***
Шурка вернулась к концу следующей недели. Вся троица ее детей была дома и встретила маму с громким радостным воплем. Женщина молча обняла их, целуя в макушки свое счастье. Все время, которое она провела в больнице, ушло на мучительные размышления, но так и не принесло ответа. Возвращение домой отзывалось безумной радостью — быть разлученной со своими детьми, день за днем не видеть их личики — величайшая пытка для матери. И в то же время оно отзывалось обжигающей внутренней болью. Сидя, спустя полчаса, на кухне, Шурка вспоминала, знакомство с Валерой. Память перенесла ее в нежный май, на долгие двенадцать лет назад. Только что окончившая институт девчонка Саша переехала из родного Кингисеппа в Москву, где ее пообещали хорошо пристроить. Обегав не один адрес в поисках съемного жилья, к вечеру она уже с трудом могла держаться на ногах. Столичное жилье стоило не дешево. Сандалии на высоких шпильках, надетые с утра уже не казались хорошей идеей, но жилья так и не было, и оставался единственный адрес. Квартирка та в не пользующемся популярностью промышленном районе не требовала больших денежных вложений, но вблизи стояла станция метро. Александра оказалась не единственной, кто так думал. Валерий, высокий статный шатен, как и она, недавно окончивший Вуз, но уже имевший кормящую его профессию инженера, почти договорился с хозяйкой к моменту, когда подошла выдохшаяся Саша. В итоге странно короткого разговора, в двухкомнатной квартире они поселились вдвоем. Следом шла другая картинка из воспоминаний. Обычное утро выходного, чуть приправленное ленцой, в осознании, что за ним будет еще одно. Сашу разбудил пленительный, бесподобный аромат с кухни, на него она пошла, как мышь Рокки из диснеевского детского сериала на запах сыра. Валера стоял у плиты, ухмыляющийся во все тридцать два зуба, с туркой для кофе в руках. «Лучший способ разбудить принцессу» — кажется, эту фразу он сказал, пока она, урча, как кошка над блюдцем молока, лезла за кружкой. «Не поцелуй?» — помнится, поддразнила она. За что получила самый долгий, нежный поцелуй в своей жизни. А спустя всего месяц после заселения, и ее устройства на работу они катались на колесе обозрения и гуляли под ручку. Роман развивался стремительными скачками галопирующей лошади. Полгода — и Саша с Валерой счастливая семья молодоженов, весело и с оптимизмом смотрящая в будущее, строящая планы, один грандиознее другого. — Я гулять! — из карусели воспоминаний женщину вырвал голос старшего сына. — Хорошо, Илюш. Возьми Алёну и Кирюшу, ладно? Немного притормозив с ответом, Илья все же кивнул, скинул надетую уже куртку и пошел одевать сестренку. Шурка вернулась к размышлениям. Сравнивая воспоминания и реальность, сейчас, в больнице, и множество раз прежде, она не могла понять, куда все ушло? Да, были в их жизни и невзгоды, особенно последние годы — Валера потерял работу, и был вынужден устроиться водителем автобуса в парк, чтобы как-то содержать их. А потом и она, не успев выйти из декрета по уходу за младшеньким — Кирюшей, забеременела снова — Алёнкой. Женщина обернулась, посмотрев на не успевших покинуть квартиру детей. Закон о запрете абортов вышел для их семьи очень не вовремя, некстати, поставив семью практически на грань нищеты, но глядя на детей, она видела не лишние рты и обузу, а осколки оставшегося в прошлом счастья, живое напоминание, что оно не сон и не порождение больного разума. Они же усложняли задачу, в которой и так было много неизвестных. Когда-то, любовь к Валерию, безусловно, грела юное девичье сердце. Любит ли она сейчас? Вопрос, которым задавалась Шурка на протяжении многих ночей, чувствуя его тело под боком. И что ей делать? Хорошо помнились ток-шоу, модные еще в те времена, когда она жила с матерью в Кингиссепе. Бьёт муж — собирай вещички и уходи. Осев у друзей, или еще где, подашь на развод — «мудрость» преподносимая ими зрителям. Они не давали советов, как быть, если на руках у тебя трое детей, мал мала меньше, и работа на пол дня вас четверых не вытянет. Валерий вернулся домой с коробкой конфет, на что Шурка постаралась не показать удивления. Он приносил подарки и прежде, каждый раз после того, как срывался и чесал о нее кулаки. Первый раз, как многие до нее, Шурка радовалась, и верила собственным оптимистичным прогнозам, что муж просто немного перестарался. Но все повторялось снова, и снова. Она сочувствовала Валере, он вкалывал, как ломовая лошадь, а приходя домой ел и валился спать. Для человека не жизнь, существовать от будильника до будильника. Но все чаще и чаще начинало казаться, что ее он воспринимает как некий предмет обстановки, с функцией готовки, стирки, глажки и ухода за детьми. Все эти подарки превращались в часть некого ритуала. Побил — подарил. Жизнь вернулась на круги своя.