Пять дней Рождества

      — Эй, друг, ты чего застыл? — голос Рона стал не то чтобы неожиданностью, скорее, чем-то новым.       Гарри распахнул глаза и осмотрелся: привычная ему гостиная Гриффиндора, украшенная к Рождеству, ёлка у камина, над которым висят праздничные носки, над входом — венок из омелы с парой колокольчиков. Всё, как и пять дней назад. Рон и Гермиона стояли недалеко от входа в гостиную, в то время как он сам застыл на лестнице. Здесь, кажется, ничего не изменилось, в то время, как он не мог привести мысли в порядок. Перед глазами всё ещё стояла картина кабинета Диппета и Том, не желающий его отпускать, а тело чувствовало уверенные, сильные прикосновения, следы от которых успешно стёрла магия домового эльфа.       — Гарри, всё в порядке? — это уже обеспокоенный голос Гермионы, которая поднялась по лестнице и замерла рядом с ним.       — Да, кажется, да, — кивнул Поттер, пытаясь понять, куда они идут и что вообще происходит.       — Тогда пойдём, дружище, потому что красноглазый ублюдок долго ждать не будет. Знаешь, разволнуется и начнёт кидаться направо и налево Круцио и Авадой. Получится неловко, учитывая, что ты уже пообещал ему, что спустишься, — торопливо сказал Уизли, переминаясь с ноги на ногу.       Поттер недоумённо уставился на него, осмысливая всё сказанное им. По всему выходило, что за время его пребывания в прошлом, кое-что в этом времени всё-таки изменилось и сейчас Том здесь. По-видимому, он жаждет дуэли и Гарри уже сказал, что согласен. Но... всё это всё равно плохо укладывалось в голове. То есть, всего мгновение назад Реддл целовал его, не желая расставаться, а уже сейчас готов к смертельной схватке, которая приведёт одного из них к концу или их обоих. Сложно было смириться с подобным или осознать его.       — Да, да идём. Я просто... — он нахмурился, поймав озадаченный взгляд Гермионы, которая всё ещё сжимала его плечо.       — Ты уверен, что всё в норме? — обеспокоенно спросила девушка, которой совершенно не нравилось состояние друга.       Мгновение назад Поттер был спокоен и воинственно настроен, а сейчас как-то побледнел, руки плотно сжаты в кулаки, а глаза бегают по обстановке гостиной так, словно бы это совершенно другой человек, как будто в нём всего за мгновение что-то изменилось. Растерянный, рассеянный и уставший. Это сильно насторожило Грейнджер, которая впервые за много лет увидела парня в таком состоянии. Что-то было не так.       — Да, всё хорошо. Просто на какой-то момент потерял самообладание, — улыбнулся Гарри и тряхнул головой, сделав глубокий вдох-выдох. — Ну что, идём? Нехорошо заставлять гостей школы ждать, — он подмигнул Гермионе и бегом спустился по лестнице.       — Вот это по-нашему, — усмехнулся Рон, хлопнув друга по плечу.       Вместе они отправились вниз по лестнице, стремясь во внутренний двор школы, где их ожидал Тёмный Лорд. Уизли, надо признать, сильно беспокоился. Гарри говорил, что Волан-де-Морт силён, очень силён, а ещё у него больше опыта, хотя он и ослаблен сейчас из-за потери крестражей. Рон, сопоставляя все факты, готов был согласиться, что у неслабого по части магии, но менее опытного Поттера есть все шансы на победу, если он сможет грамотно использовать свои знания и силу. Его друг был умён, но ему всё же предстояло столкнуться с не просто умным, но ещё и чертовски хитрым оппонентом. Это пугало.       — Гарри, — окликнул Дамблдор, поймав троицу в коридоре недалеко от выхода.       — Профессор, — юноша жестом попросил друзей подождать его и подошёл к Альбусу. — Ученикам лучше всего держаться подальше от места событий, — сказал он, но его перебил добрый, внимательный взгляд много знающего человека.       — Гарри, прежде, чем столкнуться с Томом, тебе следует узнать, что произошло в нашем мире, — сказал Дамблдор и кивнул на вздёрнутую бровь.       