***
Он не солгал, когда сказал, что обустроил дом по вкусу Артура. Всю неделю до приезда Артура он провел в строительстве и в безумной борьбе с перекраской и перестановкой мебели, очистке от старого хлама, расширив кухню настолько, чтобы Англия не чувствовал себя в замкнутом пространстве. Теперь Альфреду казалось, что вся его работа проделана впустую, когда на Артура не произвело впечатления ничто увиденное им. – Он больше, чем я себе представлял, – в невозмутимом голосе Артура не было ни одобрения, ни осуждения; он был полностью лишен мнения. Альфред сделал глубокий вдох. – Я мог немного напортачить, но я знаю, что ты ненавидишь беспорядок. – Так ты расширил место? Он пожал плечами. – Зато здесь достаточно места для нас обоих и моего бардака, верно? Артур побрел на кухню, проводя рукой по белым стенам, словно слепой, нащупывающий путь впереди себя, и Альфред закрыл глаза и мысленно вернулся к началу церемонии. Он видел спину Артура с наброшенным на нее звездно-полосатым полотнищем. Альфред громко выдохнул и попытался прогнать образ, однако тот продолжал возвращаться с удвоенной силой. Он думал о пятидесяти одной звезде на своем новом звездно-полосатом флаге. Об Артуре, завернутом в новый флаг Альфреда и во все, что делало Америку самим собой. И кожа Англии впитывалась во флаг, сливаясь с тканью, становясь с ним единым целым. Это то, чего он хотел? Он почти видел это: Артур прикован к нему звездами и полосами, а затем мир и все вокруг накрыто покрывалом из красного, белого и синего, все усеяно звездами. Картинка пугала так же сильно, как и привлекала. Он не был Иваном и не мечтал, чтобы мир стал с ним единым, но Артур – теперь Артур был его частью, и что будет, если Европа последует его примеру? Это была нелепая мысль. – Ты един со мной, – прошептал он, чтобы узнать, как слова прозвучат на языке. – Ты един со мной, – он попробовал, как переливаются гласные. Как странно это все прозвучало. – Ты един со мной. И Альфред не мог решить, страшно счастлив ли он или же страшно опечален.***
Верь в будущее и двигайся вперед! – слова супергероя из одного комикса; Marvel, DC или еще какого. Поскольку Альфред являлся героем, было не важно, что в этой цитате есть смысл только потому, что он должен оставаться безрассудно оптимистичным. Именно с такой тайной надеждой Альфред приготовился к следующему международному саммиту. – Я собираюсь на международное собрание. Если тебе что-то понадобится... – О, нет. Я буду в полном порядке, – кратко оборвал его Артур. Альфред услышал в его голосе отвращение, и это заставило все внутри содрогнуться. – Артур... – Альфред? – Англия одарил его пустой улыбкой. Внутри него сидел монстр, ползущий вверх со дна желудка, угрожающий вырваться через рот – источник всех бед. Альфред изо всех сил пытался сдержать чудовище, но это было бесполезно. Что он кричал? Что кричал Артур в ответ? Он вырвал новую карту мира из рук Артура, разрывая ее на куски даже с еще большей злостью, нежели во времена борьбы за независимость. Как Артур мог испытывать стыд? Да как он смеет? Он стал частью самой богатой, самой могущественной страны в мире. Как ему вообще может быть стыдно? Альфред сжал в кулаки, впиваясь ногтями в плоть почти до крови. Несправедливо. Несправедливо. Как Артур мог быть таким жестоким? – Тебе просто обидно, хотя это была, в первую очередь, твоя глупость, втянувшая тебя в экономический бардак! Несправедливо. Несправедливо. Какого черта он должен паршиво чувствовать себя из-за событий, которые даже произошли не по его вине? Это было решение босса, а не его, так по какому праву Артур мог винить его? Это было так несправедливо. Какая мучительная