господина Чую! — Только не надо про меня, — мгновенно вздохнул тот, словно впрямь читая мысли. — У меня-то как раз отличное воспитание. На высоте и самообладание, и галантность, разве сам не убедился? Рюноске поспешно отвернул лицо в сторону и несколько секунд выжидал, пока непроизвольная улыбка не сойдет прочь с лица. И смог бы, наверное, обойтись молчанием, но Чуя-сан не удовольствовался им. Потряс Рюноске за плечо, приказывая: — Отвечай мне. Промедления хватило, чтобы в памяти вновь начал воскресать сон. Чтобы недавнее радостное чувство, когда Рюноске совершенно свободно общался с касающимся его Ацуши, непривычное и волнующее, вновь стало вызывать сожаления за свою краткость. Хорошо воспитанный господин Чуя совсем не ценит деликатности. Может, после правдивого ответа перестанет налегать на Рюноске, словно тот спинка стула? Перестанет играться с ним в дружеские разговоры, от которых неловкость зашкаливает настолько, что перехватывает дыхание, будто шелковая удавка. — Я хочу… быть свободным, — тихо ответил Рюноске, не узнавая собственного голоса. — Да, такой человек… есть и у меня. Есть! Он выкрикнул последнее и плотно сжал губы, бесконечно удивляясь своей дерзости. — Только он, — сбивчиво продолжил Рюноске, боясь, что Чуя-сан неправильно его поймет, — только мы… Он… Начитанность и широкий словарный запас перестали спасать, мысли обратились в совершеннейший сумбур. — Знаете, — добавил Рюноске, не в силах скрыть своего раздражения этим, — будь у меня возможность, я бы все… все подарки… Шокированный собой, он прикусил губу, не в силах договорить — за что бы он отдал все появившиеся у него вещи? За собственную свободу? Либо за возможность несколько раз интимно уединиться с тем, кто действительно вызывает стойкую симпатию, в отличие от мифической пока что фигуры жениха? Человека, безусловно, прекрасного, но такого чужого и далекого, что решение быть с ним продиктовано покуда одной лишь необходимостью выгодной сделки. Рюноске примолк, напрягся, ссутулил плечи, ожидая чего угодно: порицания, наказания, упреков. Проверка им не пройдена, его потаенные желания позорят мать господина Чуи, да и его самого, как ее наследника. Сейчас вот он укажет Рюноске на его место, ведь по усвоенному с детства распорядку жизни иначе и быть не может! Но Чуя-сан только лишь беззлобно рассмеялся и потрепал Рюноске по волосам, ловко взлохматив горячими пальцами. — Ну раз есть, то дерзай, — с широкой улыбкой посоветовал он и в последний раз ласково прошелся по прядям Рюноске, прежде чем окончательно отстранить руку. — Есть такие вещи, которые лучше сделать, покуда возможность имеется. Иначе потом будешь жалеть всю свою жизнь. А она… долгая иногда очень бывает. Чуя-сан умолк, задумчиво, плотно сомкнув губы. А затем, как будто специально сделав паузу, добавил: — Но пойми, я не очень-то хороший пример для подражания. Так себе сын, так себе жених. И как человек — совсем неважный! Осаму каждый раз не применит напомнить про возрастающий риск алкоголизма… Поэтому — подумай-ка хорошенько, Рюноске-кун. Может тебе и вовсе не нужно слушать утренние бредни уже пригубившего как следует человека. Остатки вина и мякоти колыхнулись на дне банки, когда Чуя-сан показательно встряхнул ее. И тут же поспешил употребить, видимо приученный, что ничего из деликатесов не должно пропасть зазря. Тем более, настолько вкусных. Но даже несмотря на это не сводящему с него взгляда Рюноске на секунду показалось, что озорно блестящий, не скрытый густой челкой глаз Чуи-сана ему подмигнул. — Я буду иметь ввиду, господин, и обязательно подумаю, — поспешил заверить Рюноске. Тут же мягко, подчинительно склонил в поклоне голову, стоило лишь только Чуе-сану двинуться, чтобы подняться на ноги. — Вот и славно, — вполне оптимистично отозвался тот. — А неплохо так посидели. В тебе, видимо, еще не до конца умер хозяин, Рюноске-кун. Можешь собой гордиться. Они уже достаточно времени провели за разговорами, понял молчаливый намек Рюноске. Наверняка у Чуи-сана имелись свои неотложные дела, и было бы слишком большой наглостью еще больше перетягивать на себя внимание. И все-таки… Уточнить кое-что, тем более прекрасно понимая, что, быть может, другой возможности остаться у них наедине и поговорить больше не выдастся, Рюноске посмел прямо сейчас. И сам неловко приподнялся и выпрямился, с дерзостью подав голос: — Господин. Могу ли я задать вам последний вопрос? А вы-то сами… вы-то жалеете о чем-нибудь? Спина замершего у дверного проема Чуи-сана как будто окаменела. В воцарившейся тишине раздался лишь только дробный звон от нервно барабанящих по пустой банке пальцев. Но наконец Чуя-сан заговорил: — Не было ни одного дня, чтобы я не жалел. Что тогда не был расторопнее. Как знать… Может, это сейчас бы все поменяло. В его голосе было столько искренности, столько сокрытой за уже ставшей привычной веселостью вины, что Рюноске оторопел. Но не позволил себе обронить и единого слова, вновь низко склонившись, пока чужое присутствие не исчезло совсем. Сердце в его груди билось судорожно, словно охваченное страхом. Только вот самому Рюноске страшно на удивление не было. Наверное, для господина Чуи это такая мука — неоправданно редко видеть своего человека и не иметь возможности забрать его с собой. Наверное… и для самого Рюноске будущие встречи с Накаджимой Ацуши станут таковыми — совершенно, абсолютно невыносимыми. Тем более, если под руку с Ацуши будет кто-то еще. И это на глазах у Рюноске! У Рюноске, уже почти сознавшегося и самому себе, и Чуе-сану, что столкни их судьба с Ацуши еще один разок и он открылся бы! Рассказал все, что мучает, и к черту любые последствия. Ведь какой вообще смысл держать в себе правду до самой смерти, захлебываться ею и умирать с ней на сердце, такой тяжелой, мучительно тяжелой… Не желает Рюноске для себя подобной участи! Не желает перестать быть собой, в итоге не узнав, что значит находиться с… Светящееся нежностью лицо Чуи-сана вновь встало перед глазами. И его слова, как никогда верные, как никогда годящиеся Рюноске, зазвучали в голове: — Дерзай. Есть такие вещи, которые лучше сделать, покуда возможность имеется. Рюноске выгрызет для себя эту самую возможность. И признается Накаджиме Ацуши. Ведь все-таки Рюноске, несмотря на такую убедительность слов Чуи-сана о собственной некомпетентности, неправильности, как никогда подходящий для него слушатель.