Поттер намёк понял, но вот чего он не понимал, так это того, почему директор в курсе его путешествия в прошлое, а Рон и Гермиона, которые это самое путешествие устроили, — нет. Казалось странным, что Реддл вдруг оказался под воротами школы и теперь жаждет честной, вы только вдумайтесь, дуэли, вместо его скорейшей кончины максимально безопасным для себя любимого способом. Прежде его это не особо беспокоило. То есть, он всегда любил красоваться, вспомнить хотя бы ту показуху на кладбище, но никогда с риском для себя. Всё вместе это не складывалось в его голове в цельный паззл известного и привычного мира, который, кажется, чуть-чуть тронулся, пока его не было.       — А изменилось что-то существенное? И почему ребята забыли о моём путешествии, а Вы помните? — осторожно спросил Гарри, стараясь говорить тихо, чтобы Рон и Гермиона ничего не услышали.       — Ничего чересчур существенного. В целом, всё именно так, как ты привык осознавать, но минут двадцать назад Том появился здесь и потребовал решающей дуэли. Победитель забирает всё. Его условие: ты и он, один на один. Никто не вмешивается, никто не спасает, никто не оспаривает победу. Ты согласился. Думаю, он что-то задумал. Хорошее или плохое — трудно судить, но у него явно есть план. Гарри, я хочу дать тебе тот же совет, что и ты мне тогда: будь сильным. Найди в себе силы принять это решение и жить с его бременем, — старик тяжело вздохнул, хорошо прочувствовавший теперь, что ждёт этого юношу впереди. — Ритуал, который применили твои друзья, стирает все воспоминания о себе из памяти участников, не считая тех, кто путешествует с его помощью. Я помню, потому что это моё прошлое, — он сжал плечо Поттера, не зная, как ещё помочь.       Сложнее всего сейчас не победить Тёмного Лорда, а найти в себе силы убить Тома Реддла. Альбус тогда не сумел убить Геллерта, только запер его в мрачной и одинокой тюрьме. Всю оставшуюся жизнь он думал о том, поступил ли правильно, не жестоко ли это — держать его взаперти, когда он так любит свободу, когда его сила так красиво струится в воздухе, переплетаясь с ветрами. Он был признан великим за то, что уничтожил, хоть и не в прямом смысле, того, кого любил. Единственного, кого любил. Гарри, он надеется, придётся чуть легче, потому что он и Том — другая история. Да, между ними есть чувства. Сильные чувства. Переплетения ненависти, страха, недоверия, подчинения, смирения и зависимости друг от друга — всё это смешивается в их сердцах в нераздельный коктейль, не позволяя им хоть что-то сделать, разорвать это хождение по кругу. У них не хватает на это сил, но сегодня, кажется, пришёл тот самый день, когда они поставят точку. Окончательную точку. Выживет только один. Дамблдор очень надеялся, что это будет не Реддл.       — Каким он был после моего исчезновения? — спросил Гарри, опустив глаза в пол и шаря ими по каменной кладке.       — Ты и сам знаешь, — покачал головой Альбус. — Никогда не меняйтесь и ничего не меняйте, помнишь? — он грустно улыбнулся, видя, как Поттер крепко зажмурился, наверняка до звёздочек перед глазами.       Гарри помнил, слишком хорошо помнил. От этой памяти хотелось завыть и побиться головой о стены, хотелось обратиться и бежать-бежать-бежать волком, пока лапы не приведут его к краю земли, где не будет никого, способного успокоить отчаянный вой боли и бессилия, мерзкий скрежет когтей по отвесным скалам от неспособности что-то изменить. Где никто не сможет спасти и остановить. Несколько часов назад он думал, что расставаться — больно, теперь истина встала под глазами так неприкрыто и зло, что хотелось самостоятельно удавиться. Больно не проститься, даже не расстаться, больно смириться с этим и жить дальше. Больно броситься спасать мир от того, кто совсем недавно ласкал твоё тело и целовал в порывах нежности и страсти.       — Поттер, — выдернул его из провонявших обречённостью мыслей голос Малфоя.       