***
Закутанный в новый флаг Америки. Звезды и полосы впитываются в кожу. Рисунок словно татуировка, нанесенная на его душу. Он чувствовал себя обнаженным, несмотря на униформу и флаг с пятьюдесятью одной звездой, накинутый подобно накидке на плечи. Взгляды обоих британского и американского чиновников прожигали его, их глаза изучали его кожу, оставляя за собой следы надежды и ярости, которые отпечатывались в его глазах, легких и сердце. Краем глаза Артур мог видеть королевскую семью, стоявшую вместе с премьер-министром. Когда все закончится, им придется начать поиски новой работы. Альфред был немного выше Артура и стоял перед ним на ступенях, ведущих на подиум, где находился его президент, высокий и гордый, с сияющей улыбкой от уха до уха. Альфред не улыбался, но и не выглядел мрачным, и Артуру хотелось протянуть руку и прижать ее к груди Альфреда, чтобы просто почувствовать, как бьется его сердце. – Артур Кёркленд, мы рады приветствовать вас в качестве пятьдесят первого штата Америки. Боже, храни Америку! – объявил президент, и все захлопали – искренне или нет. Артур взял руку Альфреда, когда опустился на колени, целуя ее, словно рыцарь, клянущийся в верности. Он проделывал это тысячи раз со всеми предыдущими правившими монархами, даже со странноватым премьер-министром, если особо уважал его. Хотя, Черчилль был последним таким. Да, это был не его Король, это был Альфред. Это был не его премьер-министр, но, тем не менее, это был его нынешний действующий босс. Его пальцы обхватили руку Альфреда, ногти оставляли на его коже едва заметные отпечатки в форме полумесяца. – …Боже, храни Америку.***
«Апельсинчики как мед, в колокол Сент-Клемент бьет. И звонит Сент-Мартин: отдавай мне фартинг». Отныне будут доллары? Отдавай мне доллар. Теперь было не такое звучание. На самом деле, все было неправильно. Размеры квартиры Альфреда были неправильными. Его кухня была слишком длинной и широкой, впускающей не в меру много солнечного света, чересчур пропитавшаяся запахом кофе, слишком сильно похожая на чужую кухню. Потолок в коридоре был очень высок, гостиная казалась непомерно шикарной, отделанной чрезвычайно большим количеством кожи. Куда бы ни посмотрел Артур, все было неправильно. Он хотел себе обратно свой дом. Хотел садовые ворота на скрипучих петлях, Юнион Джек³ покрывала и полотенца, раскрашенные в красный, белый и синий. Хотел свои кусты роз и земляники и веселый камин, который потрескивал тоскливыми зимними днями, когда небо было пасмурным, а на улице моросило. Он хотел чай, заваренный в собственном чайнике, перемешанный собственной ложкой и разлитый в его синие чашки с барвинками. Он желал всего, что потерял. Это было эгоистично, он знал это, но сие осознание не унимало тоску по дому. Артур оглянулся через плечо, где перед полноразмерным зеркалом стоял Альфред, поправлявший галстук в тонкую полоску. Он напевал «Звезды и полосы навсегда⁴», пока боролся с узлом, и Артур едва удержался, чтобы не содрогнуться от звука, некогда сладкого и мелодичного, но теперь режущего слух. Интересно, Альфред подозревал о его невеселых мыслях? Возможно, так и было, ведь Альфред хоть и был идиотом, но не настолько. Вероятно, подумал Артур, ему следует купить мне зеркало, чтобы я тренировался улыбаться. Заметив взгляд Артура, Альфред одарил его блестящей улыбкой. – Я собираюсь на международное собрание. Если тебе что-то понадобится... – О, нет. Я буду в полном порядке, – кратко пробормотал Артур, пряча насмешку за чашкой. Даже чай был неправильным. К несчастью, Альфред не был достаточно рассеян, чтобы не заметить издевку, скользнувшую в словах собеседника. Улыбку заменил невыносимый хмурый взгляд, устремившийся на него. – Артур... – Альфред? – улыбка Артура не отражалась в глазах. Ему потребовалось два больших шага, чтобы оказаться у места, где сидел Артур, и хлопнуть перед ним в ладоши с такой силой, что сотряслись покоящиеся в шкафах столовые приборы. – В чем же твоя проблема? – закричал он. – Ты согласился на это! – Моя проблема? – вскипел Артур, вскакивая на ноги от ярости. Он забыл о том, что уже смирился со своей позицией, забыл о покупке зеркала и об улыбке. Стекло разбилось, и буря выплеснулась наружу. – Моя проблема – это ты и твоя поразительная наглость! Если бы ты предложил союз, я