жестокость. – Но ведь тебе нравится это, не так ли? – прошипел Артур. Как он может быть таким неблагодарным? Таким эгоистичным? Альфред хотел обхватить пальцами эту тонкую шею и сломать ее надвое. – Ты бы погиб, если бы не я! Ты бы исчез, подобно своим братьям! Я спас тебя! Как он мог быть таким несправедливым? – Лучше умереть с честью, нежели быть пудельком Америки! – Тогда умри! Мне плевать! – Альфред захлопнул дверь, почти срывая ее с петель. Он сбежал вниз по дороге, пытаясь побороть желание сделать что-нибудь опасное, о чем он после, несомненно, пожалеет. Ненависть смешалась с чувством вины; горькая смесь, которая не оседала на дне живота, продолжала подниматься к горлу, заставляя чувствовать себя больным и испытывать головокружение. Он ненавидел Артура. Он сделал для него так много, протянул ему руку помощи, а в награду получил ругань, упреки и недоверие. Почему он просто не мог быть счастливым? Альфреду хотелось схватить его за плечи и потребовать ответа, почему он несчастен. Он запирал его? Был властным? Небрежным? Жестоким? Унижал его? Нет. Тогда почему... Почему...***
– Америка. Америка! – голос Кику выдернул его из задумчивости во время очередного скучного собрания, на котором он присутствовал. Он вопросительно посмотрел на Японию, который слегка улыбнулся в ответ. Альфред не был уверен, что внутренне согласен с этой улыбкой. Казалось, что все радостное насмехалось над нынешней ситуацией у него дома. – Как поживает Англия... или теперь мне следует называть его пятьдесят первым штатом? Я давно не видел его. Конечно, ты не видел его, подумал Америка, потому что подобное больше не касается его. – Пожалуйста, передайте ему, что даже несмотря на то, что он больше не государство, я буду рад его визиту в любое время, – сказал Кику, придвинув свою визитную карточку через стол. – Передам, – солгал он, спрятав карточку в нагрудный карман, в котором она больше никогда не увидит дневной свет. Кику не смеялся над Артуром? Не думал о нем с жалостью из-за уменьшения его статуса до штата? Или, может, он сочувствовал Артуру и в тайне ненавидел того, кто сделал его частью Америки. Альфред сжал кулаки. На мировом собрании было так много наций, и пока никто из них не понял. Ни один не мог понять этого, потому что Альфред сам едва мог разобраться. Он словно наткнулся на кирпичную стену и теперь не знал, как двигаться вперед вместе с Артуром, но и обратного пути больше не было.***
Той ночью Альфред припарковал машину вдоль подъездной дороги и просидел в ней добрые пятнадцать минут, уткнувшись головой в побелевшие костяшки рук, которые сжимали руль. – Глупо, глупо... – ругал он себя. Это было смешно. С каких пор он боялся войти в собственный дом? Так или иначе, жизнь с Артуром приносила больше боли, чем он мог себе представить. Они оба были жертвами. Жертвами чего? Альфред хотел обвинить кого-нибудь, но не знал, кого именно. Они были жертвами... всего. Судьбы, времени, экономики, своих правительств, и теперь страдали за то, что произошло не из-за них. Он страдал. И Артур страдал. В конце концов, ему удалось выползти из машины направиться в дом. Все комнаты были пугающе тихими, а лунный свет порождал странных призраков, танцующих вдоль коридоров. Отбросив свои страхи, Альфред поднялся по лестнице в свою комнату. Однако он притормозил перед той, что теперь была спальной Артура; дверь осталась слегка приоткрытой, и сквозь нее он различал звуки какого-то движения. Он не решался войти. Что он скажет? Внезапно Альфреду захотелось лопнуть от нескрываемого стыда и сказать Артуру, как страшно находиться в таком большом доме с выключенным светом. Что его до ужаса напугали играющие на стене