Он стоял поодаль за спиной Дамблдора и выглядел обеспокоено: бледный, пальцы чуть дрожат, а губы сжаты в тонкую полоску. Во всём его виде читалось это беспокойство и страх. Альбус отошёл к Рону и Гермионе, давая двум юношам немного времени. Много не было, потому что они и так слишком долго заставили ждать Тёмного Лорда. Существовала серьёзная опасность, что у того могут сдать нервы и тогда худо придётся всем обитателям замка, а этого допускать ни в коем случае нельзя. Гарри и не собирался, но не поговорить напоследок с Драко было бы кощунством. Этот человек удивительно хорошо понимал его и улавливал его состояние. Возможно, он скажет что-то, что заставит Героя бороться за свою жизнь. Такое, конечно, сложно представить, потому что меньше всего Поттер сейчас хотел с кем-то бороться.       — Не вздумай проиграть, Поттер, — жёстко сказал Малфой, подойдя практически вплотную и крепко схватив за запястье, от чего на тонкой коже тут же налились отметины пальцев, на которые, впрочем, никто не обратил особого внимания.       — Не бойся, я позаботился о путях отступления для всех своих друзей. Без исключений, — Гарри улыбнулся, но хватка на руке стала только крепче, заставляя его чуть поморщиться.       Драко на его боль или неудобства откровенно плевал, сдавливая хрупкое запястье сильнее. Когда-то он сделал глупость, не поверив в этого человека, теперь ту же глупость совершает сам Поттер. Не верит в себя. У него были глаза обречённого на смерть и, кажется, будто он смирился, но Слизеринский Принц решительно против такого настроя. Гриффиндорский Лев спас его, выгрыз у смерти зубами и когтями, подставив её хлёстким ударам собственную шкуру, теперь он собирался отплатить тем же. Разумеется, Малфой не мог сам сразиться с Тёмным Лордом, но мог другое — мог сразиться с этой обречённостью и победить, даже если на это мало времени.       — Я не за себя боюсь, идиот, — зашипел Драко и дёрнул Гарри на себя так, что они стояли теперь в нескольких миллиметрах друг от друга. — Запомни, Поттер: если ты проиграешь, я буду считать, что ты сдался. Струсил и сбежал. Ясно? Ты останешься в моей памяти предателем и трусом, а не тем, кем являешься сейчас, поэтому не вздумай там подохнуть. Пустой, покалеченный, раненный — любой, но возвращайся обратно и мы разберёмся с последствиями. Ты должен вернуться, — он говорил с непривычными металлическими нотками, глядя так, будто если Поттер посмеет умереть, Малфой найдёт способ оживить его, а после выпотрошит собственными руками.       Гарри сглотнул под этим взглядом и кивнул. Ему действительно есть ради чего жить и бороться. Даже если в этом мире с ним больше не будет Тома, всё равно останутся Рон и Гермиона, останется малыш Тедди, Ремус и Дамблдор, останутся ребята-гриффиндорцы и непривычно улыбчивые слизеринцы, останется Драко, так крепко сжимающий его запястье, что вот-вот переломит кость... Прикрыв на мгновение глаза, он вспомнил те пять дней, что провёл с Реддлом, а после — целую жизнь с друзьями, то своё памятное одиннадцатилетие и первое знакомство с зазнайкой Малфоем, Невилла и его жабу, а ещё Хогвартс в огнях праздника... Да, пожалуй, всё это даст ему достаточно сил.       — Я вернусь, — улыбнулся Поттер, распахнув глаза и в этот раз в них снова сияла магия и сила, которых так не хватало слизеринцу в последнее время.       Он кивнул и разжал руку, веря, что гриффиндорец вернётся. Обязательно вернётся. Гарри стремительно двинулся вперёд по коридору, улыбнулся Дамблдору, хлопнул по плечу Рона и подмигнул Гермионе прежде, чем выйти во внутренний двор, где его ждал весь мир в лице одного-единственного человека. Том, его Том под мягко опускающимся на землю снегом выглядел не менее романтично, чем с корзинкой для пикника в руках. Всё тот же ящероподобный, красноглазый маньяк, какого он помнил. Ни следа от красивого, молодого, сильного и такого свободного парня с прекрасными янтарно-золотыми глазами. Вздохнув, он обернулся на школу, где в окнах увидел лица друзей, директора и Драко. Они волновались. Он и сам волновался, боялся и не мог привести мысли в порядок, но вот только времени совсем не осталось.       — Ты долго, Мальчик-Который-Выжил, — усмехнулся Том, чуть шипя и прослеживая взгляд парня.       Малфой. Стоило ли сомневаться, что в итоге это окажется Малфой, который стал причиной раскрытия той силы Гарри, которой мальчишка сейчас обладал. Конечно, это просто обязан был быть он: молодой, красивый, сильный, самоуверенный и гордый, амбициозный, пусть и слишком заносчивый. Так похожий на самого Реддла в его возрасте. Поттер, очевидно, был падок на такой типаж. В мыслях всколыхнулись так тщательно скрываемые воспоминания их близости, их пяти дней вместе, когда не было никаких запретов и преград, когда можно было всё. Абсолютно всё.       Гарри выглядел так же, как в момент своего исчезновения, на что, собственно, Тёмный Лорд и рассчитывал, приходя сегодня в школу для дуэли. Он устал, так сильно устал за всё это время. Быть вдали, наблюдать за тем, как этот неземной парень взрослеет, как его ненависть трансформируется в интерес и привязанность, как он учится и становится сильнее, как раскрывается и меняется. Наблюдать за ним издалека без возможности сделать хоть что-то. Ждать. Ждать. Ждать. Жить без него оказалось в разы тяжелее, чем Реддл мог хоть на секунду представить, поэтому, в конечном итоге, он просто стал ненавидеть всех, как когда-нибудь его самого должен был возненавидеть тот, в кого он имел неосторожность влюбиться. Ирония судьбы, не иначе. С него этого всего достаточно. Теперь больно будет Поттеру, а он жаждет покоя за все свои мучения.       — Прости уж, но из башни путь сюда не близкий, — Гарри пожал плечами и сверкнул глазами, в которых прослеживался волчий оскал, — Том, — добавил он, доставая палочку.       Он не хотел этого. Не хотел этой дуэли, не хотел никого убивать, драться и снова грызть глотку, чтобы выжить. С другой стороны, глядя сейчас на Реддла он понимает, что, возможно, это даже более правильно. Этот человек сам себя уничтожил. Разделил душу на семь частей, потерял себя и своё лицо, потерял то, что делало его когда-то Томом Реддлом. Сердце стучало где-то в ушах, а в горле стоял ком боли и отчаянья. Ему придётся, он должен. Обязан просто. Ради друзей, мира, ради тех, кто ещё не родился и уже погиб, ради себя самого, в конце концов. Как бы там ни было, а он хотел жить, хотел встречать рассветы, учиться, летать и проводить время с близкими людьми. Хотел. Просто. Быть. Погрузившись в свои мысли, зелёный, мчащийся в него луч смертельного проклятья он даже не заметил. Тёмный Лорд всегда умел выбирать время для неожиданных атак.       Резкая боль и вспышка света. Поттер чувствует, что летит куда-то, разрываемый на куски от силы, с которой в него врезалось проклятье, а потом мысли затапливает темнота. Кажется, снег попадает ему на глаза. Холодно. Зимний холод вдруг сменяется теплом, боль исчезает, а тьма отступает под напором белого-белого-белого. Гарри рискует открыть глаза и оглядеться. Он на вокзале Кингс-Кросс, а вокруг всё белое, словно кто-то обесцветил или залил краской. Рядом с ним лежит стонуще-воющее существо, смутно напоминающее эмбрион. Оно коричнево-зелёное, худое, как скелет, обтянутый папирусной кожей. Будто нерождённое и одновременно чрезвычайно старое. Оно, это существо, скрючено и издаёт какие-то странные звуки. Оно вызывает одновременно жалость и омерзение. Юноша морщится, но всё-таки протягивает руку, чтобы прикоснуться.       — Не трогай лучше, — звучит сзади незнакомый, но очень глубокий и будто бы родной голос.       