***
На кухне Ивановых — обычной семьи из дальнего Подмосковья громко работал старенький «Панасоник», наследие лучших дней. Нарядный по меркам среднего обывателя молоденький журналист, вооруженный увесистого вида микрофоном, с фальшивым ужасом в голосе вещал о новостях из малоинтересного кому-либо кроме его жителей города Алапаевска. — Сегодня, возле дома номер девятнадцать по улице Папанинцев в помойном контейнере было обнаружено тело младенца, завернутое в пеленку, и женский головной платок. Служба очистки города подтверждает… — Мама, мама, Илья вредничает! Он у меня фломастер отобрал! — в кухню вбежала девочка, лет четырех, растрепанная, с глазами на мокром месте. На груди ее клетчатого платьица расплылось чернильное пятно, а юбка хранила характерные отпечатки выпачканных в краске и вытертых пальцев. — Илья! Уставшая, средних лет женщина в несвежем переднике, с блестящим от пота лицом обернулась к дочери, откладывая нож и утирая тыльной стороной ладони, слезящиеся от лука глаза. — А ты чего такая чумазая?! Присев на корточки Александра Владимировна Иванова, или просто Шурка, как в большинстве своем называли ее соседи, в расстройстве и ужасе рассматривала испорченное платье, понимая, что его уже вряд ли спасешь. — Маам, — канючила девчонка, — Он мне не дает, а я рисовать хочу. — Ты уже хорошо порисовала. Вот. Кто это вот нарисовал, на платье, а? Я разве не говорила тебе, руки моют, а не вытирают об юбку! А это откуда?! — палец женщины ткнул в пятно на груди дочери. — Илья! — снова крикнула она. — Это не-нечу-нечайно, — перешла на шепот девочка. Опустив вихрастую головку и спрятав за спину пухлые ручки, она раскручивалась всем туловищем справа-налево, изредка исподлобья посматривая, то на мать, то на дверной проем, откуда уже слышались шаги. Телевизор продолжал вещание. На экране чередой появлялись и исчезали лица опрашиваемых репортером жителей близлежащих домов. Эффектно выглядевшая дама качала головой, рассуждая о нравах общества; мужчина качал головой и разводил руками; дворник таджикских кровей клялся, что видел женщину со свертком в темноте, ночью; типичная старушка — лицо старушек всей страны — проклинала «детоубивицу», призывая на ее голову кары небесные. На кухню вошел десятилетний мальчишка, такой же растрепанный и вихрастый как девочка, с ободранными коленками в зеленке, выглядывавшими из-под закатанных наверх штанов. Шмыгнув носом, он остановился в дверях, в мрачном напряжении глядя на мать и вцепившуюся ручонкой в ее юбку сестру. — Ты что вредничаешь? — с порога напустилась на Илью Шурка, — Дай ей тоже фломастеры рисовать. Она что, хуже тебя? — Но мам, это мои фломастеры! Вы мне их на первое сентября купили и сказали, что до Нового года других не купите! Они и так едва дышат, — Илья попробовал объяснить свой взгляд на вопрос. Но его мать оно не устроило. — И что? Я не растила тебя жадиной, Илья! Фломастеры не твои, тебе их купили, но они не твои. Твои будут, когда вырастешь и начнешь деньги сам зарабатывать. А пока мы их тебе покупаем, они наши. Давай будем дальше считаться, что есть чье? — Но блиин… — И блинов, давай, мне не вешай! Откуда ты вообще набрался? Будешь повторять гадкие слова за кем ни попадя, скажу отцу, чтобы выдрал тебя, как сидорову козу! Мальчик набычился, беззвучно шевеля губами в своей детской обиде. Сестренка его напротив, выглядывала из-за маминой юбки с видом гордой победительницы дуэли. Шурка не собиралась еще заканчивать воспитание детей, но планы ее смешал борщ, сбежавший на плиту с громким шипением, и наполнивший кухню ароматом приваривающегося к комфорке бульона. — Тьфу ты! — в сердцах выплюнула женщина, подскакивая к плите убрать огонь, а затем к окну — пошире распахнуть форточку. Воздух, пропитанный запахом пригоревшей пищи, не дожидаясь ее, рванулся в коридор, а оттуда вольготно растекся по всем комнатам. С голубого экрана на обитателей квартиры теперь смотрело краснощекое лицо следователя. Блюститель порядка обещал гражданам скорейших результатов в расследовании вопиющей жестокости дела и