"Но шагать было...некуда"

Перед началом повествования перенесемся в момент, когда Эдмон в личине аббата приехал к бывшему соседу Гаспару Кадруссу, дабы выяснить произошедшее за утраченные 14 лет.

***

      Слегка постукивая пальцами по столу аббат как бы вполуха слушал рассказ трактирщика, на самом же деле не упуская ни единого слова. Хотя версия событий от лица Кадрусса чересчур изобилировала "я" и "старина Кадрусс", аббат старался составить в голове как можно более подробную историческую картину. Однако стоило бывшему портному добавить в рассказ нотки прощания со слушателем, как аббат прервал его поднятой ладонью. - Я весьма рад за вас и вашу успешную новую карьеру, и я не скрываю этого, но меня все же очень интересует судьба той каталанки, Мерседес, а так же отца несчастного Дантеса, - в голосе аббата не слышалось ни нотки фальши. - Ах, Мерседес! Конечно.. - Кадрусс замялся, заметно нервничая. - Что такое? - священник слегка подался вперед, выдавая заинтересованность. - Это, право, очень трагичная история, уважаемый аббат, - трактирщик нервно улыбнулся, поправляя воротник. - Тем не менее, вы обязаны мне ее рассказать, - аббат как бы невзначай сунул руку в карман, где честнейшего во всем мире человека Гаспара Кадрусса ждал бриллиант в пятьдесят тысяч франков ценою. - Да, конечно... - Кадрусс практически машинально придвинул к себе стакан, который совсем недавно подал аббату, налил туда воды и осушил его с жадностью застрявшего в пустыне путешественника.       Затем, стянув с головы платок, трактирщик опустил глаза и вздохнул. - Как я вам уже говорил, даже после всех попыток господина Морреля мсье Вильфор не вернул нам старину Эдмона. Такой стресс свел несчастного отца с ума, он в упор отказывался просить милостыню; с каждым днем все меньше мебели, точно как и движения, становилось в квартире выше моей. Первое время я его навещал, но вскоре единственной, кого старик впускал, стала Мерседес; но, как это обычно бывает между скорбящими о чем-либо людьми, говорить они не решались, - возможно, и не могли, бедняга Дантес запросто мог онеметь от такого горя, в его-то возрасте, - так что, через несколько месяцев, и такая ангельская душа, как мадемуазель Эррера перестала навещать несчастного старика... - Кадрусс замолчал, усиленно комкая платок. - И он... - аббат не решался произносить это слово. - Умер. Горе сморило беднягу, лишив его всего, что у него было, - глухо сказал трактирщик, стеклянными глазами глядя перед собой. - А что произошло с Мер...с мадемуазель Эррера? - странно, но называть Мерседес не по имени давалось аббату легче.       Пустой взор Кадрусса развернулся к аббату, постепенно становясь осмысленным. Очевидно, бывший портной формировал мысль на языке. - После смерти старика Дантеса Мерседес продолжала верить. Верить в чудо, в счастливый конец. Но с каждым днем ее надежда угасала, как и она сама - каждый раз, как мне приходилось ее видеть, она казалась все более измученной и истощенной. В конце концов девушка совсем перестала покидать свой дом; хотя ее кузен Фернан часто навещал ее и старался приободрить, Мерседес его прогоняла, аргументируя это тем, что ужасно боится услышать от Фернана страшные новости. Я готов поклясться честью, ее кузен чах вместе с ней, - Кадрусс смотрел куда-то сквозь аббата.       Священник, силясь скрыть сильное волнение, глубоко дышал и держал одной рукой другую, прижимая ее к столу. Посетитель "Гарского моста" внимательно и очень проницательно смотрел на его владельца, отчего последний явно испытывал удвоенный дискомфорт. В конце концов Кадрусс все же решился прервать неловкое молчание. Склонившись над своим многострадальным мятым платком он заговорил тихо, но достаточно слышно для аббата. - Примерно через полгода после смерти старика Дантеса мсье Фернан совсем перестал со мной, да и с кем-либо еще, разговаривать.. Таким образом, я никак не мог знать, что с бедной невестой