"Святые дела грешника Донахью"

У одной незнатной женщины из Саннтре, по имени Альдина, был сын, коего звали Патси, и был он самым некрасивым, самым страшным глупцом, самым прожженным бездельником, подобно которому Бог никогда не создавал в этом мире. Но глаза матери с изначальных времён заколдованы вставленными на лице невидимыми кривыми стёклами; и она питала любовь к нему сильнейшую, и так с ним носилась, и так обхаживала его, как самое удивительнейшее произведение, созданное Природой. Однажды Патси поймал стрекозу и посадил её в бутылку, затем велел матери тщательно за ней ухаживать. Мать, очарованное создание, так усердно кормила эту стрекозу шкварками да медовыми сотами, что у стрекозы выросли ноги, отвалились крылья, её потребовалось пересадить в клетку, а там у неё из-под кожи вылезли два кривых рога. — Экая она здоровенная получилась! — воскликнул озадаченный Патси, который был не готов к такому повороту событий. — Недалёк тот час, когда этакая громадина, того гляди, нас из дома выселит и заставит бежать с раскрытыми ртами до самой Горной Шотландии. Ну уж нет, прошли те времена, когда моя мамочка кормила тебя как собственное дитя! Я уж так тебя проучу, мало не покажется! Только попадись мне, образина разэтакая! И, чтобы прогнать стрекозу (а уж вернее стрекозину) без подозрений матушки, чуткой и внимательной, как никакая охотничья собака предводителя войска слуагхов, Патси дал ей сонной травы и, дождавшись, когда же она заснёт, потащил клетку за собой и отнёс её на скалу Красных Девок, что от его дома составило ровно восемь миль. Затем он отправился домой, потирая руки и радуясь своей изобретательности; однако стрекозина же, не будь дурой, разбила клетку своими отросшимися рогами и прискакала домой прежде, чем вернулся Патси. Многое хотела ему сказать стрекоза и ради этого научилась говорить; она-то и поведала проснувшейся матери Патси о всех тех неприятностях, что доставил ей сынок Альдины. — О, дорогой мой, — заплакала Альдина, — зачем ты разбиваешь материнское сердце? Ты ведь такой славный, такой замечательный, лучше всех других парней из Саннтре! Зачем ты хотел убить нашу славную козу? — Ничего я не хотел, не выдумывай, — соврал изумлённый Патси. Однако славные предки нашей стрекозины происходили от тех зверей, что променяли у чёрта способность ходить на парочку лёгких воздушных крыльев, а потому животиной она была очень умной; она заметила, что её клетки на месте нет, что осталась она на скале Красных Девок, известной также как место, куда сердитый трактирщик неоднократно посылал своих излишне набуянившихся постояльцев, а ещё — что на копытах у неё осталась трава от долгого пути домой. Услышав такие слова, Альдина расплакалась и взяла честное-пречестное слово от своего сына, что тот больше не будет обижать такую славную и хорошенькую козочку. Патси на то взревел, словно снизу его колют вилами сразу два дивизиона чертей, и ответствовал мамаше, что это его стрекоза, что он вообще против того, чтобы она у них жила, а если матушка его столь глупа, что видит вместо стрекозы своё дитя, раз отказывается слушать дорогого и единственного сына, то он знать такой матери не желает, а лучше пойдёт на север и там женится на королевской дочери, коли тут его отказываются уважать и принимать согласно его несравненным достоинствам. Стоило ему всё это произнести, как матушка молча, без всякого переживания, взяла козу и пошла с ней домой. Как ни звал Альдину обеспокоенный её внезапной холодностью Патси, она никак не отзывалась, а когда парень, будучи размерами, что твоя мамка, попытался открыть дверь собственного дома, накричала на него и велела проваливать подобру-поздорову, так как нет у неё сыновей, а из детей Бог послал только эту замечательную козу. — Да ты с ума сошла, кошёлка старая, кастрюля без крышки, яблочный