Noch Zu Retten

      Вопреки ожиданиям Леманна, шнапс закончился только глубокой ночью, но ни он, ни Фрида этого не заметили. В обществе фройляйн Циммерман время летело незаметно — казалось, только недавно наступила полночь, и Могилёв уснул, погрузившись во тьму, — потухли редкие огни в уцелевших домах и затих рёв мотора с заснеженных улиц. В темноте разрушения не казались такими масштабными — густой слой снега, напоминавший одеяло, укрыл город. Лишь вой метели за стеклом, мерный стук стрелок на старых часах и тихое жужжание настольной лампы нарушали тишину этой ночи. Вид спящего города, пережившего не один обстрел и чудом уцелевшего, казался Леманну умиротворяющим, но он знал, что утром всё изменится. Тусклый свет, пробивающийся сквозь тучи, будет освещать и бетонные обломки, и переливающееся на снегу треснувшее стекло, и оставленные вещи тех, кто здесь всего несколько месяцев жил. Из окна открывался вид на разрушенные дома — он видел стены из выгоревшего дочерна кирпича и тонкие, покрытые сажей балки, завалившие истлевшую дверь, ведущую в коридоры. В темноте следы войны не были так заметны, но при свете дня не хотелось открывать занавески — провалы окон вызывали неприятное тянущее чувство. За недолгие два месяца Леманн привык считать эту небольшую квартиру своей крепостью, своим оплотом одиночества, и выбираться из четырёх стен нужно было лишь в случае необходимости.       Сейчас Фрида спит на старом просевшем диване, удобно устроившись, подложив под голову предплечье и спрятав нос среди складок формы, которая, конечно же, не согреет в суровые русские холода. Плащ Леманна на узких плечах Циммерман кажется неуместным — женщин не брали в СС, и даже Фриде, всей душой преданной их общему делу, не было там места. Возможно, ей стоило остановиться на третьем бокале — Август едва улыбнулся, вспоминая, как мягко, но настойчиво освобождал тонкую стеклянную ножку из удивительно сильных пальцев, в то время как Фрида продолжала рассказывать о себе, изредка посмеиваясь звонким, едва дрожащим смехом. Кто бы мог подумать, что эта язвительная, обаятельная женщина в детстве дралась с дворовыми мальчишками, воровала сливы и сбивала колени в кровь, пока училась кататься на велосипеде? Август представлял её примерной ученицей в белом платьице, но не той, чьих родителей каждый раз вызывали к директору. Алкоголь прекрасно развязывает язык, но, к сожалению, ничего важного Циммерман не сказала — разведчица словно бы знала, что Август будет ждать момента её слабости. Кудри падали на высокий лоб, и пришлось осторожно убрать их в сторону, чтобы они не мешали женщине. Во сне Фрида выглядела совсем иначе — без надлома бровей, без насмешливой улыбки и без внимательного прищура глаз она смотрелась моложе и даже симпатичнее. Многим офицерам она нравилась, и Август даже мог понять, почему — Фрида действительно была той женщиной, которую хочется завоевать. Увы, сам Леманн не относил себя к числу её поклонников.       Оберштурмфюрер решил не тревожить чужой сон — очередные вопросы от разведчицы ему не нужны. Как бы ни хотелось остаться в тишине маленькой квартиры и позволить себе небольшой отдых, ежедневные заботы не станут ждать. В полумраке найти не испачканную каплями шнапса рубашку и брюки не составляет труда — Леманн строго следит за порядком, поддерживая его не только в документах, но и в личных вещах. Пусть он не задержится здесь надолго, пусть русские продолжают теснить их, отодвигая фронт всё дальше, и, как предполагает Август, к середине июня они будут уже здесь, но, пока в Могилёве тишина, всё необходимое должно лежать на своих местах — на полках в шкафах. Свежая рубашка приятно холодит разгорячённую после недолгой дрёмы кожу, и утренняя сонливость отступает. Вместо ленивых рассуждений ни о чём в мыслях начинают выстраиваться цепочки необходимых дел, которые надо сделать сегодня. Их не так уж и много, но мать с детства учила, что не стоит откладывать то, что можно сделать сегодня, и Леманн усвоил это на всю жизнь. Первым делом — съездить к Шнайдеру, чтобы узнать, насколько всё плохо с поставками и сколько было потеряно из-за диверсий русских; после — наведаться в штаб и передать документы в Берлин, среди которых одно особенное письмо, запечатанное печатью и спрятанное в конверт. Август хотел бы передать его лично, но кто знает, когда выпадет шанс вернуться домой. Последнее письмо явно намекало на то, что адресат обеспокоен такими долгими задержками и ждёт деталей. Леманн действительно старался изложить всё необходимое и, после трёх переписанных писем, остался доволен — письмо было без лирических отступлений, по делу и в то же время не по-официальному сухо.       