Мы песню моря споём

Малышке Хейли не нравится местный рыбак. «От него рыбой воняет», — говорит она, забавно морща напудренный носик. От Вилли и вправду пахнет рыбой. Воняет даже, да — права всё-таки Хейли. Запахом моря он пропитался с головы до ног: от старой, смешной немного кепки до изношенных бродней; те скрипят с каждым шагом и будто ворчат о чём-то. Но Мелисса не возражает. Может, у неё что-то с носом, но ей по душе этот запах: резкий, для многих неприятный, он напоминал о базаре в чайна-тауне Зузу. Затхлый слегка — так пахнут водоросли. И горячий, как песок под солнцем. Влажный запах, сырой. Солёный-солёный. Привкус соли на языке ей тоже по душе. Самоцветное море пахнет совсем не самоцветами; а Вилли пахнет морем. Сложно быть потомственным рыбаком и при этом им не пахнуть. Да он и есть — море. Так показалось Мелиссе, когда она увидела его впервые: грязного и заросшего после месяца на волнах, с обветренным до красноты лицом. Только глаза на этом ужасе блестели, два жука-бронзовки, внимательные и насмешливые. Морской царёк из океанских глубин; разве что мантии из водорослей не хватало. Морской чёрт, поправляет себя Мелисса — уж больно страшенный для короля. Море она видела однажды: далеко-далеко в детстве, когда ездила отдыхать на курорт вместе с родителями. Им тогда не свезло — море гневилось. Море смурнело с каждой минутой, щеря пенные гребни, море прятало солнце за хребтами пухлых туч. Динамики гоняли по пустому пляжу штормовое предупреждение, а Мелисса стояла — таращилась с выпученными глазами на то, как кидаются о берег, ревут подстреленным зверем волны, сердитой и тёмной громадой бьются до самого горизонта. Ну не может это быть просто стихией. Море стонало — как живое, разумное, совсем по-человечьи. Или не по-человечьи даже, а как бог. Злой бог. Что может разозлить бога? Мать больно дёргала за руку — со страху — и ругалась как сапожник, когда тащила Мелиссу в гостиницу, а та только и могла, что реветь от обиды и дрожать всем телом; и непонятно, чего в этой дрожи было больше — ужаса или восхищения. Детство раздробилось на крошево из воспоминаний, и те мгновения заняли среди них своё место. Они порой приходили во снах, особенно им нравились дождливые ночи, и по утру хотелось клясться и обещать, что «вот однажды, когда-нибудь, точно…». Когда будет больше денег. Или времени. Или того и другого вместе. «Когда-нибудь» наступило; и потому трудно заставить себя идти спокойно — куда там, когда волнуешься хуже маленькой девочки? Тут лишь бы не припустить к берегу торопливой рысцой. Самоцветное море ластилось к рукам, как большая кошка: вылизывало тёплой пеной ладони, сыто урчало прибоем и чаечным криком. Оказалось другим, милостивым божеством. Но Мелиссу просто так не обмануть — нрав у богов переменчивый, хуже только у капризули Хейли, которая радуется нарциссам, а от одувашек воротит нос. Полуденный песок горячил под пятками, и даже в кедах приходилось резво перебирать ногами, чтобы не обжечься. Скалился остовами мачт пляж, заплёванный, как лузгой, ракушками — по-ярмарочному пёстрыми и нагретыми. У ракушек голос моря, чьей частью они когда-то были, а карманы от них шебуршат, будто набитые мелочью. Вилли тоже часть моря. Но часть важная, незаменимая, которую просто так не выплюнешь и не оставишь сохнуть на песке. Отними его у моря — этот рассохшийся пирс и яркие чешуйки на рубашке, его «Ахой там, на палубе!» вместо приветствия, — и оно наверняка взвоет от потери. Отними у него море — тёмную гладь да солёный ветер, блестящие бока с плавниками, ребристые створки и шершавые панцири, — и ничего