огрызок, песчаная от старости пещера! — завопил Патси. — Я твой сын, а не коза! А раз ты не веришь мне, так спроси у сапожника Дэшема, что заделал меня, как поговаривают некоторые бабки! Или спроси у поденщицы Пичем, что настолько стара и суха, что может стать женой лишь старому дубу! Услышав такие слова от родного, но уже забытого сына, матушка Альдина пришла в такую неописуемую ярость, что сама схватила тяжеленное ведро, наполненное дождевой водой с листьями, и вылила весь этот бульон прямо на Патси. — Ах ты бездельник, коровье копыто, хрен козлиный! — закричала она так, как никогда не кричала на родного сына. — Да что ты говоришь такое, и про таких людей! Да чтоб тебя родная мать признавать перестала! Бедняжка, она же умрёт от горя, как только узнает, каким верзилой стал её сын — если ещё не умерла! А ну-ка выметайся отсюда, пока я тебя не отколотила как служанка — ковры! Патси, поражённый такой отповедью от некогда обожавшей его матушки, что, не говоря ни слова, пошёл куда глядели его залитые водой глаза. Вслед ему раздавалось торжествующее блеяние козы, и Патси, разгорячённый своей неудачей, затаил на бывшую стрекозину невероятную злобу. «Ну погоди! — думал он, пиная по дороге камни, листья и детей. — Я покажу тебе! Уж я тебя!..». И шёл он так восемь дней. А надо бы сказать вам, дорогие мои дамы и господа, что в ту пору святой грешник Донахью сам ковылял по этой дороге. У него совсем истёрлась одежда, в фляге виски оставалось не более чем на пол-галлона, и думал он о том, как бы донести до людей свои славные похождения и Божье слово. Вёл он за собой под уздцы белую Ночную кобылу, поскольку бедняжка так утомилась за ночь пугать прохожих, что совершенно не могла вести на себе своего нового хозяина. Увидел Патси бредущего в задумчивости святого грешника и обрадовался: вот кто мог бы помочь его бедам! — Послушай, милейший, — обрадовался Патси и тут же ойкнул, поскольку возмутившийся такому невежливому обращению Донахью приказал Ночной кобыле лягнуть Патси. — Какой я тебе милейший, ты, салат без огурца, — сердито воскликнул Донахью. — Я — важный человек, святой, и обращения требую соответствующего! — Ой, это хорошо, что святой, — ещё больше обрадовался дурень Патси. — Тут такая беда приключилась, без святого никак не обойдёшься! — Это какая такая беда, олух ты стоеросовый? — внимательно прислушался Донахью. Описал всё, что произошло, Патси, ничего не забыл, да к тому же изрядно выдумал: что стрекоза была с корову размером, что мать с её появлением стала молиться дьяволу, а ещё что коза эта совсем невиданное чудовище — глаза у неё, дескать, огненные, из заду пламя вырывается, а шерсть чернее, чем души грешников. Слушал это святой Донахью, слушал, мрачнел, да под конец и сказал: — То, что мама начала дьяволу поклоняться, это нехорошо. Но и ты, придурок, виноват: чего это мать за твоей стрекозой ухаживает, а не ты? Ну-ка пойдём, посмотрим, что там за страшный зверь такой. Отправились они обратно, к дому матушки Альдины; да когда пришли, Патси не поверил собственным глазам, хотя каждый из них родился одновременно вместе с ним и ни разу ему с той поры не изменяли: мамочка его бельё вешает, хотя Патси помнил, что она не стирала, а помогает ей девушка, красивее которой не сыскать во всём Саннтре. Волосы той же расцветки, что была шерсть у выросшей в козу стрекозы, тело — гибче, чем у золотой рыбки, а простое деревенское платье её украшено полупрозрачной верхней юбкой, напоминающей стрекозиные крылья. Подивился такой красоте Патси, да и подумал, что хорошо бы было этакую козочку выгулять по своему пастбищу, да накормить её как следует своими сочными яблочками. Святой Донахью, однако, стал ещё мрачнее тучи и обратился к матушке Альдине: — Скажи-ка, женщина, сколько у тебя детей и где можно найти твоего олуха-сына, чтобы надрать ему зад, коли