Тени бродят по комнате, скользят по стенам и ложатся на лицо Циммерман. Разведчица грозно морщится и подтягивает край плаща выше, накрываясь им почти что с головой — остаются видны лишь светлые кудри на подушке. Август сдержанно хмыкает, поправляет отглаженный воротник шинели перед зеркалом — он не доверяет свои вещи прислуге после того, как нерасторопная русская оставила заметное жёлтое пятно на парадной рубашке. Девчонка что-то лепетала своим тонким голоском и пыталась оправдаться, но какой был в этом толк, если дуло Люгера уже упиралось в её лоб? Леманн не любил, когда портили его вещи. После этого случая Август решил сам заниматься и стиркой вещей, и приготовлением пищи, и даже уборкой — присутствие в квартире посторонних только нервировало. Образ жизни оберштурмфюрера казался окружающим странным, его паранойя вызывала сдержанные усмешки, но никто так и не осмелился что-либо высказать ему в лицо.       Ключи от всех ящиков и шкафов лежат в кармане шинели Августа — было бы наивно предполагать, что Фрида не захочет обыскать это место в поисках компромата на нового союзника. Кто-то бы мог назвать его слишком недоверчивым, вплоть до того, что подозрительность к окружающим грозила стать болезнью, но Леманн считал, что это лишь меры предосторожности. Ему бы не хотелось, чтобы Циммерман нашла и прочла его личные переписки, некоторые из которых могли серьёзно повредить его карьере — Фрида бы без колебаний использовала это против него в удобный момент. На месте Фриды Август бы так и поступил, если бы потребовалось убрать лишнего человека. Было ли в них что-нибудь компрометирующее, способное уничтожить оберштурмфюрера? Едва ли. В ящичке рабочего стола хранились всего несколько личных фотографий да ворох писем, которых не должны касаться чужие руки. Важные документы Леманн забрал с собой в небольшой чёрной сумке — лишняя влага им только навредит.       За окном было тихо и спокойно. С утра небо было затянуто плотной дымкой, сквозь которую не могло пробиться солнце. Выпавшего за ночь снега хватает, чтобы город оставался таким же белым, будто выточенным из камня, но вся красота для Леманна уже нарушена, и смотреть на оживающую улицу становится совсем не интересно. Сегодня за ним приехал Кауфман и давно ждёт его, остановившись по другую сторону заснеженной дороги — грязно-серое пятно автомобиля сильно выделялось на фоне дома, из которого были выбиты стекла.       Плотные серые шторы не пропускают свет, и после того, как Леманн выключает настольную лампу, в комнате становится совсем темно. У Циммерман достаточно времени для того, чтобы выспаться и прийти в себя после долгой ночи. Август оставляет короткую записку для неё — всё в подчёркнуто вежливой форме, с указаниями и рекомендациями того, чем стоит подкрепиться и чего не стоит делать в чужой квартире, чтобы оставить о себе хорошее впечатление. Он уверен, что это подденет самолюбие Фриды — разведчица не любит, когда копируют её манеру общения. Предложение почитать немецких философов наверняка не заинтересует Фриду, и Леманн это знает, но всё равно просит дождаться его. В груди появляется предчувствие чего-то хорошего — сегодняшний день будет не хуже вчерашнего, и предвкушение скорого отдыха в компании собственных мыслей греет душу. На улице по-утреннему свежо, но совсем не холодно — за несколько недель Август успел привыкнуть к крепким морозам и низким температурам. Ночью он не нуждался в дополнительных согревающих покрывалах и ворохах одежды, но от второй пары тёплых носок и от тяжёлого плотного одеяла отказаться не смог — меньше всего оберштурмфюрер хотел подхватить простуду. Кауфман скучающе смотрел через лобовое стекло автомобиля и, казалось, даже дремал с открытыми глазами — настолько бессмысленным и пустым был его взгляд. Лишь когда Леманн устроился на заднем сидении, положив сумку к себе на колени и легко откинувшись на кожаную спинку, Ганс вздрогнул, будто только что проснулся, и стал до смешного похожим на мокрого воробья. Небольшие холмики снега, застывшие на его плечах, дрогнули и упали на сидение.       — Хайль Гитлер, герр оберштурмфюрер. — Голос Кауфмана хриплый и немного растерянный. Кажется, он всё ещё не понимал, где находится. Зябко поправив рукав шинели, Ганс напряжённо сжимает рулевое колесо, вцепившись в него, как в спасительный круг, и выжидающе смотрит через плечо на Августа.       — Хайль Гитлер, Кауфман. Смею предположить, у вас была бессонная ночь? — вежливо улыбнувшись, интересуется Август — он привык к тому, что подчинённые коротали вечера на квартирах в компании алкоголя, развлекаясь болтовнёй обо всём и ни о чём. Те, кто соскучился по женскому обществу, нередко пользовались услугами публичных домов — некоторые русские девушки, находясь на грани отчаяния, сами предлагали своё тело в надежде получить буханку хлеба, ведь деньги уже давно перестали иметь ценность. Пока верхушка продолжала говорить о чистоте арийской крови и о превосходстве над другими расами, у дверей публичных домов всегда было многолюдно, иногда даже можно было увидеть длинные очереди. Не всё ли равно, чьё тело прижимается к тебе и чьи губы касаются шеи, пока шаловливые тёплые пальцы разбираются с поясом брюк? Август, глядя на девушек из публичных домов, не испытывал ни грамма жалости или сочувствия, ни разу не пользовался их услугами, но не осуждал других офицеров, которым как раз льстило женское общество.       Кауфман медлил с ответом. Лёгкий розоватый румянец скользнул по его пухлым щекам и крепкой шее. Прошло несколько долгих секунд, и Август был уже уверен, что не получит ответа на свой вопрос, но подчинённый всё же решил заговорить, нарушая тишину.       — Герр оберштурмфюрер, вчера был день рождения… мы с герром Биркхольцем… не отказываться же, сами понимаете, — Ганс запинается, пытаясь собрать слова воедино, но, похоже, удавалось это с большим трудом. Осознав, что все попытки оправдаться выглядят жалко, водитель замолчал, потупив взгляд. Всё же, водить у него получалось лучше, чем объяснять.       — Не стоит переживать, Кауфман. Я всего лишь поинтересовался, почему вы выглядите настолько измученным. Надеюсь, вы прекрасно провели время и произошедшее никак не отразится на поездке, — Леманн едва заметно усмехнулся, серые глаза смотрели насмешливо и снисходительно. Ганс тем временем покраснел ещё сильнее и теперь беспокойно вертелся, как человек, который уверен, что сотворил нечто ужасное, заслуживающее наказание. Со стороны это выглядело не только смешно, но и глупо — Августу не было никакого дела до того, как проводили свой вечер его подчинённые до тех пор, пока в Могилёве было спокойно. Все прекрасно знали о том, что Биркхольц любил выпить, и по количеству выпитого им алкоголя можно было с лёгкостью определить, насколько плохо шли дела. Кажется, после смерти сына он решил удариться во все тяжкие и проводил вечера в компании бутылки пива или даже чего покрепче. Август догадывался, что это произойдёт, но не спешил высказывать претензии коменданту деревни — терпение Леманна было почти безграничным.       Тишину нарушал лишь хруст снега под колёсами да рокот мотора. Кауфман вцепился в руль и напряжённо всматривался в дорогу, полностью отдавшись вождению. Его лицо приобрело умное выражение, движения рук были расслабленными и уверенными, и было видно, что это занятие приносит ему удовольствие. Молчание было на руку Леманну — всё равно говорить было не о чем. До боли знакомые улицы Могилёва интересовали куда больше, нежели беседа о том, сколько было сожжено в Луполовском лагере за последнюю неделю.       