Почему я их ненавижу

Ночью я не мог заснуть. Превышенный лимит алкоголя в крови давал о себе знать учащенным сердцебиением, жаром щек и сухими губами. Но дело было не только в этом. Предчувствие. Оно билось внутри незримым фонтаном и мешало мне до безумия. Причем, не предвкушение. Именно предчувствие. Чего-то очень дурного, очень поганого. Я лежал один посреди огромной, холодной, тогда мне казалось, что обжигающе-ледяной, кровати. А дверь моего шкафа была приоткрыта и неприятно поскрипывала, сетуя на отсутствие неотъемлемой части его содержимого – моих скелетов. Их там не было. Отныне и навсегда. Я ворочался, закутывался в плотное одеяло, рвал на себе волосы, но все было тщетно. Когда я заснул, на часах было семь утра, а в голове – ощущение себя как проданного по удачной сделке барахла. Катя приехала где-то в районе двенадцати, что меня очень удивило. Моя псевдо-девушка была совой и обожала поваляться вплоть до момента, когда сон уже переживал сам себя и становилось тошно от своего разморенного, тяжелого тела. Разбудил меня громкий стук, и, по идее, это должно было стать вторым сигналом для беспокойства: почему терпеливая Катя так нетерпеливо таранила дверь, явно ногой, хотя могла просто позвонить? Я, запинаясь и путаясь в одеяле, отодрал себя от кровати и спустился вниз. Что-то с потолка вовсе не дружелюбно оскалилось, когда я впустил девушку в дом. Она удостоила меня лишь молниеносным взглядом и коротким: "Идиот". Катя. Та самая, которая если и позволяла себе какие-либо оскорбления в мой адрес, то потом долго и усердно, без надобности на то, извинялась. Она прошла к моему рабочему столу и ажиотажно защелкала по клавиатуре ноутбука. Я осторожно подошел и встал рядом, искренне недоумевая. Хотя что-то не совсем приятное острой вспышкой мелькнуло в голове, а тени зашуршали в два раза быстрее. В виске забилось, глухим стуком отдавая по всему телу, когда в поисковике Катя ввела название одного разрекламированного, хорошо известного мне интернет-ресурса. Щелкнула по кажущейся сейчас угрожающей надписи «Свежее», выбрала третью статью, возле которой противно-оранжевым горели роковые цифры «9:45», и повернула монитором ко мне. Глаза, как это обычно и бывает, цепляются за заголовок. «Каминг-аут или тайны на ладони». Далее они, одуревшие, опускаются вниз. Подзаголовок. «Откровения восходящей звезды». Я закрываю лицо руками, потому что оно горит. В голове бестолковый гул, а перед лицом вертится потолок и все содержимое комнаты. Я ощущаю себя небезызвестной Алисой, которая падает. Падает… Катя отрывает мои неестественно скрюченные руки и произносит: «Читай». И я читаю. Точнее, я бегаю по строчкам, ибо не вижу смысла вчитываться в свои же перевернутые, разодранные, истерзанные слова. Короткая зарисовка. Очень короткая для такого «события». Все откровения втиснуты в несколько едких, как азотная кислота, строчках. Они прижигают мне душу и моментально разъедают ее до состояния кровоточащей дыры. Перед глазами стеной туман, но я читаю дальше. Все - правда. От первого до последнего слова. Перелопаченная, но - правда. И роковая концовка. «В качестве подтверждения вышесказанного у редакции в распоряжении имеется диктофонная запись». И автор. Конечно же. Эдуард Морра. Только он так и мог – громко, красиво, в пух и прах. Проходит какое-то время, я точно не могу вам сказать временной промежуток, что я сижу на стуле и тереблю собственные пальцы. Я вроде бы плачу, если это можно так назвать. Потому что мои глаза живут отдельной жизнью от моего накаленного рассудка. Ожидал ли я подобного? Честно говоря, нет. То, что появляется у нас в виде бессознательной вероятности, мы обычно рубим на корню, заполняя промежуток мнимой надеждой. Вслух мы говорим, что скептики, циники, реалисты, что знаем, как и почему все бывает, ничего ни от кого не ждем. На деле же все иначе. Мы сами зажигаем этот свет в конце тоннеля и ползем к нему, как слепые котята. Мы боимся обжечься, но все равно ползем. Пока наш путь не закончится нашим же самосожжением. И