предания виновной суду. Опять встряла бабка, потрясая вытащенным, не иначе из-за пазухи, Евангелием. Илья уже ушел с кухни, но девочка задержалась, с неожиданным для ее возраста вниманием вслушиваясь в репортаж. — Маам, — протянула она, — а что такое «аборт»? Серьезный вопрос не только прозвучавший, но и читающийся во всем детском личике, заставил мать семейства поперхнуться. Но взгляд дочери сделался слишком требовательным, чтобы отшутиться, либо пообещать ответить позже, в надежде, что ребенок заиграется и забудет. — Аборт… Это плохо, Алён, — несмотря на удавшийся спокойный тон, руки женщины жамкали передник. Девочка кивнула, все так же сверля мать взглядом, в котором вопрос мешался с требованием. — Вот у нас с папой есть вы. А есть родители, которые отказываются от детей. — И выгоняют их? — Не совсем, — Шурка мучительно силилась подобрать слова, чтобы не посвящать четырехлетнюю дочь во все тонкости темы. — Тетя, о которой говорят по телевизору — сделала аборт? — не останавливалась Алёна. Ее детский мозг компилировал незначительные жизненные познания с тем, что она услышала в Новостях и от матери. «Если бы, …» — с неожиданной горечью подумалось Шурке. — Нет, тоже не совсем. Вот она…она выгнала своего ребенка. Это очень, очень плохо. Тетя поступила безответственно. Я надеюсь, когда ты вырастешь, и заведешь свою семью… ты никогда так не сделаешь. «Надеюсь, тебя не вынудят», — добавила она мысленно. Со дня рождения малышки, женщину преследовали страхи. За себя и за свою девочку в будущем. Той так же предстояло стать матерью, рожать собственных детей. За сыновей Александра переживала меньше. Теперь ей тем более казалось чудным, что собственная ее мать из них с братом, стояла на ушах из-за будущего сына. — Обещаю, — кивнула Алёна, разворачиваясь. Секунда — и по коридору весело барабанят бегущие детские ножки. Женщина поправила выбившийся из-под косынки локон. До возвращения домой Валерия оставалось не так много времени, а ей еще предстояло состряпать к ужину голубцы. Репортаж закончился, сменившись передачей на ту же тему. Появившись в списке партий «Святая Русь» быстро добилась того, что не проходило в законодательстве прежде: аборты были приравнены к убийству, а с ними и контрацептивные препараты, и даже презервативы оказались вне закона. Господу виднее, сколькими детьми наградить семью. Не прошло и месяца, как страну захлестнула волна судов над абортницами и акушерами. Следом прокатилась вторая волна — судили уже подпольных повитух — соглашавшихся за деньги, и немалые, помочь незадачливым женщинам, не желавшим плодиться. Потом все затихло на полгода. И вот пришло время волны третьей — задушенных пеленками, выкинутых в мусорные бачки и закопанных на газонах, утопленных в прудах младенцев. Резонансом на кошмарное явление стали многочисленные передачи теле и радио эфира, дебаты, обсуждения, горячие споры, доходящие порой до драк. Звонок в дверь отвлек Шурку от аргументов церковного оратора Батюшки Аввакума. Муж вернулся не в духе — с порога поняла женщина. Приветствие и вопрос о делах был встречен молчанием, которым в пору было на стройке сваи забивать. — Есть хочу, — единственное, что услышала от него Шурка. — Суп горячий, голубцы скоро подоспеют, — отчиталась она, наблюдая, за мытьем рук семейного кормильца. В том же тяжеловесном молчании прошел обед. Валерий не сказал ни слова, исключая быстрое традиционное «спасибо», брошенное на автомате. — Подожди, хочу дослушать, — попросила женщина, видя, что Валерий ищет пульт, собираясь переключить канал. — А я нет, — наконец то полноценно ответил Валерий, — И так ясно, кто теперь у нас в стране бабки лопатами сгребает. Политиканы, церковники эти, бородатые, и судьи с прокурорами! Экран моргнул, сменяя картинку. Вместо голоса батюшки послышался бодрый тон спортивного комментатора, заполненный зал студии сменился еще более полным стадионом, а ведущий передачи — резвыми фигурками футболистов. — Верно, хлеба не дают, так зрелищем утешиться… — устало и недовольно пробормотала женщина, отворачиваясь к