Не все районы города пострадали так же сильно, как район, где жил Август. За решетчатой каменной изгородью мелькали невысокие белые здания, и при внимательном рассмотрении можно было заметить чуть треснувшие стёкла. Иногда в этих зданиях прятались русские, оставшиеся без крыши над головой, но в некоторых домах на краю города можно было обнаружить подвалы, куда приходили подпольщики. Подпольные организации немало досаждали немцам — устраивали диверсии, передавали припасы, медикаменты и оружие партизанам и даже вели разведку. Подпольщики были непредсказуемыми, нападали на военные объекты и оставались неуловимыми, даже несмотря на то, что на улицах Могилёва были патрули. Если же и удавалось поймать одного из вредителей, то с ним разделывались со всей жестокостью — подвешивали на площади на глазах народа, тем самым показывая, что случается с теми, кто помогает врагам. Немногие усвоили этот урок — всё чаще на улицах можно было увидеть подвешенные синюшные тела в лохмотьях, болтающиеся на верёвке. Леманн лично участвовал в расправе, и от вида задыхающегося человека, не способного стянуть удавку со своей шеи, внутри теплело от мрачного удовлетворения. Августа вело не только желание насладиться чужой болью, но и суровая необходимость — как оберштурмфюрер он не мог позволить подпольщикам путаться под ногами и рушить планы рейха. Если понадобится — он без раздумий повесит ещё сотню, будь то женщины, дети или старики.       Около придорожной церкви тихо — в такой ранний час горожане предпочитают не выбираться на улицы, чтобы не встретиться с немецкими солдатами. Чёрные изогнутые ветви деревьев были голыми — выпавший за ночь снег так и не смог покрыть их, но небольшие сугробы укрыли весь двор. За ветвями можно было рассмотреть уцелевшую часть постройки — во время бомбёжки часть крыши была разрушена и осыпалась, на стенах остались чёрные следы от пожара. От второго этажа почти ничего не сохранилось — лишь пустые провалы. Странно и даже больно видеть священное место в таком жалком, заброшенном состоянии. Наверняка в стены церкви уже давно не ступала нога человека. Отчасти именно из-за этого Леманн не любит смотреть на Могилёв при свете дня — всякий раз его взгляд невольно обращается к разрушенным постройкам, к разбитым окнам, к покосившимся столбам и разорванным линиям проводов. Это вызывает необъяснимое чувство дискомфорта в груди, побороть которое не получается уже столько лет.       От Шнайдера до штаба всего десять минут. К Каспару ближе, и с ним надо разобраться в первую очередь, пока он ещё не успел окончательно захмелеть с утра пораньше. За время поездки Август теряет всякий интерес к улицам Могилёва. Раз за разом они проезжают всё те же покосившиеся дома, пустые скверы и высокие сугробы мокрого, рыхлого снега — вид не меняется и нагоняет тоску. Когда автомобиль останавливается около двухэтажного длинного здания, Леманн разминает чуть затёкшие плечи и выбирается из транспорта — снег скрипит под подошвой его сапог. Кауфман настукивает пальцами по рулевому колесу простенькую мелодию и провожает оберштурмфюрера взглядом. Август знает, что Кауфману нет дела до сумки и он не станет трогать документы, поэтому оставляет их на заднем сидении, чтобы не привлекать внимания любопытного Шнайдера. Отряхнув сапоги от прилипшего снега, Леманн быстро поднимается по ступенькам на второй этаж, на приветствия солдат отвечая лишь кивком головы. Кабинет Шнайдера находится в самом конце, и из его окна открывается вид на площадь, с правой стороны которой располагается ратуша. В этом районе не так много разрушений и здесь можно жить, но Август не спешит соглашаться на щедрое предложение Каспара — маленькая квартира на окраине почему-то роднее сердцу, чем вполне приличное двухкомнатное жилье в центре. Шнайдер приветствует его широкой улыбкой на пухлом весёлом лице и с чрезмерным рвением трясёт руку Августа, сжав ладонь оберштурмфюрера в своих слабых, коротких пальцах. На первый взгляд Каспар не производит впечатления серьёзного человека, способного заниматься важной работой, но Леманн знает его уже не первый год и давно успел усвоить, что это тот ещё лис. Шнайдер с лёгкостью обезоруживает людей внешней мягкостью, располагает к себе живостью речи и дружелюбием.       — Давно не видел тебя здесь, Август, — Каспар умудряется одновременно вести беседу и разливать шнапс по стаканам. Пить с раннего утра — не лучшая идея, но Леманн просто не может ему отказать. Свой шнапс Шнайдер выпивает за несколько коротких быстрых глотков, и при каждом движении кадык мечется вверх-вниз по его мощной засаленной шее. — Интересует что-то конкретное или просто так, повидаться со старым приятелем?       — Дела, Шнайдер, — отвечает Леманн с безукоризненной улыбкой. Он не торопится пить, лишь сжимает в узловатых пальцах стакан и присаживается в предложенное кресло, закидывая ногу на ногу. — Рад бы поболтать, но, сам понимаешь, есть обязанности.       