я искренне не понимаю, как Алиса могла так долго падать, в то время как мне хватает нескольких минут, чтобы ощутить приступ тошноты, головокружения и вывернутой наизнанку души. Катя молча смотрит, обнимает ласковыми руками, гладит по голове, слегка ероша волосы. Возникает эмпатия, и я чувствую какую-то ноющую тоску, близкую к ностальгии в ее изначальном смысле. Мне больно. И Кате тоже. Так мы молчим, я – прижавшись к ней, она – стоя рядом и утешая меня. Потом я встаю. Она отскакивает от меня, словно я смертник «Аль-Каиды». "Милый, не кипятись. Ты собираешься звонить ему?" Я киваю. "Послушай, я в таких вещах не разбираюсь. Но, серьезно, не будь дураком. Это же заказуха. Глаза открой". Я открываю глаза и задаю самый нелепый вопрос, что только можно было придумать: "Кто заказал?" Она поджимает губы и вздыхает, накручивая волосы на палец. "Твои, солнце. Твои же". Вот теперь я и правда похож на психа. Мечусь по дому, сметая все, что попадется под руку. На пол летит ноутбук, посуда, книги, распечатки. Я крушу мебель и швыряюсь стульями, не замечая, как с рук капает кровь от порезов. Мои монстры суетятся, сползают вниз, обвиваются вокруг меня маленькими гадюками, окружают ореолом слепой ярости и ненависти ко всему в этом мире. Вместе с мебелью рушится мой локализованный мирок, мои надежды, так успешно выстроенные башнями-небоскребами. Раз – и все. Тупая боль, вы отказываетесь верить в происходящее. Момент. Отхлынуло. И я прихожу в себя, когда сижу на полу, скрестив руки на груди и покачиваясь из стороны в сторону. Кати нет. Она уехала. Вроде бы, она что-то говорила мне, потом кричала, а потом просто ушла. И я отчетливо понимаю: Катя устала. Ей надоело фальсифицировать наши отношения для всех окружающих. Ей надоело возиться со мной и мучить себя. Она ждала этого момента. Ждала, как и я в глубине души. И сейчас она, скорее всего, чувствует безумное облегчение. Потому что больше не будет всего этого. Не придется. Я позвонил своему литературному агенту, и он ответил почти тут же. Ждал. Сегодня мы должны были обсудить новый проект в свободной, домашней обстановке – благо воскресенье. Но прежде чем я успел что-либо сказать, он перехватил инициативу разговора. "Слушай, я сегодня не смогу. Дела появились. Отложим на завтра. Приедешь в редакцию, там мы с тобой поболтаем. Окей?" Я выдавил из себя согласие. Чуть замялся и все-таки спросил, хотя язык отказывался меня слушаться: "Ты читал статью?" Когда он ответил утвердительно, меня аж передернуло. Столько всего хотелось спросить и сказать, но смог я только тихо произнести: "Мы… можем подать в суд? Это вообще реально?" На что он рассмеялся. Искренне и непринужденно, этот картонный человек в кое-то веки выдал свои эмоции. То, что он сказал дальше, стало еще одним ударом. "Ну да. Ровно, как и попросить написать опровержение. Ты смеешься, я надеюсь? Это то, о чем ты мечтал. Представь, как взлетят тиражи. Писатель-гей. Дамочки будут ссаться кипятком, мы срубим очень много денег, сколько тебе и не снилось. Это большие суммы, малыш. И большие ставки. Мне некогда, честно говоря. Нас тут сейчас атакуют со всех сторон. Вечером я скину тебе план на следующую неделю. Тебя хотят все нужные нам рыболовы, и мы дадим им наживку. Я побежал. До связи, малыш. Поздравляю с новой жизнью". Но, знаете, когда ударов слишком много, ты перестаешь чувствовать новые. Ты уже не понимаешь, как и куда они наносятся. Ты просто… привыкаешь. Только потом я понял, насколько это был грязный и просчитанный пиар ход. Понял, кем я был для них всех. Средством, даже не целью. Прибылью. Телом. Но меня прежнего уже не было. Наверное, я прежний умер уже в тот момент, когда понял, что со мной сделали. Реакция СМИ последовала незамедлительно. На самом деле, она бы последовала в любом случае, статья лишь явилась катализатором. На следующий день возле моего дома уже дежурили телевизионщики. Однако агенты тщательно взялись за дело, и если раньше они цеплялись за любую возможность засветить меня, словно за тростинку, то теперь