плите, с которой отскребала приставший намертво суп. — Не так бесит, — был ответ. Из детской, прерывая их, донесся вскрик с ревом. Плакали громко, навзрыд. — Илья!!! — с нарастающим раздражением окрикнула мать семейства, — почему Алёна у тебя плачет? Опять вредничаешь?! — Потому, что нефиг делать из нее чертову принцессу! Чуть что не по ней — вся семья сразу на цыпочках прыгает. Все ей дай, слова не скажи, — ворчливо ответил за сына муж. — А что ты хочешь? Солдатом ее муштровать? Ей только четыре, Валера… — А ему десять, и он не нянька. — Сам бы тогда хоть раз детьми занялся, раз не нравится, как я воспитываю, — усталость и накопившееся за день напряжение брали свое, женщину несло все сильнее, — когда ты последний раз хотя бы гулял с ними? Интересовался успеваемостью? Разговаривал с ними? Сказать «не так» может каждый! — Значит я пашу в две смены с семи утра и до ночи, подрабатываю в единственный выходной, и должен еще детьми заниматься? — мужчина стал угрожающе вкрадчив, — а ты не перетрудишься, дорогая? Нужно было пойти на попятный. Но проклятый характер желал взять свое. В молодости, еще не выйдя замуж, Александра работала и неплохо получала, что позволяло ей жить, не завися от мужчин. Некоторые привычки слишком сильно въедаются в человека, настолько, что не оставляют его всю жизнь. В те годы многие добивались благосклонности гордой, независимой Саши Рубининой. Слово за слово, конфликт разгорался. Звуки родительской ссоры на кухне мигом объединил детей, выгнав из детской, и принеся к закрытым кухонным дверям. Из-за полупрозрачного орнаментного стекла рисовалась страшная темная фигура, мало похожая на человеческую из-за гротескной размытости своих форм. Она нависала над другой, маленькой и скорчившейся, из-за двери похожей больше на пестрый комок на полу. — Валера!!! Нет, не надо… остановись, ради бога! Дети… Аааа! — кричали из-за двери материнским голосом, и маленькая Алёна жалась к своим братьям, прячась за них от того страшного, что ей рано было знать о взрослой жизни.***
Близящаяся сессия и на третьем курсе вызывала у Светланы мондраж. Посещения всех без исключения лекций не спасет от зловредности преподавателя — таково было железное убеждение девушки. Она никогда не считала себя семи пядей во лбу, у нее имелись никак не дающиеся предметы, по которым не спасали пересдачи, а этой осенью она устроилась на работу, отнимавшую немало времени. Вспомнив о работе, Света поежилась, и резкий пронзительный ветер, задувавший под цвета хаки курточку, был не при чем. Дело было в ее начальнике, с самых первых дней активно выказывающем свое к ней неравнодушное отношение. Вначале были смущавшие девушку шутки и комплименты, предложения подвезти, и подчеркнуто особое отношение, заслужившее ей неприязнь в глазах остальных сотрудниц. Особенно лютовала ее тезка Баварцева. Света не удивилась бы, узнай однажды, что та жжет ее фото и втыкает в куклу иголки дома по вечерам. Но время шло, и взгляды Бориса Игоревича все больше пугали Светлану. После недавно прошедшего корпоратива в честь его Дня Рождения, начальник счел возможным при всех шлепнуть сотрудницу по пятой точке. Словно она была девочкой по вызову! Оскорбленная, Светлана решила уволиться, но на следующий день притормозила. Училась она на контракте, цены росли каждое полугодие, а сидеть на шее старенькой бабушки, не уходящей с работы на почетный отдых ради внучки, не хотелось. Каждый раз, как сухая, скрюченная артритом рука протягивала хрустящие купюры на оплату института, Света чувствовала себя жуткой мразью, отбирающей у стариков последние гроши. Работа позволяла самостоятельно покупать хотя бы одежду и еду в универмаге. Уходить даже с плохой работы в никуда — уже не казалось девушке блестящей идеей. Занятая невеселыми размышлениями, она не заметила, как оставила за спиной обнесенную оградой территорию института. Хлопок по спине, доставшийся девушке с наскока, сдобренный изрядной порцией инерции, едва не оправил ее в лужу на асфальте. — Хаай! — Света даже пискнуть не успела, как ее сгребли в