тени, и что ему хотелось бы спать с ним, в безопасности, в его теплой кровати, где монстры из шкафа и упыри из-под кровати не смогут напасть на него. Он хотел сказать, насколько он боялся темноты и в каком ужасе был от света, неопределенного будущего, прошлого, которое терзало, от всего. Но сейчас это было невозможно. Альфред нес ответственность за Артура, он должен быть сильным, основанием опоры, на которую Артур, будучи штатом, станет опираться за мужество и умелое руководство. Их безмятежные дни закончились. Альфред медленно толкнул дверь и проскользнул внутрь. – Видишь, мне жаль! – крикнул он, как только шагнул через порог. Откинув галстук, он кинулся на необъятную двуспальную кровать Артура и устроился, повернувшись спиной к Артуру и отказываясь смотреть ему в глаза. – Я не то имел в виду, когда сказал тебе умереть. Я... на самом деле не хочу, чтобы ты умирал, – прошептал он. Артур не ответил, но тоже прижался спиной, будто говоря: «Я здесь». Тепло его тела стало успокаивающим бальзамом для потрепанных нервов Альфреда. Подняв голову к потолку, он закрыл глаза и в полумраке стал молиться Богу, чтобы время остановилось всего лишь на этот момент, только на эту секунду, дабы он смог погрузиться в мир безмолвия. – Ненавижу тебя. И хотя это не твоя вина, я поистине, искренне ненавижу тебя, – подрагивающий голос Артура нарушил дрожащую тишину. Альфред напрягся, услышав роковые слова. И все же это было странно. Он так боялся услышать эти слова, что когда они прозвучали, он испытал облегчение. Да, подумал он. Ты ненавидишь меня. Ты должен ненавидеть меня. Альфред вздохнул и расслабил все напряженные мышцы на спине. – ...Хорошо. Боже, если ты существуешь, пожалуйста, забери нас отсюда куда-нибудь далеко. Артур притянул колени к груди, и Альфреду никогда еще так сильно не хотелось обернуться и накинуться на него, осыпая поцелуями, как будто он мог поглотить всю его печаль, всю ненависть, заражающие воздух. Но он не поцеловал Артура. Он даже не двинулся. Темнота овладела им, приковывая к одному месту своими чернильными пальцами. – Так и есть. Я ненавижу тебя, – продолжил полный боли голос Артура. Альфред вздохнул. Он желал оказаться в месте, где ничего не существовало, кроме них двоих. Куда-нибудь, где приятное солнце, где тепло и песок, а он смог бы припасть ухом к прохладной земле и услышать, как беззаботно вращается мир; где ничто не смогло бы коснуться их, кроме снисходительного ветерка, овевающего зеленые деревья. – Тогда ненавидь меня, Артур. Только не умирай. Господи, если ты существуешь, пожалуйста, забери нас куда-нибудь далеко-далеко.***
Альфред сидел на другом собрании, постукивая пальцами по нижней стороне стола переговоров и слушая ленивый гул обсуждения. – И еще один момент, нынешний 51-ый штат – это просто шутовство! Альфред оживился при упоминании Артура. Он исподлобья глянул на говорившего – лысеющего мужчину в темно-синем костюме, висевшем на его худых плечах будто шатер. – Британско-американское гражданство? Эти люди теперь американцы, почему им должно быть позволено иметь двойное гражданство, которое является, по сути, недействительным, – продолжил мужчина, не замечая свирепого взгляда Альфреда. – Большинство граждан пятьдесят первого штата изначально являлись британцами. Отнять его – значит стереть память об их корнях! Вы не можете отобрать их историю, их культуру! – Альфред вскочил на ноги, опрокинув кофе на соседа, который также вскочил в тревоге. – Все это отделяет людей пятьдесят первого штата от всей остальной Америки! – завершил спикер. – Но..! – руки Альфреда сжались в кулаки. Но как же Артур?***