этого не делает его отец? — Не понимаю, о каком сыне ты говоришь, незнакомец, — ответила матушка Альдина, — а вот только и есть у меня, что красавица-дочка. Вот только проходил тут недавно один сумасшедший, начал кричать на меня и ломать мои двери, говоря, что он мой сын; так ты ему не верь, я его не знаю, а если б даже и родила каким-либо чудом, то тут же бы и придушила, чтоб в дальнейшем он не мучил меня и не заставлял бы плакать. От таких слов у Патси отнялся дух, и он был готов высказать всё, что думает о предательстве нерадивой матушки, но тут же прервал его Донахью, указывая на стойло: — А как давно у тебя коза пропала, женщина? — Какая ещё коза? — оторопела Альдина. — Не знаю никакой козы. Только дочка и была, да и всё тут. Призадумался грешник Донахью. Обошёл он вокруг девицы, внимательно её разглядывая, да внезапно подул ветер, и он помог этому природному нахалу поднять дочкину юбку. Матушка её как завопила от возмущения (а Патси, в свою очередь, от восторга), да тут же замолкла, как увидела торчащий из-под юбки дочкиной козий хвостик, длиной в три ладони и с шерстью такого же цвета, как волосы на голове — а, возможно, и не только на голове, но то известно одному лишь Господу Богу. — А ну-ка признавайся давай, — строго приказал грешник Донахью, придерживая девицу за юбку, — зачем добрую женщину обманываешь? Ты же коза, как ты есть! — Я не коза, — заплакала девушка, — я стрекоза. Отпустите мою юбку, добрый человек, и я всё-всё-всё вам расскажу! И пусть он смотреть перестанет: я приличная стрекоза, а не какая-нибудь ещё! Патси хотел возразить и самому полезть к ней под юбку, но крепкий подзатыльник святого Донахью выбил лязг из его зубов, а из глаз полезли черти; он остановился и выругался так бранно, что святому грешнику пришлось снова прописывать ему крепкую замакушину, да ещё и с парочкой стихов из той библии, которую знают все коробейники и мастеровые, а также те, кто частенько берёт у трактирщика в долг. Рассказала тогда стрекоза, что сначала она была собакой, и хозяева так плохо к ней относились, что с каждым днём она становилась всё меньше и меньше, пока окончательно не превратилась в маленькую стрекозу и не улетела подальше от своих хозяев. Потом её подобрал Патси и стал над ней издеваться, а его матушка, добрая, славная, нежная женщина так хорошо ухаживала за бедной стрекозой, что той и не оставалось ничего делать, как вырасти и стать козой. А после с неё опала шкурка, отвалились рога, выросли длинные ноги и груди, и вот, осталось ей только сбросить хвост. Но и это вопрос времени, если только добрая матушка Альдина признает её как свою дочь. — А меня ты зачем из дома выгнала? — заорал на козочку Патси. Та, бедняжечка, испугалась, вжалась вся в дерево, заплакала и сказала, что никого она из дома не выгоняла, что Патси сам хотел её оставить, а когда бранил мать последними словами, то это он произнёс, что такой матери знать не желает, и козочка тут ну совсем не причём. Не поверил ей Патси и хотел угостить сначала её, а потом и свою мать, крепкими тумаками, произведёнными мужчиной в самом расцвете сил, но тут прочёл святой Донахью молитву Господу нашему, и, когда дочитал, оборотился в тот же миг Патси в большого и косоглазого козла, сердито блеющего на женщин. Альдина и новая дочь её обрадовались, стали хвалить и благодарить доброго пьяницу Донахью, а после пригласили к себе домой; поел тогда святой грешник на славу, получил новую одежду, оставшуюся от Патси, а после, с деньгами и обновлённой флягой благословенного напитка, отправился нести благословение всей прочей впадающей во грех стране. Дочку Альдина назвала Кейтилин, хвост у неё вскоре отпал и нашла она себе хорошего и богатого мужа; Патси, неродной брат её, пасся возле дома и не было от него никакого толку. Таков был третий подвиг грешника Донахью.