Улыбаясь мягкой улыбкой, почти как Мона Лиза, Шурка обняла супруга, промолчав, и чмокнув в щеку. Ритуалы ведь на то и ритуалы, чтобы соблюдать. Но про себя думала, уж лучше бы на детей эти деньги потратил…***
На следующий день для всех неожиданно заглянула Архипова Влада, институтская подруга Шурки, точно так же перебравшаяся после учебы в столицу, и в отличие от незадачливой Александры, там закрепившаяся. И, как помнила Шурка, владела парой обувных магазинчиков. По-юношески стройная, ухоженная, женщина вела одинокий образ жизни. Единственный сын с пеленок видел няню чаще, чем родную мать, а окончив школу, был пристроен в престижный Вуз за рубежом. Шурка не понимала свою подругу, без ребятишек начиная лезть на стены, а та не понимала ее «инстинкт наседки». — Милая кухня, — заметила Влада, проходя, и осматривая небольшое душное помещение, — Давно переехали? Кухня почти ничем не отличалась от тех, что можно было увидеть в седой давности Советских фильмах. Простой стол, простые деревянные стулья с гранеными ножками и прямой спинкой, газовая плита на четыре стандартные, чуть заржавевшие камфорки. Тюль в цветочек на окне, и в цветочек же обои. Слова ее, отчего-то резали хозяйку по нервам. Поставив кипятиться чайник, доставая из пузатого серванта чашки, и не глядя на подругу, женщина ответила: — Как Алёнка родилась, так почти сразу и переехали. Здесь дешевле, чем в самой Москве, а на детей денег много нужно… Тебе с сахаром, или без? — Сахар вреден для фигуры, солнце. Ну, расскажи, как живешь? Частью сознания Шурка отметила, что даже на видавшей виды кухне, ее давняя подруга выглядит не усталой женщиной, не первой свежести, а королевой, и все окружающее ее пространство сразу играло иначе. Разговорившись, женщины перестали замечать ход времени. Дела Влады шли в гору, она почти не зависела от бывшего мужа, которого доила на алименты как корову. На ее фоне Шурка внезапно стала ощущать себя глупой простецкой девицей из села «Пеньки» по велению случая угодившей в высшее общество. — И ты в очередной раз стерпела, и все простила, — подытожила тем временем королевна Архипова рассказ самой Шурки. — Ты не исправима, — диагностировала она, дождавшись молчаливого кивка. — Влад, я не могу как ты. Если я уйду от Валеры, кто позаботится о детях? Даже устроившись на полставки, я не смогу вытянуть нас четверых. Валера получает тоже немного. Твоя методика с алиментами на нас не сработает. Влада смерила ее взглядом, в котором осуждение смешивалось с сочувствием. Так должны смотреть на умалишенных, подумалось Шурке, от чего стало вдвойне не по себе. — Вот из-за того, что мы бабы так думаем, и соответственно поступаем, мужики садятся нам на шею, ощущают себя королями, а главное, полагают, что так и должен быть устроен мир. Кого ни спроси — мужик бабу ударил — ну так заслужила! Рога наставляла, а нет, так пререкалась с ним, с божеством-то! А это уже преступление… — Но он, правда, на двух работах… — Милая моя, да тебе уже мозги этим дерьмом, прости меня, промыли. Сколько наплодил — столько содержать и должен. И законы эти долбанутые, мужикам кстати, угодные, не причем, вывернуться можно. Им хорошо, когда все постирано, приготовлено, когда женщина от них шагу ступить не может — сразу становится кругом неправая и, якобы, недееспособная. Ответом на длинную, вдохновенную тираду стало молчание. Ивановой хотелось согласиться с Владой, и в то же время — защищать мужа и свой домашний уклад. Сомнения, терзавшие ее день за днем, были не в счет, когда человек, в общем-то, внешнего круга покушался на ее чувство собственности. Ей казалось, все ее мысли порвало в клочья и рассеяло неким порывом. Чувство несобранности угнетало. — Аль, — Влада всегда называла подругу «Алей», — Я не гоню тебя бросать его вот прямо сейчас. Но с этим нужно что-то делать. Я