мсье Эдмона, - трактирщик замолчал, подбирая слова, - Однажды я прогуливался вдоль мыса Моржион, не вспомню зачем, да это и неважно. Когда я уже спускался я заметил бегущую ко мне навстречу фигурку. Когда она пробегала мимо меня, я с трудом ее узнал - это была Мерседес, но весь ее вид, вся ее, скажем так, аура, была подавлена настолько, что узнать в ней красавицу-каталанку мог лишь хорошо с ней знакомый человек. Так вот, мадемуазель Эррера пронеслась мимо меня быстрее метеора, но не успел я что-либо понять, как еще быстрее мимо пробежал ее кузен, мсье Мондего. Остановившись на самом краю утеса, Мерседес глядела на своего брата - я не мог слышать их разговора, но, положа руку на сердце, могу точно описать их немой для меня диалог: несчастная девушка отказывалась верить в новости, принесенные ей братом, цеплялась за остатки надежды, но ее кузен был непреклонен. Шагая к ней, он протянул руки, но Мерседес отшатнулась, шагнула назад от него, но шагать было...некуда.       Кадрусс закрыл глаза и отвернулся, выдавливая слезу. Проницательный взор аббата, до этого снедавший трактирщика до самой души, потупился и остекленел. Прерывисто дыша священник встал со стула и дрожащими руками придвинул его к столу. Кадрусс не мог видеть лица аббата, скрытое в тени, но оно, искаженное изумлением и страхом, едва сдерживало слезы. Трясущейся рукой аббат вынул из кармана коробку с бриллиантом и почти что бросил ее Кадруссу; тот не преминул ее поймать, как только футляр оказался у него в руках, все участие с его лица смело алчным блеском в глазах. Вероятно, он позвал свою жену, но Эдмон уже не мог этого видеть или слышать - согнувшийся будто бы от упавшего на душу камня он спешил к выходу, цепляясь за каждый стул. От свежего воздуха Дантеса отделяла лишь задвижка на двери, опущенная Кадруссом перед началом рассказа. Силясь открыть злосчастную задвижку, Эдмон лишь сильнее выдавал себя и свое волнение - дрожащими руками он никак не мог нащупать щеколду. Подошедший Кадрусс положил "аббату" руку на плечо, изумляясь его торопливости. - Извините мою нескромность, аббат, но куда вы так заспешили? Неужто вас так сильно тронул мой рассказ, - слегка гаденькая улыбочка расползлась по лицу Кадрусса.       Однако эта гримаса тут же пропала, уступив место легкому ужасу, когда Эдмон посмотрел на него через плечо. В этих блестящих от слез и горя глазах трактирщик почувствовал такую силу, что практически инстинктивно отшатнулся. - Ваш рассказ настолько душевный, что мне стало несколько душно, простите мне мой каламбур, - сухо и без выражения проговорил Эдмон, шагая в сторону от двери. - Да, конечно...я открою, - чувствуя дискомфорт и тяжесть на сердце от проницательного взгляда "аббата" Кадрусс быстро откинул задвижку и распахнул дверь.       Уступая дорогу "священнику" Кадрусс ненароком взглянул ему в лицо. Как из омута ледяной водой облитый, он стоял на пороге "Гарского моста", шепча давно исчезнувшее с уст имя, имя покойника, восставшего из мертвых, чтобы отомстить. Однако не гнев и ярость расплаты Кадрусс прочитал в этих черных, давно пропавших глазах - только всеобъемлющую печаль и тяжесть горя, граничащую с безумием утраты, от которого однажды умер его отец. Почти безучастно следя глазами за тем, как Эдмон рассеянно взбирается на свою лошадь и направляет ее в Марсель, трактирщик дожидается, пока "аббат" скроется из виду, а затем, помотав головой, возвращает комканный платок себе на голову, гаденькую улыбочку на лицо, а алчный блеск в глаза, и возвращается в "Гарский мост", закрывая за собой дверь - за столом его уже ждут бриллиант ценою в целое состояние и дорогая Карконта, спустившаяся из своей комнаты на запах легкой наживы.       Быстро позабыв такую, стало быть, знаменательную встречу, Кадрусс приносит перо и чернила, чтобы тем же вечером вызвать к себе оценщика бриллиантов. "А жизнь-то налаживается", - подумал трактирщик, окуная перо в чернила.