Альфред проснулся от звука радио будильника, из которого до неприличия бодрый голос сообщал новости с сильным нью-йоркским акцентом. «Мэр объявил, что гигантский четырехъярусный торт будет испечен в честь празднования пятидесятилетия со дня слияния. Как вы можете слышать, все достаточно взволнованы, и естественно...» Альфред заткнул радио ударом ладони по кнопке выключения. Однако вместо того, чтобы вернуться в комфортный рай теплых одеял и белых простыней, Альфред оставил свое убежище. Пятьдесят лет это долгий срок, целая жизнь, кто-то скажет. Прохладный весенний воздух заставлял волоски на руках приподниматься, а солнечный свет, бьющий сквозь окно, был настолько ярким, что даже тени потухли. Яблочные цветы начинали цвести на дереве, и птицы постепенно возвращались в свои покинутые гнезда. Распахнув окно своей спальни, Альфред высунул голову и вдохнул свежий воздух. Казалось, что что-то должно было вот-вот родиться, будто солнце пробудилось от спячки, и мир был готов продолжить свой курс. Свет нахлынул на Альфреда, наполняя его чувством энергии, которую до этого словно выкачали из него. Он почувствовал себя сильнее, здоровее и могущественнее, чем когда-либо, однако с этими чувствами одновременно появилось беспокойство. Весна – время перемен, только приведут ли эти перемены к лучшему, думал он.***
– Желаете купить собаку, мистер? Засунув руки глубже в карманы, Альфред оглядывал беспечное пространство тесного зоомагазина. Он смотрел, как щенки, игриво кусая друг друга за уши и хвостики, карабкаются друг через дружку и беззаботно дурачатся, не думая и не подозревая, что однажды их отнимут друг от друга. Его взгляд пробежался по клеткам с грызунами, в которых кролики, крысы и песчанки взбегали вверх по металлическим лесенкам, а затем скользнул по аквариумам, где лениво плавали рыбки. Консультант взглянул на свисающее с потолка огромное количество клеток с ярко окрашенными птицами, порхающими от решетки к решетке и громко щебечущими. Мужчина проследил за взглядом Альфреда, направленным на клетку с яркими оранжево-желтыми птицами, сладко поющими, в отличие от беспорядочно чирикающих соседей. – А, это наши неразлучники. Хорошенькие, неправда ли? Я говорил владельцу магазина купить для них более просторную клетку, но он просто отвечает: «Они всегда поют, так что, должно быть, с ними все в порядке». Думаю, несложно понять, что неразлучники поют несмотря ни на что. – Я возьму одного. Консультант улыбнулся, приняв его за человека, который ничего не знает о животных, и это было отчасти правдой, после чего сказал: – Всего одного? Неразлучники социальные создания, мистер. Они не любят одиночество. Альфред повернулся к нему со слабой улыбкой. – Не волнуйтесь, он не будет один. Два маленьких неразлучника в клетке.***
– Артур! – Что? – Артур поднял голову с дивана, раздраженно глядя на него. Альфред просиял; все было так, будто они перенеслись назад, в более счастливые времена. Словно восторженный ребенок Альфред сдернул флаг с пятьюдесятью одной звездой, накрывавший его главный, юбилейный подарок. – Прошло пятьдесят лет с момента объединения. Это же наша годовщина, давай отпразднуем! – Почему я должен праздновать нечто столь депрессивное? – проворчал Артур, разглядывая неразлучника так, будто это была замаскированная бомба, которую бросили ему в лицо. Лицо Альфреда помрачнело на долю секунды, прежде чем он вновь героически вернул себе улыбку. Он не был слеп и не был глуп; Альфред знал, что Артур все еще обижен на него, несмотря на пройденное количество времени. Его граждане почти забыли о днях, когда у них была самостоятельная страна, да и бунтов стало меньше, но Артур оставался другим. Артур никогда не забывал и потому