бы, возможно, принял его с признательностью. Но не это. Объединение? Да я даже не могу спокойно выйти на улицу, потому что сгораю от стыда! – Я говорил тебе, что мое начальство примет только присоединение! – Тебе это нравится, разве нет? Я вижу, Американская империя находится в полном благополучии и здравии! Смотрите! – он махнул рукой на висевшую карту мира для исследований Альфреда. Большинство Европы было окрашено в зеленый, только один небольшой остров был темно-синим, такого же цвета, что и США. – Часть Америки теперь и в Европе! Должно быть, ты гордишься собой! Продолжай в том же духе, и тебе не понадобится армия Макдоналдсов и фаст-фудов с картофелем фри и бургерами, чтобы захватить мир! Альфред сжал кулаки, впиваясь ногтями в кожу, вонзаясь ими в розовую плоть, пока она, в конечном итоге, почти не окрашивается в алый. – Тебе просто обидно, хотя это была, в первую очередь, твоя глупость, втянувшая тебя в экономический бардак! – Не вини в этом меня! – Думаешь, мне действительно хотелось, чтобы это произошло с тобой? – Альфред сорвал карту со стены, разрывая ее в ярости. – Не перекладывай на меня все свои несчастья, когда я не сделал ничего плохого! – Но ведь тебе нравится это, не так ли? – прошипел Артур, с осуждением глядя в упор на возмущенного Альфреда. Смесь боли и гнева исказила лицо Альфреда, прежде чем оно стало каменным. Артур почти забыл, насколько страшным он может быть, когда рассержен. – Ты бы погиб, если бы не я! Ты бы исчез, подобно твоим братьям. Я спас тебя! – Лучше умереть с честью, нежели быть пудельком Америки! – Тогда умри! – Альфред ринулся к двери и вцепился в нее побелевшими от напряжения пальцами. – Мне плевать! – крикнул он, прежде чем захлопнуть ее.***
Артур стоял напротив зеркала, висевшего на стене альфредовой ванной. Он коснулся кончиками пальцев уголков губ и приподнял их. Смотрите-ка, улыбка. Как только он опустил руки, она исчезла. Теперь вид был хмурым. Он попытался снова. ... Дерьмо. Альфред ушел, и ушел на несколько часов, если не дней. Кто знает, сколько продлится это собрание. Артур был уверен, что о нем забыли, а в доме Америки было нечем заняться. Обычно у него было немного времени между законодательной деятельностью и политикой, дипломатией и кучами бумажной волокиты, которые обычно всегда ожидали его. Те драгоценные минуты Артур тратил на уход за садом или на шитье или иногда даже мертвецки напивался с Френсисом. Здесь было нечего делать. Даже проделывание вороха бумажной работы могло стать блаженным отвлечением от мира вокруг. От мира, который забыл его. Он смотрел на цветочный рисунок на плитке ванной, на черный уголок персикового полотенца на крючке, на сколы на белой эмали раковины. Нечем заняться. Здесь было нечем заняться. Он слышал, как тикают кухонные часы. Нечем заняться. Он подсчитал ступени, когда спускался вниз по лестнице. Их оказалось двенадцать. Забавно, ведь он был уверен, что их тринадцать. Он снова поднялся вверх, пересчитывая их так же осторожно, как и до этого. Одиннадцать. Он спустился вновь, считая более тщательно. Тринадцать. Да, в конечном итоге, их оказалось тринадцать. Артур поднялся по лестнице и снова сосчитал ступеньки, чтобы перепроверить. Снова тринадцать. Да, здесь определенно тринадцать ступеней. Он был рад, что выяснил, по крайней мере, это. А теперь что делать? Здесь было нечем заняться. Нечем. Нечем... заняться...***
Вечером Альфред вернулся домой. Артур считал волны узора на обоях в своей комнате, надеясь, и ненавидя себя за надежду, что Альфред вернется. Он презирал этот вид зависимости. Когда он закрыл глаза и подумал о днях былой славы, то подумал, что другие страны, должно быть, посмеиваются над ним. Как он мог выйти в свет, как мог встретиться с другими странами в пределах государства, частью которого теперь являлся? Нет, лучше оставаться здесь, где позор и унижение исходят лишь от собственных упреков. Раскаяние Альфреда, когда он вернулся, выглядело странно. Сначала даже просунул голову в дверной проем недавно обставленной мебелью спальни Артура, прежде чем скользнуть внутрь. Артур опустил ноги с двуспальной кровати, готовый вскочить. – Альфред, я... – Видишь, мне жаль! – голос Альфреда едва ли звучал виновато, но по тому, как он избегал взгляда Артура, можно было судить о явном