жестко и категорично отметали девяносто процентов предложений, оставляя те десять, что, по их оценкам, должны были принести максимум выгоды. Несмотря на контроль, случалось и непредсказуемое, чего невозможно избежать, если попал под прицел журналистов. В среду уставший после очередного интервью я ехал домой. На заправке ко мне подошла девушка. Красивая блондинка в норковом полушубке. Сразу стало понятно, что за фрукт. Теперь я сразу определял их. Я мог безошибочно ткнуть пальцем и не промахнуться. Взгляд. Знаете, в ту пору я любил смотреть людям в глаза. Я находил в чужих взглядах тонны вдохновения. Я мог просто гулять по улицам и вглядываться в глаза пешеходов. Такие разные, абсолютно, казалось бы, неповторимые, но в то же время их объединяла некая рассеянность, затуманенность, небрежность. У них, у журналистов, это отсутствовало. Их взгляд всегда был острым и отстраненным одновременно. Он был живым и мертвым. Молнией пронизывал насквозь и охлаждал своей бесстрастностью. Она шла ко мне, повиливая бедрами, но, несмотря на ее напускную манерность, шаг был твердым и тяжелым. Она точно знала, что получит необходимое. И я тоже это понял, останавливаясь с раскрытым портмоне в руке. "Добрый вечер. Не поможете ли оплатить бензин? Я совсем не понимаю, как справляться с этими чертовыми автоматами". И она вздохнула, скривив личико в грустной гримасе полнейшего отчаяния. Наверно, если бы я тогда отказал, сославшись на неотложные дела, меня хоть на один вечер оставили бы в покое. Но, осознавая свое положение на тот момент, я просто не смог этого сделать. Разумеется, я помог. Разумеется, моя помощь была вознаграждена благодарностью в виде снисходительной улыбки, которой она светила все это время. "Знаете, а меня зовут Евгения Нечаева, я из журнала «Жизнь звезд»". На этой фразе я круто развернулся и пошел к машине. Но она ухватила меня за рукав, доверительно сообщая следующее: "Понимаете ли, мне, конечно, крайне неудобно ставить вас перед подобным выбором, но… наша политика позволяет нам пустить материал, который собран из весьма сомнительных источников. Только, видите ли, доказательства мы предъявим. Это не проблема. Но вы нам нравитесь, и мы бы хотели с вами побеседовать в доброжелательной атмосфере. Желательно, без официалки. Если понимаете, о чем я. Можем сделать это прямо сейчас, если хотите. Но выбор за вами, конечно же". И она снова мило улыбнулась, из косноязычной стервы превращаясь в недалекую расписную куклу. Домой я приехал абсолютно истощенным, потому что эта девица оказалась любительницей дымить, литрами хлестать кофе, попутно высасывая из меня все соки. И уже лежа на кровати, я понял: Влад не был особенным. Он не был выдающимся. Возможно, он был одним из лучших, но та сказочная ересь, коей я обмотал его образ, была ни больше, ни меньше, чем просто ересью моего воспаленного, непросвещенного сознания. Надо было слышать, как следующим утром орал мой агент, все ярче раскрывая мне свою многогранную натуру. Если раньше он изредка позволял себе пропустить нецензурное словечко, то теперь из его рта вылетали тоннами профессионально-грязные ругательства. Этому я впоследствии научился. Но тогда я лишь беззвучно открывал рот и закрывал его, потому что сказать мне было нечего. Точнее, я мог бы много чего сказать. Что, например, раз уж они меня продали так успешно, то пусть дадут и мне возможность принимать участие в игре, делать ставки, менять их, в конце концов. Я мог бы ставить условия и играть с ними в их игры, мягко, но твердо диктуя свои правила. И этот навык я освоил несколько позже. Нужно было время освоиться в новом доме под названием «жизнь». И, действительно, рейтинги летели вверх. Вместе с тиражами росла и моя популярность, теперь уже совсем иная, громкая и дешевая, но популярность ведь. "Какая разница?" - говорили агенты. "Это не твоя забота. Все это – не твоя забота. Главное сейчас – кормить СМИ, чтоб они не голодали сильно. Что у тебя там с последним, вы расстались? Ты готов рассказать об этом миру?" И я