не мог отпустить своих дней, проведенных в путешествии по семи морям, золотых бальных залов и величественных парадов. Он никогда не мог простить. Затем Артур схватил флаг и набросил его на свои плечи. Альфред знал, что его до сих пор не простили. – Хорошо. Ради тебя, – сказал он, в то время как его глаза вспыхнули с издевкой. Ради тебя. Вся моя ненависть ради тебя. И Альфред почувствовал, как что-то внутри него готово надломиться. Он больше не мог выносить этого, это жалкое презрение. Его пальцы легли на небрежные складки наполовину застегнутой рубашки Артура – он больше никогда не наряжался, был ли в этом смысл? – и потянул на себя, столкнув вместе их рты с таким отчаянием, что едва можно было дышать. Руки блуждают по коже, пальцы скользят сквозь волосы, по губам и закрытым векам, мокрым от слез. Падая вниз, падая вниз. Казалось, что он летит по спирали, судорожно цепляясь за свет, стараясь удержать голову над водой и пытаясь нащупать под ногами опору. Он толкнул Артура на диван, отчаянно пытаясь преодолеть эмоциональный барьер между ними физическим воздействием. Перестань ненавидеть меня. Будь счастлив. Улыбайся ради меня. Улыбайся. Улыбайся. Смейся. Смейся до слез. Стоны, горячие поцелуи, парящие над покрытой испариной кожей, одежда отброшена в сторону, пальцы скользят по телу и волосам; каждый толчок становился мольбой. Перестань ненавидеть меня. Будь счастлив. Улыбайся ради меня. Улыбайся. Улыбайся. Смейся. Смейся до слез. Плачь, пока не засмеешься. И Бог – Бог обязательно заберет, заберет их куда-нибудь далеко, где страны, государства и игра власти – устаревшие понятия. Если бы такая вещь как «Бог» существовала, то наверняка, наверняка… И руки Альфреда сложены на спине Артура, цепляющегося за него. Кожа прижимается к коже, ненавидя, ненавидя, ненавидя его сильнее, чем когда-либо. Или, может, это была любовь.***
Темнота скользила по бежевым стенам. Сонные глаза Альфреда дрогнули, открывшись темному миру, теням, сговаривающимся о чем-то в углах, и звукам мягко поскрипывающего дивана. Он с трудом мог различить обнаженное тело Артура, зажатое в ловушке между спинкой дивана и самим Альфредом. Позволяя собственному изнеможению увлечь за собой, Америка закрыл глаза, когда Артур повернулся к нему. Теплое тело склонилось над ним, но он не шевельнулся. Даже когда мягкие руки легли на его грудь, Альфред продолжил держать глаза закрытыми и притворяться, что спит, притворяться, что они обычные люди, отдыхающие во время вечерней зари. Альфред не удивился, когда почувствовал небольшой вес этих пальцев на трахее. Это не был тревожный сигнал. Не было страха или злобы. Он даже поразился своему огромному, пустому спокойствию, которое опустилось на кости, пока он лежал, совершенно неподвижный, будто бы спящий. А, так я умру, рассеяно подумал он, не имея желания двигаться. Он не знал, почему ему более не было тревожно. Он мог с легкостью отбросить от себя Артура. Мог даже убить его, если бы захотел. Пальцы Артура сжались немного, но достаточно для того, чтобы перекрыть доступ воздуха, проходящего через горло. Альфред упорно продолжал держать глаза закрытыми, даже когда эти руки задрожали и сжались, почти раздавливая, даже когда внезапно они осознали свою власть над ним и оказались отдернуты, словно ужаленные. Альфред продолжал держать свое тело неподвижным, в то время как его сердце внезапно загрохотало в груди, однако отнюдь не от того, что он оказался в дюйме от смерти. Это происходило потому, что он был уверен, как в темноте расслышал плач Артура. Боже, если ты существуешь…***