чувстве стыда, которое стало причиной противостояния между его чувством справедливости и гордости. Казалось, что справедливость одержала верх, и поэтому теперь он извинялся. Ну, чудеса назвали чудесами, потому что есть вероятность, что они произойдут. Ослабив галстук, Альфред закинул его на плечо, а затем бросился на кровать Артура, прежде развернувшись таким образом, чтобы не смотреть в его лицо. – Я не то имел в виду, когда сказал тебе умереть, – его голос звучал неохотно, исходил из глубины груди, как у ребенка, который ненавидел признавать свою вину. – Я... на самом деле не хочу, чтобы ты умирал, – шепотом, но искреннее закончил он. Все, что Артур планировал сказать, позабылось. Было нечего ответить? Он тоже собирался извиниться, но кроме того хотелось обхватить пальцами шею Альфреда и придушить его. Ему хотелось накричать, но он желал показать Альфреду, что все еще силен. Ему не терпелось убить его и вновь стать государством, однако еще он хотел провести рукой по этим мягким, светлым волосам и притвориться, что все в порядке. Артур не говорил. Это было слишком трудно. Мир душил его, Альфред – разрушал. Осознание своей беспомощности и того, насколько жалка его фигура, отражающаяся в окнах, пронзало слишком остро. Он повернулся, прислонившись спиной к спине Альфреда так, что никому не пришлось смотреть друг на друга. Артуру казалось, что он физически ощущает вину Альфреда перед собой. Он ненавидел себя за то, что не понял всего ранее, что думал только о собственном статусе, а не о мере ответственности, которая легла на Альфреда тяжестью за присвоение еще одного штата, не о чувстве горечи за произошедшее и не о его отчаянной надежде на будущее... – Ненавижу тебя. И хотя это не твоя вина, я поистине, искренне ненавижу тебя. Артур ощутил, как напряглась спина Альфреда, когда он заговорил. Спустя момент он почувствовал, как Альфред вновь расслабился. Он представлял, каким было выражение его лица, но не решался обернуться и взглянуть. – ...Хорошо, – произнес Альфред, и хрупкая фраза задрожала в воздухе. Артур прижал колени к груди. Тишина сгущалась слишком быстро; ее пальцы были темными и холодными, оставляли за собой иней, сжимающий легкие. – Так и есть. Я ненавижу тебя. Альфред глубоко вздохнул: – Тогда ненавидь меня, Артур. Только не умирай. И казалось, будто вечность сжалась в этой одной комнате, созданной только для того, чтобы они ничего не говорили друг другу. Тишина способна сломать крылья бабочки или сотрясти мир. Они сидели, прижавшись спиной к спине, пытаясь найти друг друга в темноте.***
Они дали ему работу в качестве штата. «Они» были бесформенными и безымянными призраками, которых Артур никогда не видел и с которыми общался только через Альфреда. Для нации нагрузка сама по себе ничто, однако она помогала держать скуку в страхе в тех многократных случаях, когда Альфред уходил. Времена года сменялись как обычно. Мир продолжал свой путь сквозь время, хотя Артуру казалось, что он, скорее, незадачливый зритель, который наблюдает за этим путешествием, нежели его участник, борющийся против течения. – Как прошло собрание? – Скучно, – Альфред пожал плечами, бросая куртку на поверхность стола. Артур не улыбнулся, но, по крайней мере, у него отсутствовало недавнее желание придушить Альфреда. – Я приготовил тебе обед, – произнес он. – В последнее время ты не питаешься ничем, кроме гамбургеров. Здесь все вегетарианское. Съешь.***
– Эй, Артур! – Что? – Артур с раздражением посмотрел на сияющего Альфреда. После бесчисленного количества лет, прожитых под одной крышей, он давно узнал, что счастье Альфреда прямо пропорционально силе его собственной головной боли. В настоящее время Альфред стоял с флагом с пятьюдесятью одной звездой, накинутым на руку и прикрывающим что-то подозрительное. Развеселенный мельчайшим намеком на любопытство в глазах Артура, Альфред схватил флаг другой рукой и взмахом откинул его. – Подарок! Я подумал, что должно быть тебе одиноко, когда меня нет рядом! – гордо объявил он. Маленький желто-оранжевый неразлучник, сладко щебеча, прыгал с одной жердочки на другую в своей стальной клетке. Артур склонил голову, чтобы лучше разглядеть его. Он не знал, улыбнуться ли своему товарищу по неволе или пожалеть его. В любом случае, он не думал, что когда-нибудь