понимаю, дети, все, но, ты хочешь дождаться момента, когда он тебя в ящик загонит? Оставишь детей сиротами? Шурка опустила голову, придавливая пальцем крошки на столе. Волосы полностью занавесили ее лицо, и к лучшему. Не хотелось демонстрировать мокрые глаза. — Начнем с малого. Посмотри, на кого ты похожа! Шурка выглядела типичной домохозяйкой из журнала «Русская женщина». Штопанный, замызганный халатик в ромашку, тапки-шлепанцы в цветную клетку, волосы сальные от летящего с плиты жира и очки на носу. Хоть сейчас на обложку. Журналы такие стали модны в последнее время и неплохо конкурировали с гламурными изданиями. Ходило мнение, что со временем, и вовсе смогут отбить нишу у конкурентов. — Прости, — нашла нужным извиниться хозяйка, — Ты неожиданно нагрянула. — Да дело-то не во мне… Тебе на себя уже наплевать. Когда мы сами себя не любим и о себе не заботимся, кто еще будет? Это тебе повезло, что у мужика твоего две работы. А то бы на сторону ходил. Кисть Влады, украшенная двумя крупными модными перстнями с камнем на пол фаланги, описала неопределенную фигуру в воздухе. — Вспомни, какой ты была. Выброси этот халат, в допотопные советские времена краше в ходу были, причешись, оденься красиво! Накрасься. Хочешь, пройдемся вместе по магазинам? — А куда я детей дену? — Старшие у тебя в школу ходят, младшую с собой можно взять, я уж послежу. А вообще сад есть для этого, солнце. — Да у нас и денег-то нет на все это, Влад. — И не надо, — фыркнула Влада. — Тебе просто полезно будет проветриться. Вспомнить, что жизнь не заканчивается четырьмя стенами. Поднимайся, времени как раз хватит.***
Долгое ожидание всегда выводило Настю из равновесия. Ей казалось, она уже приросла к этой решетке. Со стороны, пройди кто по узкой промерзшей улочке по ту сторону, тому она должна была казаться малолетней заключенной. Или зверьком, посаженным в клетку. Одна фигня, как любил говорить Андрюшка. Она бы сказала иначе. Она бы сказала «херь». В Андрее Настю ужасно умиляло, почти зачаровывало то качество, что он совсем не умел ругаться. От того парень казался неземным, не здешним. Девчонка сделала еще один кружок вдоль ограды. Ноги мерзли, и тупо ныли, но покидать свой пост, не дождавшись его, она не собиралась. Все это Настю страшно бесило: ограда мелкой сетью опутавшая их детский дом, как вокруг колонии малолеток, нудные занятия, придирки учителей и воспитателей, окружавшие ее сироты — все они отдаляли ее от Андрея. Его хотелось видеть ежеминутно, каждый миг, проведенный порознь, ухудшал настроение девушки. Вот сейчас ей хотелось кричать в голос. Высокая и тощая фигура парня показалась на дальнем конце улицы. В своем обычном длиннополом пальто, с непокрытой, не смотря на мороз макушкой. Его пальто напоминало девчонке шинель, хотя конечно, таковой не являлась. Мальчики вроде Андрея никогда не служили — их родители являлись непреодолимой стеной между ними и армией. Хоть какой-то прок от родителей, если подумать. Последние годы Настя часто удивлялась, вспоминая себя в семь лет, в десять. Она так ждала, что кто-то придет за ней однажды, заберет домой. Каждый посетитель виделся ей добрым волшебником с магической палочкой и мешком леденцов за пазухой. Леденцы, конечно, были не нужны, в те годы ее не нужно было приманивать, как дикого зверька. Но никто не приходил, не забирал, у Насти оставалась только подушка. Сейчас она была даже рада, что ее не забрали. Всего-то и осталось — пару лет подождать, и она будет свободна. Андрей подошел, произнес свое волшебное: «Привет». Настя до сих пор таяла от звука его голоса. Впившись пальцами в металлическую сеть, девушка потянулась к нему всем существом, буквально вжимаясь в мелкое металлическое плетение. Сквозь него они могли только тереться носами, но от того, это казалось неимоверно важным. — Как ты? — спросил ее парень. — Да как обычно. Задолбало всё: приют этот, клетка убогая, — она с силой пнула по ограде, отозвавшейся равнодушным мерным скрежетом, — еще бы колючей проволоки навертели, и ток пустили. О нашей безопасности, видите ли, пекутся! Настя скорчила рожицу. — А еще прикинь, нам воспиталка сегодня втирала, что по выпуску, нас распределят всех на производство. — Почему? В смысле, почему именно на производство? — Да мне какое дело? Шатала меня их работа. Поправив выбившиеся