Гарри оборачивается и застывает. Перед ним стоит отец. Его отец. Джеймс улыбается и смотрит мягким взглядом карих глаз, сияющих весёлыми, даже озорными искорками из-за стёкол круглых очков. Совсем таких же, как носил он сам когда-то. На нём длинный расстёгнутый плащ, под которым брюки и рубашка. Руки он прячет в карманы плаща. Волосы растрёпаны и торчат во все стороны, а на лице ни одной морщинки, не считая тех, что собрались вокруг рта из-за широкой улыбки. Он такой живой, что юноша не может взять себя в руки, не может поверить, раскрывая рот, будто рыба, выброшенная на берег, силясь протолкнуть в лёгкие воздух, но он не проходит. Застревает где-то в горле, образуя острый, плотный комок, режущий и не позволяющий дышать.       — Папа... — это всё, что может сейчас Гарри, всё, на что хватает тех остатков воздуха, что затерялись в несчастных лёгких. — Папа, — шепчет он, не в силах справиться с эмоциями.       Ему одновременно больно и счастливо, как-то до странного тревожно и спокойно. Внутренности одновременно обдаёт холодом и жаром, а глаза щиплет. Руки дрожат и хочется кричать. Он распахивает рот, в желании вытолкнуть этот крик, но выходит только хрип, как в давно пересохшей трубе, у которой кто-то вдруг вывернул вентиль на полную. Джеймс кивает и улыбается шире, чем заставляет слёзы всё-таки сорваться из уголков глаз сына. Гарри просто не может удержаться, впервые встретившись с отцом, которого даже и не знал. Эти чувства вскидываются в нём, толкая вперёд. Он просто подбегает к нему и крепко-крепко обнимает, утыкаясь носом в сильную шею. Джеймс ничем не пахнет. Он почти не осязаем. Его прикосновения едва различимы, больше похожие на касания ветра.       — Я умер, да? Он всё-таки убил меня? — спрашивает Гарри, не двигаясь и всё так же прижимаясь к отцу.       Джеймс вздыхает и пытается прижать сына сильнее. У него не получается. Не может получиться. Как бы ему хотелось этого, но не выходит. Мужчина и не думал, что ещё когда-нибудь встретит своего мальчика, увидит его зелёные глазищи, прижмёт к себе, что сможет узнать, каким он вырастет и получить ещё хотя бы одну задорную улыбку. Но посмотрите на него, когда-то такого маленького и хрупкого, а теперь совсем взрослого, сильного, уверенного. Красивого. Сын плакал, уткнувшись ему в плечо, как когда-то в детстве, когда не мог уснуть и мужчине приходилось носить его на руках, рассказывая о всевозможных приключениях Мародёров и укачивая мальчика, который постепенно затихал, уткнувшись носом ему в плечо и пропитав своими слезами рубашку насквозь. Мерлин великий, как же давно это было...       — Нет, сынок, он бы не смог. Только не он, — покачал головой Джеймс, гладя сына по волосам. — Он сам себя убил, но не тебя, — добавил мужчина.       Гарри отстранился и перевёл взгляд на то странное существо, которое всё ещё корчилось на полу, стеная и кряхтя. Выходит, это и есть та частичка души, которая жила в нём. Частичка души его Тома. Юноша сглотнул и прикусил губу. Что же этот мужчина с собой сделал, что его душе так больно, что она иссохлась и отощала? Зачем он это сделал? С болью и отчаяньем он понимал, что не сможет спасти его, что бы ни предпринял, что бы ни сделал, оставалось только отпустить, но почему-то жизнь без Реддла представлялась пустой и тихой, не такой, какой могла бы стать с ним.       — Я любил его, — тихо сказал Гарри, оборачиваясь обратно к отцу, на что тот только покачал головой и улыбнулся.       — Ты был влюблён в него, сынок, и жизнь подарила вам пять дней счастья вдали от войны, от боли и несчастья. Пять дней вашего Рождества. Твоя любовь ещё впереди, только сумей разглядеть её, не погрязни в своей боли от этой потери, — попросил Джеймс, который так же поглядывал на осколок души Тёмного Лорда, отколовшийся из-за заклинания собственного хозяина.       Хотел бы мужчина быть рядом с сыном в эти непростые минуты, хотел бы помочь ему, поддержать, подставить плечо, но не мог. Когда-то он отдал за него жизнь, не успев понять простую истину: если любишь кого-то, не надо за него умирать, надо для него жить. Он не смог, не сказал и не увидел так много, но теперь... его сын вырос, стал великолепным юношей, который готов положить своё сердце на алтарь всего мира, и Джеймс очень надеялся, что найдётся тот, кто это сердце успеет спасти и защитить, вытащить из-под занесённого молота и заставить снова биться. Очень надеялся.       — Миона сказала, что я чистокровный, — сказал вдруг Гарри, который больше всего на свете хотел поверить словам отца, но глупое и наивное сердце отказывалось, пока отказывалось.       — Да, так и есть. Ты мой сын. Мой и Сириуса. Лили была нашей доброй подругой, а когда закружилась война, было не до операций, тяжёлой беременности и прочего, поэтому она стала нашей суррогатной матерью, вернее, твоей. Она выносила тебя, но ты наш сын. Мы тогда все были горячими головами, если честно, спешили жить, спешили в бой, хотели отличиться, но в те последние два года... Не знаю, но мы с Сири будто поостыли к военным действиям, нам хотелось семьи и покоя, хотелось просто быть вместе. Мы даже подумывали сбежать из Британии, но Луни уехать не мог и не хотелось его бросать тут совсем одного, так что... Лили нам здорово помогла и, если бы не она, тебя могло бы вообще не быть. Он очень любил тебя, Гарри, как и я. Каждый вечер читал тебе сказки и носил на руках, засыпал в твоей комнате, хотя по-настоящему ты успокаивался только у меня на руках, — Джеймс сглотнул, вспоминая те времена. — Мне жаль, что всё так вышло, — он снова прижал сына к себе, поднимая голову к потолку, чтобы не расплакаться.       Сириус всегда был его первой и единственной любовью, а когда появился Гарри... Мерлин всемогущий, он был самым счастливым человеком, наблюдая, как Блэк возится с их сыном, как катает его на метле и читает ему сказки, как поёт колыбельные, качая колыбельку, а потом часами рассуждает об их будущем. О будущем, которое так и не случилось.       — Мне тоже, пап. Я так скучаю без вас, — сдавленно сказал юноша, не желая отпускать отца, но магия уже тянула его обратно.       — Живи, сынок, и помни, что мы тебя любим и гордимся тобой. Мы все, — сказал Джеймс, чувствуя, как сын исчезает из его объятий.       Поттер падал, кажется, целую вечность, пока его спина не врезалась во что-то твёрдое и всё тело не пронзила дикая боль. Белое вокруг сменилось темнотой и только снег падал на глаза. Холодно.       Стоило зелёному лучу Авады врезаться в неподвижное тело Гарри, как двух врагов отбросило друг от друга на приличное расстояние. Гриффиндорец впечатался спиной в стену школы и медленно сполз по ней без движения, а Лорд грохнулся на землю, так же замерев. Наблюдатели замерли, переводя взгляды с одного неподвижного тела на второе. Гермиона схватила Рона за руку, глядя на их друга, который сидел на земле поломанной куклой. От одной только мысли, что это может быть конец, её трясло. Девушка прикусила губу, чувствуя, как Уизли сжал её ладонь и сцепил зубы. Они ничего не могли сделать, не могли даже подойти, потому что Хогвартс принял правила дуэли и теперь следил за их исполнением. Дамблдор опёрся руками на подоконник, вознося мольбы всем богам, каких знал, чтобы Поттер справился с этим, чтобы смог отделить свою душу от души Тома и вернулся, чтобы выжил вновь.       — Давай, Поттер, не смей умирать. Не смей сдаваться, — яростно шептал Драко, не сводя глаз с Золотого Мальчика, который, наконец, затрепетал ресницами и тихо застонал, позволяя всем немного расслабиться.       Выжил. Он снова выжил, их отважный лев. Волан-де-Морт, впрочем, тоже умирать не спешил. Он с трудом поднялся, шагая обратно, ближе к своему оппоненту, который поднимался, чуть пошатываясь. Реддл заметил дорожку от слезы на щеке и следы от чужих пальцев на правой руке, когда Гарри направил на него палочку. Зелёные глаза были подёрнуты мутной дымкой, но в них всё ещё стоял волчий оскал. Сомневаться не приходилось: любой вздох может стать последним для старшего волшебника, да и не сказать, чтобы он был против. Усталость и боль навалились одним сплошным комом на плечи. Перед ним стоял его красавчик из будущего, даже в той же одежде, но недосягаемый, недоступный, навсегда принадлежащий другому. Не описать, как это больно, — жить ради пяти дней из далёкого прошлого, существовать ради той памяти, просто чтобы они произошли даже почти не с ним, а теперь вдруг осознать, что оно того не стоило. Пять дней счастья, а взамен — целая жизнь. Не остановить, не свернуть, не уйти. Только вперёд, только за ним — недосягаемым, изменчивым, далёким, словно звезда, силуэтом свободолюбиового волка. Не его волка.       — Прости, Том, — шепчет Гарри и закрывает глаза, вспоминая его красивую улыбку и блеск глаз, вспоминая их танцы, объятья и поцелуя, вспоминая, как несдержанны они были, отдаваясь друг другу в постели, как яростно цеплялись друг за друга, не желая расставаться, как смотрели на фейерверки в далёком небе Китая, как Реддл ворчал на ранние пробудки и его нежелание тепло одеваться.       Эти воспоминания болью отдавались в сердце и, вместе с тем, заряжали магию, давали ей нужный толчок и мощь, чтобы на кончике палочки заблестело ещё даже не произнесённое заклинание. Лорд вскинул свою палочку, готовясь парировать проклятье, но уже зная, что это бессмысленно. Он попытался ударить первым и из этого ничего не вышло, глупо полагать, что выйдет сейчас. За столько лет ему следовало бы смириться, что это не Гарри родился для него, а как раз наоборот. Реддл был когда-то рождён для своего волка, чтобы дождаться его, чтобы пройти путь из крови, боли и костей ради пяти дней вместе с ним в канун Рождества. Всё это так глупо и несправедливо, но так. Теперь очередь Поттера жить без него и, кажется, ему это неплохо удастся.       — Авада Кедавра, — шёпотом, на выдохе, едва раскрыв глаза.       Зелёный луч срывается с кончика палочки и из него сыплются голубые искорки чистой магии. Том выпускает точно такое же, но из его проклятья летят серые искры. Лучи сталкиваются. Магия сплетается, давит своей силой, разрывается и трещит, чуть отступает, чтобы схлестнуться вновь. Гарри давит сильно, мощно, за ним стоит огромный волк и скалит клыки. Он силён и напор его такой же сильный и острый. Реддл же, наоборот, так устал, что не находит в себе сил призвать защитника, он просто грызётся из последних сил, а потом вдруг сдаётся. С него достаточно. Напор его магии ослабевает и зелёный луч с голубыми искрами мчится вперёд.       — С Рождеством, Гарри, — шепчет Лорд, закрывая глаза и чувствуя, как острые клыки волка вонзаются в его тело.       Его дерёт и рвёт на части, пока кожа высыхает папирусом и рассыпается, отслаиваясь и унося с собой жизнь. Кажется, он кричит. Том не уверен. Его мысль о том, что он не сказал, что его патронус — волк. Поттер с замиранием сердца смотрит на то, как тело Реддла рассыпается, смешиваясь с падающим снегом, растворяясь в этой зиме. В ушах звенит его крик предсмертной агонии, а ноги больше не держат. Он падает на колени, упираясь руками в землю. Мир рушится вокруг и выстраивается заново. У них было пять дней счастья и это, пожалуй, и так слишком много. Явно больше, чем можно было бы ожидать, но больное, истерзанное сердце не унять. Оно заполошно бьётся в груди и болит-болит-болит. По щекам катятся горячие слёзы. Слишком горячие для этого зимнего утра, а снежинки оседают на щеках. Холодно. Он не чувствует, как Рон и Гермиона подхватывают его за руки, поднимая с земли, не слышит, что они говорят, не видит ничего, кроме внимательного взгляда серых глаз.       Эти глаза смотрят так, словно их обладатель чувствует его боль и разделяет её на двоих, словно у него тоже было всего пять дней счастья, после которых он потерял всё. Конечно же, Драко ничего этого не знает, но так просто вдруг поверить и вымученно улыбнуться, не прекращая горячий поток из глаз. Дамблдор сглатывает и садится у стены. Он единственный сейчас знает, что чувствует его ученик, но от этого не легче. Снежинки оседают на землю. Тепло.