охапку, взъерошив копну светло-русых волос. — Ох! Танюсь! Напугала… Девушка поправила на носу съехавшие очки. — Ты уже все, совсем поправилась? — Ага! Пойдешь завтра в кино со мной? Там новые «Мстители» вышли. Возьмем с собой Леху и ребят. Леха, кстати, говорит, эта часть крутая вышла! Или хочешь вдвоем? — жизнерадостно тараторила Татьяна, — о, точно, пошли вдвоем, найдем тебе парня, в конце-то концов! Двадцатник стукнул, а все одна, кому скажи. И ладно бы еще страшная была, а то, и красавица, и умница, и картины вон какие рисуешь… — Тань, не нужно, — замотала головой Света, — Мне лучше так. — Как так? Как так-то?! Светка! Бросай, ты меня пугаешь. — Мне все равно некогда будет встречаться, — бормотала Светлана, опуская глаза. — Ну, посмотрите только, какие мы! — притворно надулась ее подруга, — Все как-то время находят, а ей некогда. Было бы желание, подруга, а то, ты что себе думаешь, что дальше времени больше будет? Тю! Жизнь штука такая, раз закрутит — не отпустит. Так на всю жизнь одна и останешься. Татьяна была из тех девушек, что всегда кажутся легкомысленными детьми, пребывающими во власти розовых очков, а на поверку оказываются смертельно серьезными, взрослыми личностями. Сейчас она горела горячим и искренним желанием прочистить мозги Светлане, заигравшейся по её мнению в «мисс мне-и-так-хорошо». — Холодно. Может, ко мне зайдешь? — предложила эта самая «мисс», пряча руки в митенках в карманы. — Это можно. Будет больше времени поболтать. Комната Светланы встречала девушек легким, едва ощутимым медовым ароматом. На чисто прибранном столе взгляд Татьяны отыскал его источник — восковые ароматизированные свечи. Но заметила гостья не только их. — Ух ты, красотища! — с таким восклицанием одногрупница прыгнула на застеленный полосатым пледом диван, с альбомом в руках. — Я еще не закончила, — нашла нужным пояснить Света. Она отошла к окну, задернуть такие же цветастые как плед занавески. — Сейчас как раз сюжетный затык. — А в чем проблемы? — участливо поинтересовалась Таня, листая графическую новеллу подруги. Света пожала плечами. — Мне кажется, я перестала понимать персонажей, их мотивацию. Крэйд должен ненавидеть Лисси за то, что та его кинула, а не спасать ее из пасти хищника. Раньше я думала, он ее оставит, хотела построить на этом дальнейший сюжетный поворот с ним и Бором. В итоге — тупик. — Он же у тебя любил Лисси? Или я что-то запамятовала? — Нет, все верно. Но Лисси его предала. Таня хитро усмехнулась с дивана, забираясь на него с ногами и так и не выпуская из рук литературно-художественное произведение. — Когда сильно любишь, — подмигнула она, — Можно и простить. Света замерла, раздумывая. Механически убрала волосы за уши, подняла и покрутила в пальцах карандаш. — Вряд ли, — резюмировала она, наконец. — Откуда ты знаешь, если у тебя никогда никого не было и нет? Давай заключим пари. Я знакомлю тебя с одним парнем. — Таняяя, — простонала девушка, — Идем лучше на кухню поедим! — Я знакомлю вас, — не сдавалась ее подруга, — Вы пообщаетесь, может, сходите куда. Если он тебе не по вкусу придется — тему закроем. В противном случае, готова спорить на что угодно, что дело у тебя лучше пойдет! Она помахала в воздухе уже закрытым альбомом. Светлана сжала губы, заставив их вытянуться в тоненькую линию. Татьяне было хорошо знакомо это упрямое выражение лица со вздернутым острым подбородком. Она жалела, что Вадика нет с ними прямо сейчас — такой, с горящими вызовом глазами Светка бы ему точно понравилась, а там он бы точно ее в себя влюбил. Вадик всегда добивался поставленной цели, какой бы та не оказалась. Внезапно, лицо девушки расслабилось, непримиримое выражение ушло, уступив место какому-то усталому безразличию. — Ладно, — выдохнула она, — Давай.***