рассказывал. Все рассказывал этому миру. Я не просто кормил их, я их пичкал этим жареным. Редко какая сводка обходилась без моего имени. Моими книгами были завалены витрины всех магазинов. Мое лицо пестрело на плакатах и постерах, на рекламных щитках. Я не пропустил ни одного приглашения на самые скандальные ток-шоу. Я был «притчей на устах у всех». И знаете, что самое ужасное? Мне это нравилось. Мне нравилось менять любовников с такой же периодичностью, с какой я выпускал новые, абсолютно бездарные книги. Мне нравилось вертеться в узких кругах среди напыщенных, эпатажных людишек. Мне нравилось, что меня любили и ненавидели одинаково сильно, но открыто признавались только в первом. Мне нравилось вести себя как дерьмо, в конце концов, они сами и превратили меня в это дерьмо, так почему нет? Упоминая о бездарности своих произведений, я немного лукавлю. Да, поначалу это действительно было что-то с чем-то. Порно, если хотите. Нет, не порно в буквальном понимании этого слова, но самая настоящая литературная проституция. Я плевал в души. Другим. И себе. Хотя, простите, совсем забыл. У меня же не было души. К тому времени ее не осталось. Но умело взращенный во мне цинизм дал свои плоды. И спустя какое-то время я, как резчик, стал понемногу вытесывать этим цинизмом себя и свои произведения. Тогда-то они и начали приобретать немного другой оттенок. Острый, злободневный, жестокий. Мой стиль письма менялся вместе со мной. Взрослел вместе со мной. И результат был налицо. Моя публика постепенно менялась. Я все чаще замечал в своих кругах людей, которые что-то из себя представляют. На меня стали обращать внимание критики со звучными именами. И если раньше они лишь презрительно фыркали, слыша мою фамилию, то теперь некоторые всерьез приглядывались ко мне, предлагали взаимовыгодное сотрудничество и новые проекты. Только я в основном отказывался. Теперь я мог справиться сам. И я отсекал моментально все, что не хотел видеть в своей жизни. Наступила та стадия, когда подобное поведение лишь подогревало массовый интерес ко мне. Хотя любое горящее полено рано или поздно превратится в пепел. Ажиотаж вокруг меня этим пеплом постепенно оседал, пока окончательно не сошел на нет. Почему? Потому что я был больше неинтересен. Я выбрал одну линию поведения и строго держался ее. Они больше не получали жареного, потому что брать его было неоткуда. Я ничего не скрывал. Все мои связи были как на ладони. Вся моя жизнь представляла собой наблюдение толпы шальных глаз за диковинным зверьком в клетке. И это закончилось. Наскучило. Однажды я видел Влада. Это было спустя почти десять лет с нашего единственного разговора. Он сильно постарел, и, что очень бросалось в глаза, привычка выпить превратилась в серьезную зависимость. Мы сидели за одной барной стойкой, и я даже сразу не узнал его, хотя, уверен, он заметил меня сразу, как я вошел в помещение. Мы обменялись долгими взглядами. Он улыбнулся, кивнув мне и отсалютовав стаканом. Мы не сказали друг другу ни слова. Это было бы лишним. Когда я пришел домой, я улыбнулся впервые за долгое время. Вы не поймете, наверное, но я был искренне рад его видеть. Это была вторая и последняя наша встреча. Больше я никогда о нем не слышал. Я веду спокойную и размеренную жизнь. У меня есть творчество и еще не до конца угаснувшая слава, и это меня кормит. Рядом со мной есть человек, который много для меня значит, и это дает мне стимул продолжать что-то делать. Потому что, как бы мы ни лгали сами себе о целях и внутренних стержнях, нам совершенно точно необходим внешний толчок. Он может быть абсолютно разным. Нам может казаться, что он губителен или же наоборот, что он, подобно музе, направляет нас в исключительно благое русло, но факт остается фактом. Он всегда неожиданный. И всегда оставляет выбор. Моим стал Влад Могилевский. И я сделал выбор, о котором совсем не жалею. В конце концов, рано или поздно всех нас ждет одно и то же, не правда ли? Но журналистов я действительно ненавижу.

Михаил Селин "Исповедь" Не для печати