Коллекционер слез

      Кажется, я упускала последние яркие деньки. Скоро должна была начаться холодная зима. Я не была уверена, что мне понравится это время года. Но страшновато было выходить на улицу одной, особенно когда Кукловод целыми днями пропадал на своей работе. Он никогда о ней особо не распространялся, но как-то вскользь упомянул, что там его все слушаются.       Я давненько уже выпросила у него несколько подушек и два пледа. Застелила ими удобный широкий подоконник в своей комнате, организовав там своеобразный диванчик для чтения. Это действительно способствовало расслаблению. Целыми днями я могла сидеть на том подоконнике, кутаясь в колючий плед и читая очередную книгу. Мне сразу полюбилась богатая библиотека Кукловода, а он с самого начала не возражал против того, чтобы давать мне любые книги оттуда.       Этим днем я настолько углубилась в чтение, что не заметила появления в комнате Кукловода. Он по обыкновению остановился у двери, подпирая плечом стену и пристально глядя на меня. Не знаю, сколько времени прошло с момента его появления, до той секунды, когда я этот взгляд на себе ощутила. Но, чтобы не выдавать своей догадливости, пришлось продолжить читать, делая вид, что я совершенно не напрягаюсь в его присутствии. Хотя на деле внутри все натягивается, обращаясь в одну тонкую струну. — О чем читаешь на этот раз?       Раздался стук его каблуков по паркету. А уже через миг Кукловод остановился в нескольких сантиметрах от меня, склоняя голову набок и пристально вглядываясь в мое лицо. Я, наконец, соизволила поднять голову. — О бесстрашных рыцарях? — он взмахнул полами своего плаща. — Смелых и дерзких пиратах, размахивающих саблями с криками: «На абордаж»? — Кукловод сделал шаг назад, делая такое движение рукой, словно бы он тоже держал в ней саблю. — Милых феечках, порхающих меж цветов и собирающих росу с паутин в предрассветном тумане? — он прищурился, глядя на меня.       Не впервые мне приходилось видеть Кукловода таким расслабленным, радостным и искренне счастливым. Я заметила, что чаще всего в столь приподнятом настроении он пребывал недолгий промежуток времени после того, как возвращался с работы. И подобное его настроение было столь заразительным, что даже я невольно улыбнулась. — Читаю о мастере, который сделал игрушку себе на потеху. Но он так хотел иметь детей, что его игрушка обратилась в живого мальчика, — я закрыла книгу, не забыв предварительно оставить меж страниц аккуратную закладку.       Он любил так спрашивать меня о книгах. И с неподдельным интересом выслушивал все, что я ему рассказывала. Поэтому в такие моменты легкого единения с Кукловодом я старалась быть максимально искренней. Почему-то мне казалось, что мои ответы действительно что-то для него означали. — И что думаешь по поводу прочитанного? — он присел напротив меня, бросив попутно короткий взгляд на окно. — У тебя в доме нигде нет игрушек. Я не видела ни одной, — пожимаю плечами, глядя на его лицо. — О! А еще я недавно прочла, что некоторые люди спят с игрушками. Зачем это надо?       Кукловод задумался, поджав губы. Смотрел на меня с нескрываемым любопытством. Словно бы он задавал вопросы, а не я. Но я уже уяснила, что мне стоит молчать в такие моменты, когда он раздумывает над ответом. Собственно, увеличиваются шансы этот самый ответ получить. — Возможно, люди не хотят чувствовать себя столь одинокими. Знаешь же, когда у тебя большая кровать… она ведь вроде бы рассчитана на двоих людей, — он коротко кивнул на мое спальное место. — Но все время в ней один да один. Это выматывает. Поэтому спят с игрушками. Чтобы кто-то занимал вторую половину кровати. Чтобы, переворачиваясь ночью на бок, было, кого обнять и притянуть к себе. Чтобы, — голос его на секунду сорвался, и ухнул куда-то в непроглядную тьму, — кхм, чтобы вторая половина кровати не казалась такой холодной и безжизненной по утрам.       Он замолчал. И мне на миг показалось, что Кукловод сейчас говорил не о ком-то, а исключительно о себе. Даже сложилась в голове картинка, как он тихонько прячет под подушками мягкую игрушку, чтобы я не заметила, а потом тихонько достает ее по ночам, обнимает, утыкаясь носом в искусственный мех, и чувствует себя не таким одиноким, каким является на самом деле. — Поэтому ты пришел ко мне ночью? Недавно, — я осторожно коснулась его плеча. — Что? — Кукловод вздрогнул, словно вынырнув из раздумий. — Ну, я так подумала потому, что ты так об этом говоришь… — Как? — он прищурился, и я с ужасом заметила блеснувшую в уголке его глаза серебристую слезинку. Или же это было причудливой игрой света? — Словно бы тебе это знакомо.       