От предыдущего кавалера Игоря выгодно отличала пунктуальность. Хорошая черта в суматошное время, когда ничто не стоит на месте. Еще издали приметив его долговязую фигуру, Маргарита задумалась, наполовину прикрыв веки в попытке вспомнить, был ли хоть раз, чтобы он опоздал? Или вовсе забыл? Нет, кажется, не было. — Привет, Марго, — улыбаясь, приветствовал ее Игорь, — Это тебе. Ответив на приветствие молчаливым кивком, она отстранено приняла из его рук букет. Красные розы — и кто бы мог подумать? Столь же отстраненным жестом Маргарита подставила щеку для поцелуя. — Что-то не так? Игорь покрутил в руках винную карту, не обращая внимания на позиции в ней. — Ты сегодня... мрачная? Неприятности на работе? — Нет, все хорошо, — девушка откинулась на спинку стула, — Меня назначили старшим менеджером по маркетингу. Осталось только кое-какие формальности утрясти. Заметив направляющегося в их сторону официанта, она умолкла, уткнувшись в меню. — Умница, идешь в гору, — прокомментировал молодой человек, следуя ее примеру. Девушка поморщилась, пользуясь тем, что на нее не смотрят. В его словах она подчас видела дурную привычку общаться с ней, как с несмышленым маленьким ребенком. Парой минут позже заказ был сделан, но никто из пары не спешил прервать молчания. Маргарита смотрела в окно, на проезжающие мимо автомобили. Когда они с Игорем зашли сюда в самый первый раз, он сравнил эти пепельницы с каллами. Ей же они напоминали пятую точку, человека или обезьяны — это как посмотреть. Взгляд ее был устремлен в окно, на серых, как один прохожих. Вид их своим однообразием наводил тоску и вгонял в дремоту. И сегодня девушка была одной них — серой с ног до головы, унылой, размазанной тонким налетом обывательщины. Игорь смотрел в то же окно, но, похоже, считал сползающие по стеклу дождевые капли. Интуиция — шестое чувство человека, оставшееся с ним в наследство с животной поры — на подсознательном уровне отмечала, когда разлетевшиеся черепки ни за что не склеить обратно. — Вкусно, — похвалил Игорь еду, пытаясь делать вид, что их встреча — самая обычная, и ничего не произойдет. Отмахивался от своей интуиции, — Ты пробовала? — Что это? — Ба-ван. Попробуешь? — Чуть-чуть, — согласилась девушка. Половинка полупрозрачного «пельменя» оказавшаяся у нее на тарелке казалась немного подозрительной, но Марго, храбро обмакнув ее в соус, отправила в рот. — Ну как? — Необычно. Китайское изобретение? — лениво поинтересовалась девушка, отхлебывая зеленый чай из чашки. Она всегда пила только зеленый. — Нет, рецепт из Тайваня, как я понимаю. Я говорил тебе, что нашел квартиру? Шестое чувство Маргариты напряглось, предугадывая нежелательный поворот беседы. Она не хотела ощущать себя сволочью, разбившей чьи-то надежды. Потому и выбрала для разговора этот день, пока еще все не слишком запущено. Так ей казалось до этой минуты. — Нет, не говорил. Игорь? — Ммм? Он отправил в рот очередной тайваньский Ба-ван, усердно его пережевывая. Сейчас Маргарита поняла, что не смогла бы кормить его. От силы она могла приготовить кашу, и то, попроще, из тех, что закинул, посолил и нет мороки. Пришлось бы тратиться на рестораны. — Игорь, я думаю, нам пора расстаться. Он так и застыл, не прожевав до конца заморскую экзотику. Попробовал проглотить, поперхнулся, закашлявшись. Маргарита ждала. Смотрела, как в уголках глаз нарождаются маленькие блестящие капельки. Было даже жаль, что причиной им была физиологическая реакция, не более. Ни один из ее прошлых кавалеров не вставал на колено, не пытался убедить ее передумать, разжалобить. Кто-то злился, кто-то, словно оставался равнодушен, хотя все до разрыва клялись в любви. — Почему? Голос Игоря еще был задыхающимся и хриплым. Грудная клетка его ходила под мягким свитером как кузнечный мех, с трудом гоняя воздух. — Ты начинаешь задумываться о семье. Я говорила тебе, что для меня такой исход неприемлем. — Марго, ты сейчас гонишь лошадей. Хочешь работать — ради бога. Я не стану препятствовать, — видя, что подруга собирается взять слово, он выставил ладонь вперед в останавливающем жесте, — И с семьей можно не торопиться. Все, что,. — Дело не только в работе! — перебила Маргарита, — Я хочу самореализоваться, а вместо этого увязаю во всем... твоем. «Во мне начинает просыпаться обычная клуша», — внутренне передернувшись, подумала девушка. — Наше общество