наберется смелости отпустить птицу. Не догадываясь о чужих мыслях, Альфред вручил ему клетку. Жест был полон такого светлого намерения, что Артур слегка поморщился. – Прошло пятьдесят лет с момента объединения. Это же наша годовщина, давай отпразднуем! Пятьдесят лет? Неужели прошло так много? И снова полвека пролетело для них, словно секунда. – Почему я должен праздновать нечто столь депрессивное? – Артур упрямо отвернулся. – Давай же. Всего один разок, разве ты не станешь носить его с гордостью? – Альфред держал флаг точно пальто, которое предлагал примерить. Плавные звуки слетели с его губ и лопнули, подобно пузырям. Артур улыбнулся. – Хорошо. Ради тебя. Слова мягко прозвучали на языке, как милая ложь. Ради тебя.***
«Апельсинчики как мед, в колокол Сент-Клемент бьет. И звонит Сент-Мартин: отдавай мне фартинг». Желание выплюнуть свои внутренности выдернуло Артура из приятного сна. Альфред все еще оставался на очередном саммите, что теперь было не удивительно. Альфред отсутствовал дома все чаще. Где тот мальчик, который когда-то нуждался в нем? Он не имел понятия, почему чувствовал себя нездоровым. Дела с экономикой действительно улучшились после слияния – хотя вообще-то это была не совсем его экономика – и выступления против объединения не устраивались уже в течение многих лет. Ополоснув лицо леденяще-холодной водой, Артур, размышляя, что с ним не так, принялся шарить рукой в поисках полотенца – персикового с черным пятнышком на углу. Лицо вынырнуло из махровых складок, и он уставился на свое неизменное отражение в зеркале. Его лицо еще не растворилось? Ах, подумал он. Я понял...***
«И Олд-Бейли, ох, сердит. Возвращай должок! – гудит. Все верну с получки! – хнычет колокольный звон Шордитча». Звук открывающего замок ключа и шаги у входной двери вырвали Артура из задумчивости. Он вспоминал о ночах, проведенных в путешествиях по семи морям, и днях под покровом облаков, на покрывале из травы. – Я дома! – голос Альфреда разнесся по дому, и Артур поднялся с кровати, слегка пошатнувшись, так как мир покачнулся под его ногами. – С возвращением, – Артур встретил его в прихожей на немного дрожащих ногах и с раскрасневшимися щеками. – А? Артур, ты болен? – Альфред склонился над ним, касаясь ладонью его горящего лба. Артур усмехнулся и убрал его руку с ободряющей улыбкой. – Всего лишь легкая простуда. Альфред помрачнел. – Прости. Я был так занят... – Ничего, – пожал он плечами. Он знал, что у Альфреда много работы. Работы, которая лишь на пятидесятую долю принадлежала Артуру, и которая, казалось, убывала с каждым днем.***
Если в жизни есть такие вещи, как откровения, то Артур считал, что это было одно из них. Давно, во времена королей, когда он был молод, и еще до рождения англиканской церкви, Френсис сказал ему, что со знанием приходит страдание, а после страдания – принятие; вот почему Мария всегда казалась в гармонии с собой. Артур подумал, что после перенесенного страдания принятие придет и к нему. Или, может, оно уже пришло, и теперь незаметно оседало в его костях, но он не замечал его. Что-то несомненно впитывалось в его кости, и это ощущение не было приятным. Неразлучник прыгал по периметру клетки, склонив голову, будто в растерянности. Это была не первая птица, которую ему подарил Альфред – та давным-давно умерла. Однако Ал продолжал сменять их, будто хотел ввести Артура в заблуждение, что птицы живут вечно. У этой не было имени. Она была просто «неразлучником». Альфред снова ушел. Было слишком тихо, а странный писк, издаваемый птицей, только заставлял тишину разбухать. Артур присел на подоконник, прислонился головой к оконному стеклу и попытался спеть вместе с неразлучником. Бледный зимний луч солнца осветил пространство пола. Очередное лето пришло и ушло, оставив после себя бодрящий укус мороза. Артур снял с вешалки летную куртку Альфреда и закутался в нее. Облокотившись одной рукой о мягкое сиденье дивана, он осторожно ухватился за птичью клетку и снял ее, поставив рядом. Потребовалось больше усилий, чем предполагалось. Слегка подрагивая, он прошел к входной двери – входу и выходу, который мог привести или отнять Альфреда. Глупо, подумал он. Что он скучает по Альфреду, только когда его нет рядом, и это притом, что у него всякий раз раскалывается голова, когда тот поблизости. И опять же Артур не был за пределами дома много лет. Без Альфреда он бы, наверное, уже забыл о существовании таких вещей как люди и нации. Альфред не держал его взаперти, просто он не мог заставить себя выйти наружу. Разве он мог? Это могло сделать его позор публичным. Артур смотрел на дверь, размышляя, почему она выглядит так зловеще. С каких пор он начал ощущать себя таким маленьким? Таким бессильным? Собравшись с мужеством, он снял цепочку, опустил ручку и шагнул наружу.***