После этого они больше ничего не предпринимали. Они с трудом касались щемящей напряженности той ночи, оставив ее в покое. Альфред делал вид, будто не догадывался, насколько близко он приблизился к тому, чтобы быть задушенным до смерти, а Артур никогда не показывал, что знает об этом. Их дни проходили медленно, как капает со стеблей травы вода после грозы; также неторопливо, как поспевает старательный плод, растущий день за днем. Альфред продолжил посещать собрания без Артура, а Артур продолжил оставаться затворником в доме Альфреда, который понятия не имел, что делает Англия, чтобы развлечь себя во время долгих часов его отсутствия, хотя Альфред всегда заботился о замене неразлучников, когда те умирали, так что Артур не оставался совершенно один. Ему хотелось бы знать, оценивает ли Артур его усилия. Ему хотелось, чтобы однажды, всего лишь однажды, он улыбнулся ему за это. Очередное международное собрание подошло к концу, и Альфред вернулся домой, отметив про себя витающий в помещении удивительный запах лепешек и овощной запеканки. – Как прошло собрание? – слегка покраснев, спросил Артур. Альфреду пришлось проглотить удивление, прежде чем он смог ответить. – Я приготовил тебе обед, – сказал Артур. – В последнее время ты не питаешься ничем, кроме гамбургеров. Здесь все вегетарианское. Съешь. И он слегка улыбнулся. Может, это была не счастливая или довольная улыбка, однако для Альфреда это была все-таки улыбка. Тем не менее, ему хотелось, чтобы Артур не делал такое лицо. Он смотрел на дымящуюся кастрюлю и желал, чтобы Артур не делал этого ничего. Если все продолжится в таком духе, то Альфред решит, что тот счастлив.***
– Что значит, вы собираетесь упразднить их двойное гражданство?! – возмущенный крик Альфреда заставил глаза всех присутствующих на собрании устремиться на него. Торжественные и мрачные лица в зале заседаний говорили ему, что вопрос уже решен. Альфред ударил кулаками по столу, почти разломив дерево напополам, но даже сила, которой он обладал, раскалывала в клочья чувством вины его сердце. Он знал, что за сила наполняла его с этого момента. – Я не приму этого! – закричал он. – Я приказываю вам отменить решение дать жителям пятьдесят первого штата полностью американское гражданство. – Решение принято. Ты не можешь отозвать его. План уже в действии. – Без моего разрешения! – закричал он, готовый бросить что-нибудь горячее и тяжелое в лицо говорившего. – Все решено. Альфред стиснул зубы в попытке сдержать себя. Чертовы люди! Будьте прокляты за то, что делаете лишь, что взбредет в голову, не думая ни о ком, кроме себя! – Как думаешь, кто я, старик? Я – Соединенные Штаты Америки, и то, что Я говорю… – Америка, – Джонса оборвал мрачный голос президента, угрюмо посмотревшего на него таким образом, что их взгляды пересеклись. Глаза Альфреда молча молили его босса, единственного человека, который знал, насколько сильно ему хочется спасти Артура. Однако и он предал его, когда виновато покачал головой. – Америка. Альфред… разве ты не страна демократии? А демократическое большинство решило… С этого момента Альфред был не в состоянии вспомнить слова. Он подумал, что впервые услышал отчаяние; это был звук помех, когда обрывает свою работу радио, это был свист воздуха, когда падает лезвие гильотины, это был мягкий шепот того, кто задувает на ночь свечу.***