из-под шапки рыжие локоны, девушка перевела тему: — Андрюх, давай вместе жить? Не сейчас, конечно, и не здесь, но когда меня отсюда выпустят… «Тфу, выпустят. Словно действительно малолетняя преступница какая». Она протяжно вздохнула. — Два года остается. Меньше. Андрюшка чуть замялся, ковыряя носком ботинка обледенелый наст. Кашлянул, шмыгнул носом. На морозе у них обоих начинался насморк. Сколько раз, Настя представляла себе, как они с Андрюшкой вальсируют в настоящем бальном зале. На ней настоящее бальное платье, на подобии тех, что она иногда видела в кино — с многослойной пышной юбкой и открытыми плечами, расшитое серебром, жемчугом, и чем там еще возможно. Непременно белое. Конечно, белый — свадебный цвет, но это ни сколько не смущало девушку. Кавалера своего она видела в шинели, настоящей, может, немного старомодной, ей нравились такие, и ерунда, что он нигде не служил. Сейчас, картинка снова живо пронеслась перед ее глазами в ритме вальса, пока парень собирался с мыслями. — Стась, мои родители… Стоило ему разродиться, как Настя закатила глаза: — Да, я знаю, твои кислотные предаки меня терпеть не могут! Пукан бомбит наверно. — Стась. — Не, ну, а че? Я выродок, как там, «ни кола, ни двора»? На тебя богатенького глаз положила, — она скрестила на груди руки, и притопывала ногой, жест, непроизвольно напоминавший многим кошачье постукивание хвостом. — Но мне их бабки ни фига не сдались! Мне своя квартира полагается, по достижению восемнадцати. А они тебе скоро купить смогут? Такие же, как воспиталка наша. «Уёбки» — добавила она уже про себя. Распалившись, Настя забыла ненароком подслушанный сегодня разговор. Было это в полдень, когда по прикидкам персонала, все старшие воспитанники должны были находиться в школе. Школьный корпус, стоявший отдельно, чуть на отшибе от жилого, пытаясь прятаться от глаз за жидкими кустиками сирени, особенно жалкими сейчас, зимой, исключал случайную встречу в одном коридоре, например, воспитателя с воспитанником. В теории. На практике, у Насти разболелась голова, и вместо медпункта, она вернулась в комнату. Все равно шел урок ненавистной ей, всеми фибрами души, физики. Она едва не налетела на Юлию Генадиевну, довольно громко, не таясь, обсуждавшую с заведующей будущее выпускников детского дома. Насте оставалось вовремя притормозить за углом. А разговор две грымзы вели интересный. Инициатива обеспечить выпускников приютов работой исходила от той части депутатов, что были обеспокоены крупным скачкообразным приростом населения, и растущим вместе с ним числом сирот и беспризорников. В их кошмарах иждивенчество на шее у государства достигало масштаба катастрофы, выливаясь в провалы в бюджете, которых, по их мнению, не смогли добиться западные злопыхатели с помощью приснопамятных санкций.Вторым пунктом их проекта предлагалось выделять потенциальным иждивенцам не собственное жилое помещение, а селить их в общежитиях на производстве. Косвенно, инициатива была направлена на борьбу с нелегальными иммигрантами — сироты должны были вытеснить их из традиционной гасторбайторской ниши. Противники указывали, что превращение собственных граждан в полу бесправных, низкооплачиваемых «негров» лишь повысит социальную нестабильность общества, не решив проблемы бюджета, но, как часто бывало, слушали тех, кого удобнее слушать. — Я хотел сказать, мы уезжаем, — громко выдохнув, вставил парень, воспользовавшись случившейся паузой. — Да и… В смысле? Что-то дрогнуло внутри Насти, какая-то нитка, или пружинка, не замечаемая ею прежде, но на которой держалось нечто важное. Лишившись этого, она — Настя, станет, наверное, совсем как робот. Хотелось схватить ее руками, зажать, удержать на месте. — Прости. «Молчи». — Насть, я не знаю… Как я их отговорю? Отец говорит, контракт окончился, его здесь больше ничего не держит. «Нет, молчи. Молчи, пожалуйста!» — Они же терпеть не могут Углич. И я никак не могу остаться. — За-мол-чи!!! — выкрикнула она раненным зверем, прижимая к ушам холодные ладони. — Стась? Андрей смотрел, как фигурка девушки сгибается, словно желая спрятать лицо в коленях, как трясет головой Настя, чуть слышно выговаривая: «Не хочу, не хочу, не хочу». — Стась, я обещаю! Я, через год за тобой вернусь. Честно-честно, тогда уже никто не сможет помешать. Настя подняла