Шнайдер живо кивает, пока наливает себе второй стакан. Август уверен, что до него Каспар успел выпить ещё немного. Интересно, когда у него начнутся проблемы с печенью?       — Поставки? Или сводка по лагерю? Может хочешь узнать о пойманных русских? Ты только скажи. — У Шнайдера есть деловая хватка, восхищающая Леманна. Только Каспар может с такой удивительной лёгкостью меняться, переходить от одной темы к другой. К тому же, говорил он кратко и по делу, когда касалось его прямых обязанностей.       — Давай всё. Хочу быть в курсе произошедшего в Могилёве, пока меня не было.       — Что же, — Шнайдер залпом выпивает шнапс и, скрестив пальцы в замок, обращает взгляд серо-зелёных глаз к Августу. Лишь блеск и некоторая расслабленность говорят о том, что человек недавно выпил. — Возникла проблема с продовольствием — за последнюю неделю на отряды было совершено четыре нападения, два из них отбиты. Нехватка хлеба и воды будет самой ощутимой, так же, думаю, придётся снизить количество алкоголя, если хотим спокойно жить до следующей поставки.       Кажется, последняя новость не на шутку расстроила Каспара — он помрачнел и нахмурил светлые, почти незаметные брови, после чего взглянул на Леманна, словно ожидая его реакции. Август пил лишь в компании и достаточно редко, поэтому новость не вызывала в нём никакого отклика, и он остался невозмутим, что расстроило Шнайдера ещё больше.       — Хуже ситуация обстоит с боеприпасами и вооружением. Вчера должна была прибыть новая партия для патруля, но доставили лишь две третьих. — Это известие заинтересовало Августа, и он чуть склонил голову, слушая с большим интересом. — Среди украденного были не только винтовки, но и тёплая одежда, а также часть медикаментов, которых становится меньше. Русские действуют агрессивнее, и на твоём месте я бы побеседовал с Биркхольцем насчёт отрядов помощи.       — Попробую при следующей встрече, — склонив голову ещё ниже, произнёс Леманн. Он выпил лишь половину шнапса и больше не хотел — на вкус он был крайне посредственным. Август отставил стакан на край стола и положил руки на подлокотники. — Что-нибудь ещё?       Шнайдер несколько секунд задумчиво смотрел на недопитый стакан, словно бы сдерживался от желания взять и допить, но в конце концов всё же взглянул на оберштурмфюрера. На свету глаза Каспара приобретали более явный зелёный оттенок, и пьяный блеск в них становился заметнее.       — Оставшееся уже не так важно. Недавно была организована попытка взорвать склад на юге города, но русских было мало, и не похоже, чтобы у них был план. Из наших ранено четверо, половина подпольщиков была расстреляна, другая повешена. Допрос не дал ничего, — Шнайдер покачал головой и всё же налил себе половину стакана. — У меня есть смутное ощущение, что русские замышляют что-то особенное, но кто знает, что у них в голове? Что с ними не делай, они молчат. Может, попробуешь заняться этим?       Август любил допросы и проводил их с особой жестокостью. В отличие от Фриды, которая от мягких уговоров переходила к действию, Леманн никогда не пытался установить связь с пленным. Люди становились немного разговорчивее, стоило им сломать палец или оторвать ноготь. Удары на связанные голые тела могли сыпаться часами — Август не чувствовал ни усталости, ни холода, ни сочувствия. От огня их кожа краснела, затем обугливалась, и вскоре появлялись вздувшиеся пузыри, пока жертвы корчились в агонии, катаясь по земле в попытках облегчить боль. На всё это Леманн мог смотреть с полным равнодушием или даже снисходительной улыбкой. Немногие допрошенные оставались после первого раза, а те, кому не повезло выжить, знали, что смерть будет долгой и мучительной.       — Звучит как предложение, не находишь? — чуть усмехнулся Август. Ему льстило, что Каспар предлагал разобраться с русскими ему, а не Фриде. Вполне возможно, он просто не знал о том, что разведчица в городе и прямо сейчас спит в квартире Леманна.       — Это оно и есть, — Шнайдер откидывается на спинку кресла и сцепляет пальцы в замок на животе. — Уверен, что ты сможешь с этим разобраться быстрее и лучше всех остальных.       — Я подумаю над твоими словами.       — Как скажешь. Это всё, что я хотел сказать, — Каспар едва заметно улыбнулся и чуть склонил голову в сторону недопитой бутылки шнапса — там оставалось совсем немного. — Ещё по одной или ты уже всё?       — С утра больше и не надо. Спасибо за информацию и за тёплый приём. Приятно было снова увидеть старого друга, — Леманн улыбается в ответ, демонстрируя вежливость — о дружелюбии не может быть и речи. Шнайдер тоже понимает это, и его губы растягиваются в широкой фальшивой улыбке.       — Тебя проводить?       — Не стоит.       Август легко поднимается с кресла и прощается с Каспаром — рукопожатие получается сильным, но коротким. Шнайдер теряет всякий интерес к Леманну, как только закрывается дверь — оберштурмфюрер слышит скрип кресла, звон стекла и плеск шнапса. Он уверен, что Каспар плохо кончит и проблемы со здоровьем не заставят себя ждать, но никогда не поднимает эту тему.       На улице светает. Небо всё ещё мрачное, но уже можно заметить проблеск солнца, то и дело мелькающий сквозь плотную завесу тяжёлых облаков. В воздухе густо пахнет дымом и машинным маслом — Август морщится, когда делает осторожный вдох, рискуя закашляться. Глаза немного режет от солнечного света, и приходится щуриться, чтобы различить хоть что-то по пути к машине.       За время его отсутствия Кауфман немного расслабился и откинул голову назад. Его взгляд был устремлён вперёд — вид освещённой солнцем ратуши, не пострадавшей во время бомбёжек, мог даже завораживать. Со стороны могло показаться, что водитель спит — Леманн так и не заметил, как Ганс моргал, но, когда раздался шорох и Август опустился на заднее сидение, Кауфман чуть зевнул и обернулся.       — Куда теперь, герр оберштурмюфюрер?       — К штабу.       Леманн располагается поудобнее и проверяет, не промокли ли документы. Их не так много, всего восемь тонких папок и одно письмо, но мужчина волнуется за него больше, чем за всё остальное, поэтому послание лежит посередине, защищённое с двух сторон плотными листами бумаг.       На улицах Могилёва по-прежнему тихо, светло и безлюдно. Сонный патруль приветствует их около ворот штаба — Август догадывается, что ещё несколько минут назад эти двое переговаривались друг с другом, планируя вечер в компании дам и алкоголя. Ничего зазорного в этом нет — солдатам тоже нужно расслабляться, и осуждать их потребности Август не намерен.       В это время в штабе на удивление пусто. Леманн ожидал увидеть нескольких подчинённых, которые в это время обычно уже были на своих местах и занимались необходимыми делами, но в такой ранний час в коридорах было тихо, и изредка Август встречал на пути рядовых солдат. На губах оберштурмфюрера застыла мягкая полуулыбка, и каждого он приветствовал коротким, едва заметным кивком.       Письмо досталось молодому человеку с тонкими, почти детскими чертами — его серые глаза казались большими на юношеском лице. Форма явно была ему большой, и на угловатой фигуре работника выглядела нелепо.       — Доброе утро, герр Леманн. Решили отправить письмо в Берлин? — молодой человек чуть смущённо улыбается и беспокойно осматривает стол в поисках очков. На столе небольшой беспорядок — разбросаны марки с изображением лица Гитлера, ручка вот-вот упадёт на пол, а листы бумаги съехали в сторону. Кажется, это даже не напрягает работника — он всецело поглощён поиском.       — Дома волнуются. Стоило бы писать чаще, да времени нет, — Август видит, что очки лежат под толстым слоем бумаг, и едва хмыкает, но не подсказывает их месторасположение собеседнику. — На тот же адрес, что и в прошлый раз. Документы бригадефюреру.       — Как скажете, — парень наконец находит потерянную вещь. В очках он выглядит немного старше и солиднее — уже не так страшно доверять своё письмо. Работник берёт в руки конверт, прощупывает его своими тонкими пальцами, после чего наклеивает марку и начинает заполнять листочек, так быстро, что Леманн видит лишь перевёрнутые крючки да палочки букв. Молодой человек ставит точку, после чего откладывает письмо в сторону к таким же письмам — их уже собралась небольшая горка. Документы же лежат в другой стороне, и для них есть большой шкаф, стоящий в углу маленькой тёмной комнаты. Август надеется, что конверт не забудут по случайности и что в Берлине он окажется в ближайшее время, а в том, что документы скоро будут у бригадефюрера, он не сомневается.