Накрасим ему шары
4 января 2017 г. в 21:52
Услышав хруст ключа в замочной скважине, я испугался, что сейчас активизируется второй пункт из списка моих действий на подобные экстренные случаи. По нашим расчетам, доктор Кёртис должен был вернуться не меньше чем через час, но мне было совершенно ясно: тот человек, что поворачивает сейчас ключ в двери, — определенно, он и есть. Мне было также совершенно ясно, что сам доктор Кёртис не обрадуется, обнаружив в своем классе ученика, чьи намерения прекрасно себя компрометируют двумя наполненными чернилами целлофановыми шариками. Мама дорогая, когда я ржал над фразой Джастина "Накрасим ему шары!", я и не предполагал, что дело может принять такой невыгодный оборот!
И раз уж я все равно стоял в конце класса у раскрытого шкафа, решение пришло как-то само собой. Раздвинув лаборантские халаты, я ступил в неизвестность и затворил за собой створки ровно в тот момент, когда учитель распахнул дверь. Даже в темноте я чувствовал, как аккуратно висящие штаны доктора Кёртиса смотрят на меня в немом укоре. Тогда-то меня и настиг этот исполненный раскаивающегося отчаяния вопрос: "Что я делаю в шкафу, когда мог бы сейчас спокойно сидеть дома и решать алгебру?" Я также пытался представить того беса, что попутал меня ввязаться в заговор Джастина, но перечисление известных мне дьявольских обличий перемежалось таким обильным количеством матершинных слов, что я оставил попытки.
Уж конечно, когда мы с группой собрались на турниках у стадиона, любимом месте нашей мужской компании — в техническом колледже девчонки были редкостью, — идея Джастина казалась такой занятной и увлекательной, что все воодушевились и решили: настало время проучить этого мерзавца и сукина сына, который единственный из учителей обладал неуловимой свободой воли и самовыражения, а также позволял себе демонстративно и не стесняясь наслаждаться жизнью, что вызывало заметное раздражение (и потайное мучительное тяготение) у всего мужского населения колледжа от мала до велика. Пожалуй, определенную роль в этом объединяющем всех чувстве играло еще и то обстоятельство, что женское население в мистере Кёртисе при этом души не чаяло и проявляло к нему всяческое благоволение, а кое-кто — и откровенное раболепство.
Так как же так случилось, спрашивал я себя, что сам вызвался на роль карающего орудия? Скорее всего, от большей части это заслуга удивительного таланта Джастина к скрытым манипуляциям. Что поделать, устоять перед шармом этого нахала удавалось мало кому. Основным доводом было то, что я один из курса хожу к мистеру Кёртису на дополнительные, а потому знаю все лазейки и слабые места его класса — просторной химической лаборатории, уставленной приборами и охраняемой как склад военных припасов. Я не сильно сопротивлялся. Быть может, оттого, что любое упоминание имени мистера Кёртиса вызывает в моей голове какой-то занимательный тормозной процесс, и я впадаю в рекурсивный анализ себя и действительности, который, ввиду обилия неопределенных, неизвестных системе компонентов, распадается на множественные каскадные ошибки.
Короче, звезды сложились так, что это именно я сейчас торчал в шкафу, там, куда доктор Кёртис вешает свою гражданскую одежду, переодеваясь в спецовку химика. На моей поднятой к самому носу ладони дрожали два увесистых, аккуратно завязанных шарика с синими чернилами, призванных, как уже стало понятно, преобразить филейную часть мистера Кёртиса коренным образом и внести в ее облик некоторый оттенок грусти и непроходящей тоски. Не проходящей хотя бы дня эдак три, как мы надеялись... Мне всего-то и нужно было засунуть шарики в передние карманы с таким расчетом, чтобы, надевая брюки, мистер Кёртис придавил бы тонкий целлофан могучими мускулами и — вуа ля! — увидел бы себя в новом, так сказать, цвете...
Я стоял, стараясь не дышать, и слушал, как доктор говорит с кем-то по мобильному.