голову, посмотрев на Андрея дико, с первых секунд, даже будто не узнавая. — Сбеги. Ты можешь уйти из дома, — выдвинула девушка свое предложение. — Жить вдвоем в приюте? Или на улице? — неуверенно переспросил Андрей. Идея не показалась ему светлой и замечательной. То ли дело, когда он сможет работать, и хотя бы снять жилье. — А почему бы и нет? Что все так цепляются за материальное благополучие?! Или, жизнь вне тепленьких стен кажется унизительной? Настю опять понесло. Последнее время, это случалось с ней часто, но никогда еще ее жертвой не становился Андрей. В глубине души она жалела, осознавая, что не хочет его оттолкнуть. Но слишком не привыкла держать себя в узде, и потому обрушила на парня все свое отчаяние, все свое дурное настроение, как многотонную лавину.***
Весь последующий день она ни с кем не разговаривала, молча валяясь на кровати, лицом в подушку. Мимо кто-то ходил, играли в бешеных кабанов и крестики-нолики, кто-то пытался ее окликать, — все оно шло далеко лесом. Обед и ужин Настя тоже пропустила — аппетита не было. Ей казалось, она хочет умереть, не видя никакого смысла продолжать это существование. А и правда, зачем ей жить? Она никто, у нее никого нет, и никогда больше не будет. Если жизнь настолько говно, что отобрала у нее единственного, ради кого, по мнению девушки, могло вставать солнце по утрам, для чего она ей? Да еще сама хороша, постаралась поставить жирную точку в конце их недолгого предложения. Сдохнуть — лучший выход, как ни крути. К ночи, она видимо, задремала, поскольку проснулась от того, что кто-то наяривал пятерней по ее заднице. Во всем корпусе было тихо, хотя в комнате никто не спал. За годы, каждый жилец научился безошибочно определять такие вещи. Через окно с улицы светила луна, налив на полу изрядную лужу серебристо-белого света. — Слыш, Настька, я ведь не хуже, — слова, несомые горячим, с запахом котлет, дыханием, ложились ей прямо в уши. — Убери руку, Гоша! — огрызнулась девчонка, отодвигаясь от него. — Да че ты принцессу-то из себя строишь? Тот, кого она назвала Гошей, не собирался просто так отступать. — Ты не круга этих хмырей, пойми. А я — нормальный пацан… — рука «нормального пацана» продолжала исследования в области чужих ягодиц. Настя спиной ощущала взгляды остальных подростков. Они могли присоединиться к Гоше, и трахнуть ее всем скопом, а могли и навалять ему. Или не вмешиваться, что было бы лучшим раскладом. Выносить это дело за пределы их круга не хотелось. Да и было бы это крысятничеством. — Я сказала, убери, что непонятного? — прорычала девушка, поворачиваясь. В руке ее, в лучах лунного света блеснуло лезвие выкидного ножа, коснувшись шеи парня. Ножик она раздобыла у одного из выпускников, удачно забравшись тому в карманы брюк. Пользоваться она им особо не умела, это был, скорее, психологический момент. Теперь они лежали почти нос к носу, напряженно вглядываясь в лица друг друга. Чистой воды блеф, но Настя сохраняла на лице мрачное, каменное спокойствие. Оно как бы говорило: «Сдуришь-прирежу». Выйди по-плохому, она бы не жалела. Теперь, она готова была плевать в этом мире на все. Вот только, парни сильнее… — Да пошла ты! — фыркнул парень, после долгого сопения в раздумьях. Настя, подождав, пока он слезет и добредет до своей койки, облегченно вздохнула.***
За окном летели, кружась, крупные хлопья снега. Первые в этом году. Ежась, Шурка замерла в ожидании возвращения мужа. Ей не было холодно, просто внутреннее напряжение, нервы давали о себе знать. Валерий вернулся позже обычного. — Привет! — в голосе женщины звенело скопившееся возбуждение. — Привет, — мужчина медленно осмотрел жену. — Откуда это? Он, конечно, имел в виду новое платье женщины. Которое она надела, не желая прятать от него, по совету Влады. Это было бы психологически для нее трудно. — Это… — но вот сейчас, заметив, пробежавшую по лицу Валерия тень, она дрогнула. Оказалось страшно, выложить все как на духу, хотя речь шла всего лишь о платье. — Да, это. — Влада приезжала. Подарок, — ладонь скользнула по гладкой, яркой ткани, цвета арбузной мякоти. — Тебе нравится? — Так себе, — ответил мужчина, проходя на кухню. — Есть хочу. Надеюсь, ее визит не помешал тебе приготовить ужин? — Нет. Конечно, нет. Мигом переодевшись в старый халат, Шурка привычно засуетилась на кухне.