не останется, даже сверкающих глаз-жуков не будет. А рыбачил Вилли так, словно священнодействовал. И сразу понятно, что у отца с друзьями, с их спиннингами из углепластика и пивом в холодильнике-переноске — баловство. Потому что рыбалка на самом деле — искусство. Древнее, полное секретов и заковырок, к которому невольно хочется приобщиться, чтобы понять суть поклёвки и подкормки, ощутить всю прелесть утренней ловли и потом хлебать сваренную из собственного улова уху. Мелисса ни разу в жизни не рыбачила. Да что там — даже и не представляла толком, как это делается. Разве что видела пару раз, на отдыхе, как отец закидывает донки, да таскалась с пойманной, живой ещё рыбой; почему-то казалось, что если опустить «бедняжек» в яму с водой, то они проживут чуть дольше. Вилли тоже это заметил, ему-то наверняка и взгляда хватит, чтоб вычислить салагу. Он и старую удочку отдал скептически, без особой надежды во взгляде, хотя видно было — от сердца отрывает, свою давнюю боевую подругу. Вслух ничего не сказал, конечно; вслух рыбак говорил простодушную чепуху. Но Мелисса ощутила недоверие нутром: оно прошлось по глотке склизким комком и мокро плюхнулось на дно желудка. И почему-то обидно стало — с какого рожна он считает, что из неё не выйдет приличного рыбака? Потому что девка? Потому что белоручка, городская неумёха? Пусть даже это и правда — и про белоручку, и про девку, — а всё равно как-то обидно, когда в тебя вот так сразу не верят. Хотела было развернуться и уйти, чтоб никогда больше не приходить на этот вонючий пирс к этому вонючему рыбаку. Даже ногу занесла. Но — остановилась. Нетушки. Она ведь упрямая, любит идти наперекор и всем что-то доказывать. Потому и пошла когда-то в «Джоджа», потому же и уволилась, променяв неплохую зарплату на пастернак и скрипучие половицы. Проданной души не стоила никакая зарплата, а именно это Мелисса и ощущала, сидя перед монитором в своём крошечном кубикле — что добровольно и сознательно отдаёт по кусочкам душу. Клин, как известно, вышибают клином: она попросила у Вилли совета. Тот если и удивился сперва, то виду не подал, и уже через минуту с удовольствием разъяснял про виды наживки, рыбьи повадки и приметы уловистых мест. Всего, конечно, не говорил; только глазами сверкал насмешливо, мол, «так я тебе сразу все секреты и выдал, салага». Мелисса и не ожидала, что рыбалка увлечёт её на самом деле, но уж больно заманчиво Вилли рассказывал: байки травил, сыпал рыбацкими присказками, то и дело жмурился, как сытый котяра, вспоминая особо памятный улов. Говорил и улыбался, как может говорить и улыбаться только по-настоящему увлечённый человек, который всем этим живёт и не особо представляет, что можно как-то иначе. Она просидела на пирсе до самого вечера, наблюдая, слушая — пока по рукам и по шее не забегали стаи мурашей от дующего в спину ночного бриза. Губы у неё обсохли и потрескались, покрылись тонкой солёной коркой, а кожа на пальцах смешно скукожилась. — Ты ведь говорил, что целый месяц в открытом море плавал, да? А на чём? — между делом спросила Мелисса, когда огляделась и не нашла ничего мало-мальски подходящего. — На этом? — ткнула пальцем в лодку у Эллиотовой хижины, прекрасно понимая, насколько глупо это звучит — та была припорошена песком и всяким мусором. Вилли усмехнулся в бороду — будто мысли прочитал. — Во-первых, по морю ходят. Во-вторых — а ты сама как думаешь, малая? Смог б я на таком утлом корыте месяц по волнам мотыхляться, ась? Захотелось брякнуть «да», уж очень Вилли похож был на того, кому по силам пересечь море даже на плоте из трёх брёвен. — Лодка