Он бросил на меня испепеляющий взгляд, а затем резко поднялся, предварительно сбросив мою руку с плеча, спешно удаляясь из комнаты. И тут же, не прошло и пяти секунд, вокруг запястья блеснули уже знакомые мне серебряные лески. Они аккуратно, словно впервые в жизни Кукловод боялся причинить мне боль, потянули мою руку куда-то в сторону выхода из комнаты. Но, несмотря на то, что он не вытаскивал меня из-под пледа силой, где-то подсознательно я понимала, что все равно не позволила бы себе воспротивиться ему. А потому уже через минуту я была у него в мастерской.       Мне уже доводилось бывать в этом месте. Правда, в голове крутились только негативные воспоминания. Боль. Липкий страх, осколки которого все еще жили где-то внутри меня, оживая каждый раз, когда я проходила мимо дверей мастерской. Так и сейчас что-то кольнуло изнутри, заставив меня вздрогнуть, переступая порог этой комнаты. — Послушай меня очень внимательно, Одетта.       Тон Кукловода, не смотря на то, что он, кажется, собирался говорить серьезные вещи, не казался таковым. Скорее каким-то отстраненным от реальности, словно бы сейчас был тот редкий случай, когда мой создатель уносился в свои размышления, проваливаясь в них и, судя по его потерянному в такие моменты виду, теряясь в лабиринтах размышлений. — Я недавно понял, почему ты оказалась особенной марионеткой, — Кукловод выложил на рабочем столе какие-то странные вещи, никак уж не подходившие для создания очередной марионетки.       Мне пришлось затаить дыхание. Неужели он действительно собирался говорить со мной о чем-то подобном? Постаралась все свое внимание сконцентрировать на разложенных по столу вещах. Белая субстанция, напоминавшая вату, моток какой-то ткани, нитки и игольница, небольшой наперсток… что он собирался делать? — Ты когда-нибудь смотрела на облака? — он обернулся ко мне, пристальным взглядом заставляя все мое существо напрячься. — Успокойся. Если и укушу, то не сегодня. — Не вглядывалась. — Люди часто считают их прекрасными. Художники пишут их на полотнах, поэты и барды воспевают в своих текстах. Не суть! — он вздохнул. — Облака — несовершенные. Словно кляксы чернил или молока. Разбрызганная по небу краска. Так и ты. — Что?.. — не понимаю, о чем он. — Вся красота должна быть несовершенна. Искренняя, невинная, она так прекрасна в своей не идеальности. Ведь идеальному свойственно приедаться людям, надоедать. А воистину прекрасное — вечно. И все еще несовершенно!       Он замер, тяжело выдыхая после этой дивной тирады. Мне показалось, что я ощутила, как гулко билось сердце о грудную клетку, норовя с каждым ударом только с новой силой врезаться в ребра, разбрызгивая внутри меня кровь вперемешку с теми самыми осколками боли, которые подло впивались в самые чувствительные точки тела, заставляя мысленно уже корчиться на полу в страшных муках. — Поэтому ты не стал меня исправлять? — голос слегка дрожал. — Да, — ровно отозвался Кукловод. — Знаешь, я займусь тут кое-чем, несколько часов меня лучше не тревожить. Советую тебе выйти на улицу и насладиться последними лучами осеннего солнца. Но с наступлением сумерек тут же возвращайся домой. Хорошо?       Это определенно было одной из лучших его идей за все наше время сожительства. Хоть я и побаивалась все это время выходить на улицу в одиночестве, теперь внутри крепло какое-то теплое железобетонное спокойствие. То ли от слов Кукловода, то ли еще от чего-то… — Хорошо, — я с улыбкой кивнула, — посмотрю на облака.

***

      Мне пришлось заглянуть в комнату с гардеробом, из которого Кукловод подбирал одежду для меня и всех своих предыдущих марионеток. Все-таки с моей последней вылазки на улицу там значительно похолодало, а потому мне пришлось извлечь из огромного гардероба черное кашемировое пальто, которое, на мой скромный вкус, кажется, идеально подходило к моей одежде. И вот, спустя несколько минут мучений с моими не самыми ловкими пальцами и вереницей небольших пуговиц, я уже сидела на краю фонтана. О да, тот самый фонтан на небольшой площади у дома, на который выходили мои окна. Около него я встретила Пустоту, здесь говорила с Рикки, именно это место навязчиво преследовало меня во снах… заколдованное оно какое-то чтоль?       Так, я опять слишком много рефлексирую. Хотя, в сути, я практически всегда этим занимаюсь. От нечего делать копаюсь либо в себе, либо в Кукловоде. Но в нем особо не покопаешься, а в себе… так, стоп, я выбиралась из дому, кажется, чтобы посмотреть на красивые облака.       Спокойно запрокинула голову и, слегка не рассчитав этого движения, стукнулась затылком об собственную же спину. Черт, никак не научусь выглядеть естественно и по-человечески, при этом оставаясь глупой шарнирной куклой. Ну, правда, красивые облака над головой не обнаружились. Только налитое свинцом тяжелое небо, которое так и грозилось разорваться под собственным весом и обрушиться на меня грязными ошметками своей плоти.       