полнится клише и дедовских традиций, ненужных предрассудков, навязанных ожиданий, в том числе и друг к другу. Не хочу, чтобы это все липло на меня. Управляло моей жизнью. Хватило уже. Молодой человек помрачнел. — Вот значит как. «Я». Всегда одно «я». Во всех твоих рассуждениях. Меня там нет, и никогда не было… Он поднялся, потянувшись за своим пальто, позвал к столу официанта. Наблюдая за немой картиной, разворачивающейся перед глазами, ставшей такой знакомой за несколько лет, Марго молчала. Все прошло почти как под копирку. Может, она и правда эгоистична, и была не права. Но менять ничего не хотелось. Все это отрубленный конец, прошлый день, а сожаления — удел неудачников. Она покинула уютный ресторанчик вскоре после Игоря. На улице было уже совсем темно. Дождь со снегом сыпавший весь день не думал униматься. Погода как раз для расставания с маленькой вехой собственной жизни. Приподняв ворот пальто, Маргарита спешно нащупала в кармане автомобильный брелок. Ей не зачем было задерживаться.***
Настя смотрела на часы, в ожидании, когда большая стрелка переползет на двенадцать. Казалось, она приклеена, и с места не двинется. Другая стрелка, тонкая и шустрая, отмерявшая секунды, казалось, навернула кругов двести, пока ее большая товарка, лениво дернувшись, наконец, указала на заветное деление. Взгляд тут же с надеждой переместился на телефон. Еще неделю назад она не замечала хода времени — шло себе и шло. Не интересовал ее мобильник — этих безделушек у девушки сменилось уже три за неполные пять лет. Каждый раз, как из столицы приезжала очередная экспедиция волонтеров-добродетелей, у всего корпуса менялись телефоны, одежда, а у малышни с нижних этажей появлялись новые, дорогущие игрушки. Все изменил концерт местной вшивой группки, никому не известной и не нужной за пределами Углича. Последние минуты скучного общественного мероприятия, на которое вывели весь их детский дом, навечно отпечатались в памяти девушки: захрипевший у солиста микрофон; Вику с Катей, шепчущихся впереди — до Насти долетало почти каждое слово их «приватной» беседы, заставляя сожалеть о неимении под рукой хоть чего-нибудь, чем можно было бы запустить в них; недовольно лицо воспитателя, посматривавшего на часы, прямо как она сейчас. И вдруг сзади голос, низкий, совсем не похожий на мальчишеский: — Привет. Всего одно слово, но ей хватило. Чтобы обернуться, чтобы утонуть в изумительно синих глазах незнакомца. И вся минувшая неделя промчалась между встречами и их ожиданием. Вокруг нее другие воспитанники приюта собирались на трехчасовую прогулку, оставляя текущие дела — преимущественно попытки подготовить домашнее задание. — А ты чего застряла? — окликнули девушку, но Настя только отмахнулась. Он должен был позвонить. Всегда звонил. Если бы это только было в ее власти, Настя гуляла бы Андрюшей день напролет. Холодно за окном, жарко — не важно. В скучной серой жизни, в которой никому нет до нее дела — и ей соответственно, тоже не может быть ни до кого дела, где с семилетнего возраста вокруг кружили чужие, фальшиво улыбающиеся лица, где нет ничего своего, в этой жизни мелькнул ослепительно яркий луч, окрасив все в цвета радуги. — Анастасия! — позвали из-за пределов общей комнаты. Настя не любила свое полное имя. Оно звучало слишком чуждо и несло в себе слишком большую претензию. Настя, Стася — совсем другое дело. Но Юлии Геннадиевне, бывшей сегодня за воспитателя, было наплевать и на это невеликое проявление личностных предпочтений. Девушка начала подниматься. Медленно, растягивая время. К тому моменту она оставалась в комнате последней, и знала, на нее будут сердиты. Распорядок должен был соблюдаться железно, не зависимо от обстоятельств. Но тут телефон ожил, издав протяжную трель из популярной мелодии, подбросившую хозяйку девайса со стула. Со рвущимся из горла неразборчивым улюлюканьем, Настя понеслась напяливать на себя теплые вещи. Сердце в груди радостно отплясывало хип-хоп, весь мир потонул во взрыве с детонировавшей в сознании сверхновой. Андрей ждал ее на прежнем месте.