у меня есть. От старика моего досталась — он с ней ходил, когда я ещё пешком под стол бегал. Старая, красавица, столько повидала… Палуба — во! В рубке — и состряпать чего можно, и переночевать, трюм небольшой есть… Ни за какие коврижки её не променяю, пока сама не даст понять, что, мол, «замудохалася я, Вилли». Знаешь, как её зовут? А? «Галатея». Красивое имечко, а? Мелисса улыбнулась: у Виллиного отца хороший вкус — назвать лодку в честь одной из нереид. — И где она? — Всё-то тебе знать надо, коза востроносая, — рыбак легонько щёлкнул её по носу шершавым, будто рубанком обтёсанным пальцем. — Отдыхает, — произнёс наконец, когда неторопливо набил трубку и выдохнул облачко вонючего дыма. — Тут восточней чутка мыс есть. Там ещё одна деревушка, ихний корабельщик у меня в давних знакомых. Мужик он рукастый, так что Галатею я ему на попечение отдал — пусть подлатает, всё-таки уже не девочка… Сама Мелисса не курила, но нюхать чужой дым ей нравилось до жути. Коллеги поглядывали с недоумением, стоило во время короткого перерыва прошмыгнуть в курилку и засесть где-нибудь в уголке с телефоном. «Пассивная наша», фыркали они порой и ласково обзывали токсикоманкой. И каждый божий раз предлагали закурить, но Мелисса только качала головой и отнекивалась: как объяснить прожжённым курильщикам, что от затяжек ей никакого кайфа, а вот дым порой понюхать так и хочется? А уж если балдеешь от запаха краски, хлорки, чеснока и табачного дыма, то рыбная вонь воспринимается уже по-философски. Когда Мелисса принялась ёжиться в своей тоненькой футболке, Вилли молча зашёл в магазин и вернулся с парой кружек грога. И куском то ли брезента, то ли парусины, которую накинул Мелиссе на плечи; она завернулась в ткань, сухую и жёсткую, и ощутила себя настоящей морской королевной. Впрочем, исходящую паром жестяную кружку схватила жадно и совсем не по-королевски. — Папашин рецептик. Кишки прогревает — дай боже, — сообщил рыбак, шумно отхлебнув из своей. И ведь не соврал — пойло обожгло горло и устроилось внутри уютным клубком, растопив ещё с утра гниющее недоверие. Пусть, может, и выдуманное, но уж очень противное. Мелисса зажмурилась от удовольствия. Сидеть бы так вечность, на полусгнившем ящике у края пристани, тянуть грог мелкими глотками и ловить лицом солёные брызги. Жаль, в Стардью нет маяка — из Вилли бы вышел замечательный смотритель. Она ведь даже рыбачить пыталась. А Вилли всё не нравилось: то, видите ли, удилище не так держит, то слишком резко тянет леску, то забрасывает неправильно, то слишком поздно подсекает. Или криво насаживает опарыша на крючок — поначалу от брезгливости передергивало, но стоило представить, как завизжит Хейли, если сунуть ей под нос такое, и сегменчатая личинка показалась даже симпатичной. Мелисса не обижалась — ворчание было добродушным. На такое не обижаются. Ма-а-ахонький анчоус — вот и весь нехитрый улов, не считая веток и водорослей; малёк умещался на пальце и видом своим вызывал только жалость. Ну и завистливые взгляды на плетёный садок, полный жирных сельдей. И непонятно, то ли её на самом деле подбадривают, то ли втайне издеваются, учитывая порванную леску и то, что вся приличная рыба просто соскакивала с крючка («Вываживай! Вываживай!» — с азартом орали ей на ухо). Да ещё и с пристани чуть не навернулась, хорошо хоть Вилли среагировал вовремя: успел схватить поперёк живота неожиданно сильными руками и оттащить подальше от края. — Ничего, — улыбнулся подобревший за день рыбак. — Наловчишься ещё. Воду ты вродь чуешь, не совсем безнадёжная для салаги. В его голосе Мелиссе чудилась насмешка.