— Ну, старина, ты же понимаешь, что из Свенссона толку не выйдет, его незатейливую рожу раскусят еще на первом круге. Поскреби по закромам, должны же у секты твоего могучего очарования быть какие-то вменяемые адепты, а? Ха-ха-ха, — это место было обозначено игривым издевательским придыханием, — если это реальная угроза, то я, пожалуй, захвачу видеокамеру.
Я мог хорошо представить мистера Кёртиса, усевшегося на парту и склонившего голову к телефону. Я понятия не имел, о чем он толкует, да и не особо горел намерением разобраться — в построении фраз у него всегда было что-то чудаковатое, столько метафор и хитросплетений, что сразу и не разберешь, что он имеет в виду. Я слушал, скорее, сам голос — переливистый, самодовольный, но не самовлюбленный — он оставался на тонкой границе между самоуверенностью и самопревозношением, но границы не переступал, так что собеседники доктора не ощущали пренебрежения, не могли обвинить его в чувстве собственного чрезмерного величия, наоборот — к людям Кёртис всегда питал интерес и любопытство, даже когда уделывал нас по полной. Мне думается, именно эти его независимость и бесстрашие, это проявление своей истинной сущности без всяких рамок и сопоставлений со стандартами заставляли людей испытывать неприязнь. Или зависть? Или страх? А быть может, укоризну, за то, что доктор всем своим видом напоминает: сами они не обладают достаточной смелостью, чтобы обнаружить себя настоящих.
Я чуял это каким-то шестым чувством, что-то вертелось вокруг мистера Кёртиса и не давало мне покоя, а потому вся моя сущность пыталась проникнуть за занавес и разгадать его загадку. По правде говоря, затем я и записался на дополнительные. Я и еще четыре парня, мы приходили каждый четверг после третьей пары и под руководством доктора ставили опыты и писали химические формулы. На занятиях было интересно, и часто смешно. Но я отчего-то разочаровывался все больше. Наверное, потому, что ожидал поднятия занавеса, ожидал, что мистер Кёртис откроется мне каким-то загадочным образом и я узнаю его. Но этого не происходило. Должно быть, я просто был недостаточно смел и крепок духом для того, чтобы предпринять что-то, что позволило бы мне подступиться к этому человеку. Признаться честно, я не мог себе даже представить внятно, чего, собственно, я хочу и добиваюсь. Я ощущал окутывающее доктора необычное таинственное облако и каким-то внутренним инстинктом желал нащупать его и разобраться, и это мое желание вовсе не было вызвано всякими предположениями, высказанными Джастином. Ах, да... вообще-то, с этого надо было и начать. Полная фраза Джастина звучала так: "Накрасим ему шары — всяким педикам в нашем колледже не место!"
После этого все автоматически начали считать, что мистер Кёртис "из этих". Хотя никаких фактов и доказательств до сего момента обнаружено не было. Высокий поджарый блондин сорока лет, Донован Кёртис, может, и обладал внешностью симпатичного и местами манерного мужчины, но ни подвижная выразительная мимика, ни плавная, фривольно-непринужденная походка, ни даже по-женски пластичные эмоциональные руки не могут быть достаточным поводом для подобных обвинений. К тому же, по характеру Кёртис был не просто настоящим мужиком, но мужиком с не менее настоящим стальным достоинством, что и послужило, кажется, вдохновением нашей идее произвести незапланированный апгрейд этого величественного символа...
В таких невеселых раздумьях я провел, быть может, часа полтора. Снаружи было тихо, изредка звякали склянки, шелестели страницы и слышались шаги. Доктор Кёртис, вероятнее всего, проверял наши контрольные и планировал завтрашние занятия. К тому моменту, как он решил наконец отлучиться, я и штаны практически уже сроднились. Можно сказать, мне даже было жаль покидать свое укрытие, и я буду скучать по этому шкафу. Но облегчение, которое я испытал, оказавшись на первом этаже возле раздевалки, после того, как забросил чернильные шарики и реактивно покинул место преступления, не сравнится ни с каким высшим наслаждением!