Если бы он мог описать чувство одним словом, оно было бы словом «ах». Вдох, выдох... ах. Это был не удовлетворенный вздох, не больной вздох влюбленного мальчишки, не «ах, как здорово», не «ах, это безнадежно». Просто ах. Ах. Как кошка, растянувшаяся на слабом солнце, начинает махать хвостом, вторя почти неслышному мурлыканью. Аххх. Воздух был холодным, а небо бледное, подобно холсту, на котором набросаны безжизненные деревья и серые крыши домов. Гравий под ногами хрустел инеем, дыхание было белым, уплывающим, будто облака в небе. Артур поглядел перед собой и подумал: «Ах». Просто ах. Его разум был пуст. Его разум был полон всего. Сквозь тихое гудение в голове он подумал: «Ах. Так вот каково это». И он знал. Просто знал. Со знанием приходит страдание, а затем – принятие. Выглядел ли он сейчас спокойным? Может, он смог кого-нибудь ввести в заблуждение, что он счастлив? Или он был на самом деле счастлив? Да, так и было; он счастлив. Живя с Альфредом, он, несомненно, был счастлив все это время. Просто не знал об этом. «Апельсинчики как мед, в колокол Сент-Клемент бьет. И звонит Сент-Мартин: отдавай мне фартинг!» Он начал петь вместе с неразлучником, хотя мелодии их песен были абсолютно разными. Эту песню он услышал много лет назад, возможно, даже в другой жизни. В той жизни он тоже был счастлив? «И Олд-Бейли, ох, сердит. Возвращай должок! – гудит. Все верну с получки! – хнычет колокольный звон Шордитча». Артур открыл клетку и слегка, ободряюще встряхнул. Неразлучник прыгнул к выходу, осторожно высунув наружу голову. Артур немного качнул клетку, и птица выпорхнула, простирая свои крылья к небесам. Он смотрел ей вслед, пока та не исчезла, поглощенная белым туманом неба. «Когда это будет, спрашивают колокола Степни. Не знаю, говорит большой колокол Боу». Он хотел сказать Альфреду, что ему жаль, что, наверное, он действительно был счастлив, живя с ним. Где он был? Почему он всегда далеко? «Вот зажгу я пару свеч – ты в постельку можешь лечь». Это была его машина? Да, Артур мог узнать ее где угодно; она всегда была слишком большой для Альфреда и издавала слишком много шума. Несомненно, это была его машина. Он шагнул вперед, ближе к воротам, через которые не проходил сотню лет с тех пор, как прибыл в дом Альфреда. Он должен сказать. Он должен был сказать ему сейчас. «Вот возьму я острый меч – и головка твоя с плеч». Артур вытянул руку и ухватился за прутья решетки, щеколда замерзла от холода, но он видел вдалеке машину Альфреда, которая ехала вниз по улице. «Чип-чоп, чип-чоп». Прежде чем Артур смог отпереть ворота, машина подъехала к передней части ограды, и Альфред выбрался из салона. Он казался удивленным, увидев Артура снаружи, особенно в такую погоду, из всех вещей одетого лишь в его летную куртку. Во взгляде его медленно появился ужас, и Ал большими, торопливыми шагами направился к нему, что-то шевеля губами, чего Артур не мог расслышать. Артуру было немного больно. Почему Альфред не выглядел счастливым, особенно сейчас, когда он пришел извиниться? Артур открыл рот, чтобы сказать что-нибудь. Он должен был сказать ему, прежде чем... прежде... «...последний человек...»***
«...Спасибо, что настроились на радио пять! Иииии сегодня сказочный мартовский день! Солнце светит, погода ясная, а в пятьдесят первом штате полным ходом идет подготовка к празднованию столетия со дня присоединения! Сегодня отмечается знаменательное событие в истории! В этот день все члены пятьдесят первого штата откажутся от своего второго гражданства и обретут полное американское подданство, что сделает их истинными гражданами Америки. Это знаменательное событие, которое подчеркивает единство США и готовность всех граждан нашей славной страны работать вместе ради светлого будущего! Боже, храни 51-й штат! Боже, храни Америку!»