Прежде чем Альфред узнал об этом, он сел в машину, мчась со скоростью восемьдесят миль в час на трассе с ограничением в шестьдесят, и наплевав на это. Его руки сжимали руль управления, напряженные пальцы постукивали по пластику, пока звук не начал раздражать. Он не был глупцом, конечно, нет, ведь даже он видел, как Артур становится слабее с каждым днем, и не потому, что его экономика находилась в плачевном состоянии, а города – в руинах. Альфред взглянул на свое лицо в зеркало заднего вида. Это была его вина; он пожирал силу Артура, забирая ее себе. Каждый момент здоровья и силы Альфреда становился ножом в сердце Артура. Как он мог остановить это? Он думал, что слияние спасет Артура, но вместо этого оно дало противоположный ожиданиям эффект. Теперь он видел это; насколько был глуп. Артур имел полное право ненавидеть его. Он ненавидел себя. Как он мог быть так глуп... так высокомерен? Но он был героем, не так ли? И мог исправить это. Конечно, мог. Он был способен исправить все. Когда Америка подъезжал к дому, то сразу заметил что-то неладное. Кто-то стоял у ворот, пытаясь открыть примерзшую щеколду. Минуту спустя Альфред был достаточно близко, чтобы увидеть, что это Артур, хотя это не могло стать правдой. Артур не выходил наружу около века. Почему же решил теперь? Проезжая по подъездной дороге, Альфред подпрыгнул, встретившись с еще одним сюрпризом. Он не обратил внимания прежде, но разве не его шапка и летная куртка накинуты на плечи Артура. Почему он… А затем сердце Альфреда словно прошила ледяная пуля. Боже, если ты существуешь… Но какой был толк от молитвы? Их взгляды встретились одновременно, преодолев заледеневшую лужайку, устремившись друг к другу. Альфред рванул вперед, вытянув вперед руки, чтобы схватить Артура за плечи. Его ботинки хрустели на морозе и снегу, холод поднимался вверх по ногам, почти парализуя. Боже, если ты существуешь, пожалуйста, забери нас куда-нибудь далеко… – Артур! Теперь Альфред был на лужайке, в нескольких шагах от места, где стоял Артур. Сердце подпрыгнуло к горлу, болезненно ударившись о трахею. Он знал, что происходило. Он все знал, но ожидал, что это произойдет так внезапно, так жестоко. Артур повернулся к нему. Пустая птичья клетка выпала из его руки и покатилась по хрусткой траве, открытая дверца скрипнула на петлях. Розовые губы приоткрыты, пар дыхания – словно призраки его души. Рот Артура двигается, будто он говорит, но не слышно ни звука. Он сжал края альфредовой куртки, защищаясь от холода, а его глаза дрогнули и закрылись, и… И… Боже, если ты существуешь, то, пожалуйста, прошу, забери нас обоих куда-нибудь далеко… Альфред подхватил Артура, как только он начал падать, однако даже приятное чувство тяжести на руках вскоре оказалось похищено, и все, что осталось в руках – это его лётная куртка, слегка влажная от снега. Был ли это звук отчаяния? Просто тишина, тяжелая, гнетущая тишина, которая сжималась вокруг сердца и легких. Но ему не было грустно. Ему не было грустно, сказал он себе. Нет, он был счастлив. Счастлив, счастлив, счастлив с большой буквы С. Да, он был счастлив. Потому что Артур все равно всегда ненавидел его. Потому что они не сделали ничего, кроме как обременили друг друга; осмысление вины, которую он даже не хотел видеть. Поэтому он был счастлив. Да, счастлив. Посмотрите, он был счастлив. Он смеялся. Посмотрите, он был так счастлив, что смеялся, пока не заплакал. И Альфред поднес руку к горлу и попытался вдохнуть, но тщетно. Он делал усилия и хрипел. Он не мог дышать, он не мог дышать. Пальцы обхватили куртку, и он прижал ее ближе, уткнулся носом и ртом в ее спину. Счастливый, сказал он себе. Счастливый… счастливый… счастливый… О, Боже, его сердце колотилось. О, Боже, прошу, пожалуйста… В конце концов, он ничего не смог сделать для него. В итоге, возненавидел ли его Артур больше всех на свете? Если ты существуешь, забери нас далеко… Альфред закрыл глаза и потонул в тонком слое снега с курткой, прижатой к лицу. …далеко-далеко… …В место, где мы можем приложить наши уши к земле и услышать, как мир вращается без нас.