Так, опять у меня не самые радужные ассоциации. Оно и не удивительно. Когда в первый день жизни на тебя нападает мерзкое существо, слепленное из кусков мяса, волей-неволей будешь возвращаться к этому образу, когда придется задумываться о чем-то мерзком. Радовало то, что хотя бы вокруг все было тихо и спокойно. Словно бы в противовес тому, что творилось у меня на душе. А там, если приглядеться, постоянно кружил хаос.       Там — дивный микс из взглядов Кукловода, его слов и жестов. А особенно прикосновений. Так, наверное, в целом свете прикасается только он. Обрывочно, беспорядочно обжигает прикосновениями, при этом еще и взглядом выжигая до костяного остова. И как с ним только уживаться? В хаосе витали мои собственные мысли, какие-то куски воспоминаний, буквально с мясом вырванные у снов. И книги. Но для них там было уготовано самое небольшое местечко.       И… я поймала себя на мысли, что в этом буйстве серых мрачных оттенков, пусть и на мгновение, но блеснула грустная улыбка вкупе с глазами. Никак не могла понять, чьи это были глаза. Такие невыносимо бесконечно уставшие, но все равно с озорным блеском в глубине зрачков. Пронзительный взгляд зеленых глаз, оттенком напоминавших траву. — Спайк…       Я нервно выдохнула это, неосознанно прокручивая на указательном пальце оставленное его братом кольцо. От Кукловода я его скрыла под перчатками. Все равно никогда не снимала их. А ему ни к чему знать все подробности моего маленького путешествия. И все-таки образ улыбающегося Спайка так отчетливо врезался в память, что сейчас всеми моими стараниями не желал оттуда убираться.       Силясь отвлечься от мыслей о парне, я окинула беглым взглядом площадь. И мой взгляд зацепился за мальчика, медленно хромавшего в нескольких десятках метров от меня. Постойте-ка… это же тот самый мальчуган, которого я видела из окна! Как же его звали?.. — Пол? — я осторожно окликнула его, а мальчишка, услышав свое имя, почти подпрыгнул на месте, удивленно глядя на меня. — Привет, помнишь меня?       Он молчал, исподлобья и недоверчиво глядя на меня. Не узнавал, скорее всего. Действительно, мы ведь всего один раз-то и виделись. И то через окно второго этажа. А в доме Кукловода были очень высокие потолки первого этажа. Так что мой второй этаж почти равнялся с окнами третьего этажа в ближайшем доме. — Мы знакомились, кажется, — он осторожно подходит ко мне, присаживаясь на край фонтана около меня. — Но я не запомнил твоего имени, — он опускает взгляд, — извини. — Нет, ничего! — широко и искренне улыбаюсь. В коем-то веке мне удалось пообщаться с кем-то кроме Кукловода. — Меня зовут Одетта. Живу здесь, — я кинула на дом. — А ты? — Неподалеку. С мамой и братом живу, — он поджал губы. — Раньше с нами еще сестренка жила. А потом ее забрал доктор.       Где-то внутри что-то защемило с удивительной силой. Значит, его сестра погибла от чумы. Бедный ребенок. — Мне так жаль…       Я не знала, что нужно было говорить в таких ситуациях. Но тут мальчишка, всхлипнув, сам потянулся ко мне, обнимая и с какой-то удивительной для ребенка силой сжимая в ручках мое пальто. Он сидел так несколько секунд, а затем отпрянул от меня, окидывая меня подозрительным взглядом. — Может, еще как-то поболтаем? — он улыбнулся, по-детски невинно, так кроме детей никто не умеет. — Я сейчас спешу, надо помочь маме… по работе. — Да, конечно, с удовольствием! — какая удача. — Если ты часто тут бываешь, то в конце концов мы с тобой еще непременно встретимся. — Договорились!       И он убежал, радостно маша мне рукой. А из рукава его куртки торчала варежка на веревке, которая почти тянулась за ним по земле. Этот ребенок показался мне настолько настоящим и живым, что от этого просто сносило крышу. А потому я поспешила вернуться домой, чтобы сохранить внутри это теплое чувство от общения с ним. Словно бы я пыталась утащить его к себе в комнату и позволить ему впитаться в мои одеяло и подушки, чтобы потом, ложась спать, вновь раз за разом переживать одни и те же эмоции.       Но в комнате меня ждал неожиданный сюрприз. Около моей подушки сидела аккуратно сшитая игрушка. Это был мягкий розовато-серый кролик с длинными свисающими ушами. С глазами карими бусинами, и дурацким желтым бантиком-ленточкой на шее. Я присела на край матраса, беря игрушку в руки и с неподдельным интересом разглядывая ее. И только сейчас заметила небольшую записку, булавкой прикрепленную к банту на шее у кролика. В ней аккуратным почерком было выведено одно: «Не забудь проснуться».       Я с силой сжала в руках сшитую руками Кукловода игрушку, утыкаясь носом в ее голову. Так, значит, Кукловод запомнил мои слова о том, что хотелось бы уснуть… — …и не просыпаться. Навечно.       Черт, он дал мне мотивацию просыпаться. А ведь это всего лишь просьба на записке, прикрепленной к мягкой игрушке. Но это для меня значило больше, чем любые признания.